Нарушить обещание Григорий не мог. Кто знает, чем обернётся такая авантюра. Ибо его вмешательство может оказаться авантюризмом чистейшей воды. Не зная броду, не лезут в воду! Тогда категорически отказаться? Это опасно, ведь совершенно очевидно: всё, только что услышанное, лишь продолжение разговора, начатого десять дней назад человеком в очках.
Припоминая дальнейший ход событий и свой ответ, Григорий решил, что вёл себя тогда правильно.
– Вы были откровенны со мной, отче Фотий, – ответил он. – Хочу отблагодарить вас тем же. Ваше предложение соблазнительно самой идеей борьбы с большевизмом. Но мне, немецкому офицеру, барону, не пристало менять мундир военного на полушубок повстанца.
Фотий улыбнулся.
– Это лишь внешняя сторона дела. Суть остаётся…
– Внешнее с внутренним иной раз связано так крепко, что разорвать их – значит покушаться на самое главное в человеке. Я офицер не по мундиру, а по воспитанию.
– Я понимаю ваши чувства, сын мой, но одобрить их не могу. Устами вашими глаголет гордыня. Гордыня, а не смирение перед волей всевышнего. Приблизительно через неделю мне снова придётся побывать в этих местах… Я найду вас. Обещайте подумать.
– Рад буду вас повидать, но не для продолжения данного разговора.
– Не надо торопиться! Жизнь человека в деснице божией, а эта десница не только милует, но и карает нерадивых.
Григорий тогда не придал значения этой замаскированной угрозе. И напрасно. Снова ошибка! Следовало сказать, что он подумает – необходимо выиграть время, разработать план побега из лагеря. Григорий пренебрёг такой возможностью. То есть план он обдумал, а выполнить его не успел.
В лагере существовал порядок: накануне окончательного освобождения офицерам давали увольнительные в город – с вечера до утра. Получение такого отпуска фактически означало, что формальности с демобилизацией закончены. Это было общеизвестно, и когда в палатку, где жил Григорий, вошёл сержант, все присутствующие бросились поздравлять счастливчика.
Григорию стоило немалых усилий скрыть беспокойство и недоумение. Что могла означать такая неожиданная «милость»? На предложение отца Фотия он ответил отказом, никто другой никаких разговоров с ним не вёл. Странно, очень странно… Возможно, этот отпуск поможет ему разузнать о намерениях лагерной администрации?
Солнце клонилось к западу, когда одетый в штатский светло-серый костюм бывший гауптман Генрих фон Гольдринг вышел за ворота лагеря. И тотчас же им овладело давно знакомое чувство насторожённости, которое всегда приходило перед опасностью.
Ничего собственно не произошло: широкая бетонированная автострада, отполированная бесчисленными шинами, поблёскивала на солнце. Ни единого прохожего или велосипедиста – никого, кто мог бы за ним следить. Тогда откуда это ощущение всё возрастающей опасности?
«Повинуясь чьей воле и по каким причинам мне дали увольнительную? Может, хотят соблазнить свободой и тем усилить желание вырваться из лагеря? А что, если хотят проверить, нет ли у меня здесь каких-либо связей? Что, если они догадываются, кто таков на самом деле гауптман фон Гольдринг?»
Мысленно обдумывая все неожиданности, могущие на него свалиться, Григорий не заметил, как вошёл в город. Кривая узенькая улочка. Она тоже пустынна. Впрочем, нет!
У газетного киоска словно промелькнула тень… Нечто неуловимое – её Григорий скорее почувствовал интуитивно, чем увидал…
Надо спокойно пройти мимо киоска, потом оглянуться или даже купить газету.
Беззаботно насвистывая, Григорий миновал киоск, потом остановился, словно что-то припомнив, пошарил рукой в кармане, нащупывая мелкие монеты. Теперь можно оглянуться. Как это неприятно – всё время чувствовать, что в твою спину впились чьи-то глаза!
Быстро обернувшись, Григорий увидел у киоска молодого парня. Прежде чем тот закрыл лицо газетой, Григорий заметил: тусклые волосы, узкий лоб, внимательный взгляд водянистых глаз. Насторожённость мигом исчезла. Ясно. За ним ведут наблюдение. А коли так – бояться нечего: пусть убедятся, что, кроме развлечений, его ничто не интересует.
«Работают весьма примитивно!» – весело подумал он. Насвистывая всё ту же песенку, услышанную вчера в кино, Григорий свернул в боковую улицу, потом в следующую. Молодого человека с водянистыми глазами он больше не видел.
«Очевидно, передал наблюдение. Ну, что ж, и этот будет хлопать глазами перед начальством».
Уже без всяких предосторожностей Григорий вошёл в первое попавшееся кафе.
Посетителей было мало, и он смог выбрать удобный столик у окна. Отсюда хорошо были видны все, кто входил в зал, а через стекло – и прохожие на улице.
Низенький, круглый, как бочонок, хозяин кафе лениво вышел из-за буфетной стойки.
– Что прикажете?
– Бутылку лимонада, свежих яблок и хорошую сигару.
Хозяин кивнул и направился к стойке. Пересекая зал, он на минуту остановился, пропуская нового посетителя. Рассмотреть его Григорий не успел, заметил лишь, что тот высок и строен. Нет, это не тот, что был у киоска. Впрочем, впереди много времени, чтобы разобраться, что это за птица. Отвернувшись к окну, Григорий равнодушным взглядом проводил одного-двух прохожих, потом также равнодушно повернул голову и поглядел в сторону стойки, на соседние столики…
Высокий, стройный человек, только что вошедший в зал, снял шляпу и вежливо поклонился.
– Герр Кронне? – удивился Григорий, узнав своего бывшего начальника по комендатуре.
Воспоминания об Италии, о последних днях войны молнией пронеслись в голове и исчезли. Нет, Кронне не мог знать ничего о плотине, о гибели Бертгольда, да и вообще о событиях, происшедших в Кастель ла Фонте.
– Я рад, герр Гольдринг, что вы уже приноровились к новым обстоятельствам, – сказал Кронне, пересаживаясь к столику своего бывшего подчинённого. – Ведь раньше, даже будь я в штатском, вы бы назвали меня герр оберст, не так ли?
– Это завуалированный упрёк?
– Наоборот, абсолютно искренняя похвала. – Кронне криво улыбнулся. – Тем более, что я не надеялся увидеть вас живым и здоровым…
«Случайная встреча или…» – думал Григорий, всматриваясь в лицо вылощенного и, как всегда, вежливого Кронне.
– Теперь, барон, кратко расскажите, как вы попали сюда из Кастель ла Фонте, как поступили с секретными документами? – Кронне спрашивал тихо, вежливо, но просьба звучала как приказ. – Очевидно, давала себя знать давняя привычка командовать.
– Документы я, конечно, сжёг, даже ликвидировал кое-кого из нежелательных свидетелей, поэтому и прибыл сюда позднее, чем большинство офицеров из лагеря военнопленных.
– Вам повезло – я побаивался, не попали ли вы в руки гарибальдийцев… А где сейчас Бертгольд, его, то есть и ваша, семья?
– Судьба Бертгольда меня очень беспокоит… Буквально накануне капитуляции он имел неосторожность выехать в Северную Италию. Что касается моей невесты и её матери, то… Знаю одно: они выехали в Швейцарию. Так что не теряю надежды их разыскать.
Григорий старался произнести эту фразу как можно более взволнованно, но прозвучала она довольно сухо. Верно потому, что отвращение к Лоре и жене бывшего группенфюрера он пронёс через всю войну.
– А вообще каковы ваши планы, герр Гольдринг?
– Никаких, буквально никаких. Сейчас я просто боюсь заглядывать в будущее. Германия? Существует ли сейчас вообще это понятие? Сможем ли мы, вконец уставшие люди, вернуть ей былую силу и славу?
Ироническая улыбка пробежала по губам Кронне.
– Вы, барон, чересчур молоды, у вас не хватает опыта и умения ориентироваться в международной обстановке. Прошедшая война нас кое-чему научила, и мы не повторим ошибок, приведших к краху. Вас я считаю подлинным патриотом, и это позволяет мне быть откровенным. Итак: борьба, которой мы с вами посвятили жизнь, только начинается! У меня есть основания это утверждать.
– Я не спрашиваю о них, герр оберст. Но потом, когда меня освободят из лагеря… – Голос Григория прерывался от волнения.
– Если вы согласны принять участие в этой борьбе…
– О, герр Кронне, нет, герр оберст! Разрешите забыть, что мы оба в штатском, и называть вас именно так!
– Не так громко, Гольдринг! Я найду возможность повидаться с вами в лагере или в городе…
– Вот этого я никак не могу гарантировать.
Григорий рассказал Кронне историю с увольнительной, не скрыв того, что он получил её совершенно неожиданно.
– Понимаете, никаких признаков, что меня собираются демобилизовать. Тогда что означает эта увольнительная и дадут ли мне её ещё раз?
– Попробую разузнать, – спокойно пообещал Кронне и поднялся. – К сожалению, должен вас покинуть. До новой встречи, которая обязательно состоится, герр… гауптман!
Беседуя с Кронне, Григорий внимательно следил за тем, что происходит вокруг.
Обстановка в кафе менялась. Зал заполнялся посетителями, живее заскользили между столиками официанты. Но атмосфера солидного бюргерства не нарушалась до тех пор, пока в зал не ввалился пьяный американский солдат. Расстёгнутый ворот рубашки, всклокоченные волосы, красное лицо всё говорило о том, что солдат посетил сегодня не одно такое заведение и не раз приложился к рюмке или кружке пива. Заказав целую батарею бутылок и швырнув на стол несколько пачек сигарет, солдат с пьяным упрямством принялся угощать всех, кто находился в это время в кафе. Посетителей, сидевших за соседними столиками, он просто дёргал за рукав, в тех, кто сидел подальше, швырял сигареты. Увидев, что несколько человек поднялись со своих мест, солдат загородил проход, перенеся свой столик к самой двери.
– Из кафе выйдет только тот, кто выпьет кружку пива и выкурит сигарету! – горланил он, хохоча.
Кронне солдат пропустил, но юношу, шедшего следом за ним, силой усадил рядом с собой. Тот, испугавшись, залпом выпил пиво и, схватив сигарету, выскочил на улицу. Остальные посетители не решались последовать его примеру. Сбившись кучкой возле стойки, они требовали, чтобы хозяин кафе выпустил их чёрным ходом.