– Лишь небольшое ускорение событий: своевременная ликвидация, – спокойно пояснил Думбрайт.
– Та-ак… – промямлил Нунке, чувствуя, как по спине побежали мурашки.
Ведь он сам целиком зависел от Думбрайта. И хотя был в расцвете сил, но вдруг понял – неумолимо приближается день, когда и о нём, Иозефе Нунке, возможно, поведут такой же разговор…
Сегодня, направляясь к Воронову, он снова припомнил всё сказанное боссом, и что-то похожее на жалость шевельнулось в его сердце. Но усилием воли он приглушил жалость, смешанную с тревогой. Не может быть, чтобы Думбрайт когда-нибудь поставил знак равенства между ним и Вороновым! Чушь! Нервы! Даёт себя знать разлука с Бертой и детьми.
Надо ребром поставить перед ней вопрос о переезде сюда, в Испанию. В конце концов он в таком возрасте, что никакие посещения домика на улице Сервантеса не могут заменить ему родного очага. Изабелла, правда, очаровательна, но её требования в последнее время стали непомерными, а темперамент иногда просто утомляет. Берта же, наоборот, умеет всегда держаться в рамках рассудительной добропорядочности. После сомнительных похождений военного времени это именно то, чего он жаждет… Ганс и Лиз тоже не могут долго оставаться вне его отцовского влияния. Особенно Ганс. Берта слишком мягка с ним, она потакает его увлечению живописью, забывает, что надо закалять душу мальчика, а не расслаблять её напрасными надеждами на шаткую славу художника. Впрочем, когда Нунке последний раз был в Берлине, дети выглядели прекрасно. Да и разве может быть иначе? У них хорошая наследственность как со стороны матери, так и со стороны отца, так что перемена климата не может сказаться на них отрицательно. Напрасно Берта этого побаивается. Верно, не надо было рассказывать ей об увечье Иренэ. Увечье увечьем, а Берта вбила себе в голову, что в иных условиях, в другом климате… Женская логика! Невзирая на свою рассудительность, Берта вначале немного ревновала мужа к Агнессе. Так и говорила: «твоя гитана»… Хорошо бы он выглядел, связавшись с патронессой! А момент, когда он чуть не влип в такую историю, был! Если бы не брезгливость к Иренэ… и не молчаливый отпор цыганки, которая корчит из себя святошу. Впрочем, не такая уж она святоша! Гольдринг, то бишь Шульц, что-то зачастил туда. Это, конечно, неплохо, так как уменьшится влияние на патронессу падре Антонио, который заупрямился и начал своевольничать. Да и Шульцу полезно на время забыть невесту, дочь Бертгольда. Как он мечтал разыскать её! Сколько раз заводил разговор о поездке в Швейцарию. А последнее время что-то не вспоминает. И очень хорошо. Лора Берггольц, верно, получила кругленькое наследство после отца, так что у неё в руках верный способ удержать любимого. И считай, что Фред Шульц погиб для разведки, – дай ему только почувствовать под ногами твёрдую почву. А получит приданое только его тогда и видели.
Погруженный в эти мысли, Нунке не заметил, как очутился в боксе старого генерала.
Если бы начальнику школы было свойственно чувство юмора, он, верно, рассмеялся бы, увидав «натюрморт», представившийся его глазам: на столе между библиями – одной большой, роскошно изданной, второй – карманной, только недавно присланной из Нью-Йорка, и стопками сектантских журналов, тоже напечатанных в США, в живописном беспорядке расположились две бутылки вина: одна пустая, вторая только что начатая, тарелка с рыбьими хвостиками, головками и косточками, недоеденные куски хлеба.
У стола сидели Воронов и Протопопов, оба чуть подвыпившие.
– Пфе, как у вас грязно! – поморщился Нунке.
– Нормальная обстановка после дружеской беседы и скромного ужина. Человек с фантазией даже сказал бы символическая! Поглядите, как всё подходит одно к другому. Хлеб, который преломил наш Иисус Христос в пустыне, вино из Каны Галилейской, рыба – символ христианства, наконец, проповедь слова божьего… Воронов положил руки на библию и на одну из стопок журнала. Всё, как полагается священнослужителю…
– Босса интересует подготовка группы «Аминь». Вы сможете составить к утру отчёт? Без разглагольствований, только факты и цифры.
– Конечно! Ещё не было случая, чтобы старый Ворон не выполнил задания. Даже после приёма этих капель, – Воронов постучал ногтями по горлышку бутылки. – Аква вита вдохновляет.
– Как вы думаете, когда можно будет начать отправку людей из группы «Аминь»?
Воронов задумался.
– Сейчас конец ноября… Стало быть, в апреле-мае будущего года.
– Вы в своём уме? На такой срок мы никогда не согласимся!
– Раньше не получится, – Воронов поднялся, его раскрасневшееся, лоснящееся лицо побагровело.
– Но поймите, железо куют, пока горячо, а человеческие души «утешают», пока их разъедает боль и тоска утрат… Именно сейчас нам нужны руководители сект, а не тогда, когда люди придут в себя и с головой погрузятся в водоворот будничных дел. У большевиков их предостаточно, чтобы заставить думать о земном, а не о небесном.
– А о чём вы думали раньше, господин начальник школы? Ткнули мне неучей, которые не могут отличить часослов от евангелия, и требуете, чтобы я за три дня испёк вам трех богатырей! Какие же руководители сект будут из этих прохвостов без соответствующей подготовки? Какие молитвы они понесут людям?
– Думбрайт говорил, что у них при сектах существуют специальные отделы, обрабатывающие новые молитвы и гимны – текст и музыку к ним. Вы обращались к ним?
– Вот вчера прислали несколько таких опусов! Протопопов, что вы скажете о такой молитве? – Воронов раскрыл журнал на предпоследней странице и сердито швырнул его на стол.
– Читал, читал. Смех да и только! Мелодия точнёхонько как в той старой песне, которую выводили, умываясь слезами, обольщённые девушки. Вы только послушайте.
Протопопов вытянул вперёд руку с журналом и пропел:
– «До-о-го-рай, моя лу-чи-и-на, до-го-рю с то-боою я…» А теперь вот: «Се гря-дет моё спа-се-ние, се гря-дет моя за-ря…»
Нунке не мог удержаться от смеха, и это ещё больше рассердило Воронова.
– Вам смех, а мне слезы!
– И всё-таки подготовку надо ускорить, – сразу стал серьёзным Нунке. – Будь что будет. Давайте завтра утром соберёмся у меня и посоветуемся. Предупредите Шульца. Кстати, он давно на аэродроме?
– На аэродроме? Да его и духу там нет! Он у Пантелеймона возится с квартирантом.
– Ах да, вспомнил… Когда он вернётся, скажите, чтобы зашёл ко мне.
Нунке вышел.
А тем временем Фред, возвращаясь из Фигераса, и не думал спешить.
Как хорошо, что в его распоряжении машина без шофёра! Можно ехать, как захочется! Сейчас он сбавит скорость до минимума и поедет медленно, чтобы можно было обдумать все события сегодняшнего дня.
…Часов в шесть Фред подъехал к одинокому домику на окраине Фигераса, где вот уже почти неделю после встречи с Нонной живёт Домантович. Собственно говоря, не живёт, а томится, ибо его положение не изменилось: ни одной газеты или книги, ни карандаша, ни клочка чистой бумаги… У глухонемого, правда, «прорезался» голос, но два-три слова, брошенные утром, во время обеда и за ужином, только подчёркивали гнетущее молчание на протяжении всего дня. Оставалось отлёживаться или слоняться по саду под неусыпным оком хозяина, мурлыкать надоевший мотив, привязавшийся с утра, и сдерживать, изо всех сил сдерживать раздражение…
Оно прорвалось сегодня утром. Неожиданно для самого себя Домантович отказался завтракать, заявив, что с сегодняшнего дня он объявляет голодовку:
– Вы, холуй! Скажите вашим хозяевам, что они либо выпустят меня отсюда, либо вынесут ногами вперёд.
«Глухонемой», как мысленно продолжал называть его Домантович, лишь равнодушно пожал плечами и спокойно принялся убирать тарелки.
Обедать Домантович тоже не вышел, хотя ровно в четыре Пантелеймон, со свойственной ему пунктуальностью, накрыл на стол.
Прислушиваясь к звону ножей и вилок, Домантович глотал слюну и зло издевался над собой: «И не отнялся у тебя язык, когда ты это брякнул! Идиот! Вместо того, чтобы набираться сил на курорте у дядюшки Пани, продемонстрировать свою выдержку, так сорваться. Тьфу! А теперь, голубчик, держись! Назвался грибом, полезай в кузов!»
– Обедать! – лаконически оповестил хозяин, появляясь в двери.
– Убирайся! – так же коротко отрубил квартирант.
Отвернувшись к стене, он старался заснуть, но сосало под ложечкой, от непрерывного курения рот наполнился горькой слюной, в голове сновали такие же горькие мысли.
В конце концов его всё-таки одолела дремота. Может быть, пришёл бы и долгожданный сон, но до слуха донёсся шум машины, который внезапно оборвался у ворот. Необычайное событие для этого безлюдного уголка! Лишь дважды здесь появлялась машина: впервые – когда его привёз тучный старик, и второй раз, когда они с Пантелеймоном и его нежной «сестричкой» ездили в загородную таверну.
Может быть, опять приехала Нонна? Даже её Домантович повидал бы с удовольствием – всё-таки человеческая речь и новое лицо! Быстро поднявшись, Домантович подошёл к окну, но разглядеть, кто именно приехал, не успел. Впрочем, шаги, прозвучавшие на крыльце, а потом в комнате, были явно мужские.
Снова лечь и притвориться спящим? Это поможет вьшграть минутку, чтобы сориентироваться и решить, как вести себя с неожиданным посетителем.
Домантович лёг ничком, лишь слегка повернув голову к двери, ровно настолько, чтобы уголком глаза видеть, кто войдёт. Но как только дверь отворилась, вскочил:
– Сомов! Неужели и вы тут?
– Как видите. Только не Сомов, а Фред Шульц.
– Чудеса! Настоящие чудеса! – воскликнул Домантович, возбуждённо пожимая руку Шульцу. Рукопожатие было крепким и искренним, а вот удивление… Фреду показалось, что в нём было что-то нарочитое.
– Не хотелось бы повторять банальных слов о том, что мир тесен, но при нынешних способах передвижения он действительно становится всё теснее и теснее. Рад снова встретиться с вами, Домантович!
– Не так, как я, Сомов! Я ведь здесь чуть не одичал!
– Повторяю, моё настоящее имя Фред Шульц.