– Господин, времени нет! Буду краток. Мои воины говорят, что противник много сильнее, чем они ожидали. Они требуют увеличить плату, иначе…
Узкие глаза Мамая сузились еще более. Четче обозначились выступающие скулы. Мамай стиснул зубы, стараясь подавить охватившие его гнев и ярость. Приказать бы сварить живьем этого волосатого буйвола вместе со всем его высокомерным стадом! Содрать кожу так, чтобы сдохли от боли! Такой базар на поле боя! Позор!
Но Мамай сдержал себя. Милостиво улыбнулся:
– Передайте своим доблестным воинам, – правитель избежал насмешки даже в этих словах, – я втрое увеличиваю жалованье. Надеюсь, это их удовлетворит?
– Вполне! – просиял генуэзец. – По правде, на такую щедрость они едва ли рассчитывали! Но это ваше слово, хан?
– Разумеется!
Столь же поспешно генуэзцы скатились с холма, вздымая клубы пыли.
Царевичи и мурзы прятали ухмылки. Мамай понимал, что должен выразить вслух свое отношение к происшедшему. Он слегка развел руками.
– Аллах всемогущий и милосердный! И этих свиней, этих вонючих животных я вынужден держать в своем войске! – Мамай сделал многозначительную паузу. И закончил угрожающе: – Но лишь до поры!
Царевич Бадык-оглан рассмеялся, блеснув сахарными зубами.
– Эти неверные поразительны! На краю могилы просят надбавки к жалованью!
Мамай на этот раз был вполне согласен с царевичем. Но упоминание о могиле его покоробило. Он сказал торжественно:
– Давайте же, правоверные мусульмане, испросим у нашего небесного покровителя победу над неверными!
Все спешились. Засуетились слуги, расстилая молитвенные коврики. Мамай, царевичи, мурзы, вельможи и слуги опустились на колени и принялись, совершая необходимый ритуал, молиться.
Первым, как и следовало, поднялся Мамай. Оглядел поле, где вот-вот должно было начаться сражение, столь важное для него.
Море голов, ощетинившееся копьями, колыхалось у подножия холма. Вдали он увидел четкую границу, пролегшую между его войском и воинами московского князя. Ему показалось, что среди множества стягов и знамен он видит черное с золотым ликом знамя великого князя Дмитрия.
– Передайте воинам, – сказал громко, – за голову московского князя, живого или мертвого, – щедрая награда!
Большое расстояние приятно искажало представление о силах противника.
Отсюда, с Красного холма, собственное войско, стоявшее поблизости, представлялось поистине огромным. Каким, впрочем, оно и было на самом деле. А Дмитриевы воины, находящиеся в нескольких верстах впереди, выглядели куда как менее внушительно.
Мамай высоко вскинул голову и простер руку в сторону Куликова поля:
– Во славу Аллаха всемогущего и милосердного – вперед!
Царевичи, мурзы, вельможи склонили голову в знак повиновения. И, развернув коней, ринулись вниз, к войску. Начинать сражение.
Но такому, видимо, всемогущий Аллах судил быть дню, что повелителю Золотой Орды, его величию, выпадали сегодня испытания. Едва он успел опустить грозно выброшенную руку, как на холм стал торопливо взбираться всадник в расстегнутой рубахе, без шапки, красный от возбуждения.
Мамай грозно свел брови и сжал кулаки, распаляясь лютым гневом. Этого еще недоставало! Рязанский перебежчик, оказавшийся совершенно бесполезным, своим неуместным появлением поганил святую минуту. Выяснилось: в Москву ему заказана дорога – знают как облупленного. Тож с Рязанью. Великий князь Олег умен и хитер. Проведал, где успел побывать его гонец.
Превозмогши бешеное желание собственноручно снести голову настырному русу, правитель Орды был щедро вознагражден.
Без положенных приветствий и приличествующего почтения выкрикнул, задыхаясь, Гришка Хряк:
– Светлый хан! Не гляди на черное знамя. Нет там князя Дмитрия!
Редко кому случалось удивлять испытанного жизнью повелителя Орды, но тут он изумленно рявкнул:
– Врешь, собака!
– Истинный Бог! – перекрестился Гришка, совершая кощунство, пропущенное Мамаем, ибо для него истинным богом был Аллах. – Под знаменем великого князя – его любимец, боярин Михайло Андреевич Бренк. На нем великокняжеские доспехи, и конь великого князя под ним…
– Где же Дмитрий?
– Сказывают, хочет биться среди простых воинов!
– Вот оно что! Хорошо служишь! – похвалил хан. – Бери людей, ищи! Ты мне нравишься!
С полусотней отборных воинов скатился Гришка Хряк с Красного холма. Знатная охота предстояла: на самого великого князя московского Дмитрия!
Стремительно возносилась звезда бывшего рязанского мясника Григория Хряка! Высоко!
А Мамай удовлетворенно думал: доколе есть рознь и вражда промеж русских – быть им под его властью, под властью его сыновей, внуков и правнуков…
Глава 13За землю Русскую!
Шестой час после восхода солнца. Поднялось оно над Куликовым полем по-осеннему холодное, однако приветливое и ласковое на высоком родном небе.
Жить бы да жить под таким небом! Горя не ведать, а лишь повседневные заботы… Ино тяжелые, да и сладкие: корову подоить, сена накосить, курей покормить, лошадке протянуть лакомое. Если в городе – справить какое городское дело. Мало ли их!
Так нет.
Нет мира-покоя Русской земле.
Ордынцы. В который бессчетный раз!
Вон куда протянули лапу! И далее бы. Да опередил великий князь Дмитрий Иванович московский со своей ратью.
Небо ясное, словно умытое давешним туманом. А на земле две черные тучи, два войска друг против друга. Из небесной тучи – дождь, водица. Здесь же быть другому дождю – кровавому.
Десять – тринадцать верст вдоль и, верно, столько же поперек – каждое войско. С одного края на другой – конем скакать!
Изготовились русские полки. Давайте, гости дорогие! Незваные-нежеланные, чтобы вам со счастьем проститься на веки веков!
Вопят ордынцы. Свистят на разные лады. Улюлюкают. Ломаным русским языком выкрикивают площадную брань.
– Эва, поганые, расходились! – ворчал Найдён. Ноги широко расставлены, щит – вперед, меч зажат в правой руке.
Плюнул аж Тюня.
– Ишь как сквернословят!
А тут новое диво.
Из ордынского ряда выскакал воин, росту и мощи огромных. Должно, на то был назначен загодя. Конь под ним – под стать. Что Тюня – Найдён с Михой пораскрывали рты. У воина в руках копье – дерево срубленное. И тем копьем поигрывает, словно легкой палочкой. Рот ощерен, свирепо по-своему кричит.
– Эва, идолище-то! – изумился Тюня. – А орет что?
– Это, Тюня, – сказал Найдён, – он тебя зовет-приглашает на бой.
Обиделся хлипкий, малорослый Тюня:
– Все ли, как ты, родились на свет бугаями? Каким быть, от Бога человеку дано. Грех насмехаться! Чем зубы скалить, вызвался бы сам!
– И вызвался, будь конным… – сказал Найдён. – Да и пешим заткну глотку-то!
Шагнул вперед.
– Брось! Погоди, – остановил Миха. – Найдешь себе по плечу. Эва, их сколько! А на этого сыщется свой охотник.
И точно. Едва проговорил Миха, из ряда русских выехал воин. Страшного обличья, как ордынец, не имел. Но росту высокого и крепости доброй. И конь у него не так громаден, однако тоже крепок. И копье без устрашения. Обыкновенное боевое копье. Но на удивление – нет на нем ратных доспехов. В монашеском подряснике*, а сверху схима* – черное монашеское одеяние с вышитыми алыми крестами. Случись тут Бориска, тотчас бы узнал знакомца своего, инока Александра Пересвета, в том воине.
– Бей окаянного! – ободряли из русского войска.
Покружились оба, горяча коней. И, выставив копья, ринулись друг другу навстречу. Грохнули щиты. Переломились, ровно хворостины, копья. Покатился, ударился оземь ордынец. Стынущие глаза уставил в небо, изо рта – кровь. Пересветов конь принес хозяина в свои ряды. Тоже мертвого.
Качнулась русская рать передними рядами. Сторожевой полк рванулся вперед. Навстречу – черной лавиной Мамаевы воины.
И пошло!..
Первым после Пересвета пал Тюня. Против обыкновения меньше было у ордынцев лучников. А на Тюню хватило. Едва десяток шагов пробежал, тяжелая стрела впилась под левую грудь, остановила. Споткнулся раз-другой Тюня, хватая руками воздух, и уткнулся лицом в землю.
– Эх!.. – вздохнул горько на ходу Найдён. – Агнца* кроткого загубили!
Жестокая началась битва. Копьями кололись. Рубились саблями, мечами, топорами. У иных в руках и вовсе простые али обитые железом ослопы*-дубинки, шестопёры*, кистени – по достатку.
Напирали в железных шлемах и панцирях* с саблями и копьями генуэзские пехотинцы – воины опытные, обученные многим боевым хитростям: и как нападать, и как обороняться в случае надобности. Дрались расчетливо, с умом.
Лучших конников выставил вперед Мамай, надеясь первым же натиском сбить русские ряды, вызвать смятение, которое прямой путь к поражению.
Изрядно преуспел Мамай в своем замысле. Изрублен, поколот был сторожевой полк. Сермяжная рать снопами легла под копыта Мамаевой конницы.
Найдён с Михой дрались рядом. Миха, в ярость вошедши, свирепо колол копьем ордынских воинов.
Приловчился даже. Летит на него конник, он стоит, выставив щит, будто о том только и мечтает, как бы укрыться от сабли. В последний миг – скок в сторону и заместо щита вперед – копье, ордынцу в самую грудь. Кабы один или два – поди, десяток их нашли смерть от Михиной руки. Однако приметили ордынцы сметливого русского копейщика. Вдвоем извели. Один прямо скакал на Миху лошадью. Второй налетел сбоку. Занятый первым, прозевал Миха второго, который и пробил Миху копьем насквозь. Прощайте, дом родной, жена и детишки! Каково вам одним придется? Эх, худо, поди!..
Найдён орудовал мечом и щитом посноровистее Михи. Глядел во все глаза, кто и откуда норовит напасть. Под саблю – щит, а от копья – увертом. Затруднителен пешему с мечом конник. Потому колол и рубил более пехотинцев. И его вскорости приметили. А вот одолели не сразу, не вдруг. Для Найдёна закованный в панцирь генуэзский воин – крепкий орешек. Однако и Найдёна взять голыми руками мудрено: оберегают бояриновы доспехи. Когда четверо навалились разом, понял Найдён: приходит смертный час. Щит отбросил, перекрестился и ну рубить мечом направо и налево. Падают, да, однако же, и поднимаются – в железе ведь! – враги.