И все княжьи доводы своими отметает.
Второй час потянулся медленнее первого, кажется, втрое. Вдруг несколько человек, что, ровно галки, сидели на деревьях, разом поняли: худое начинается на Куликовом поле. То будто вровень бились. А сейчас теснят ордынцы наших.
Воины горохом с деревьев – к князю Владимиру Андреевичу и воеводе.
– Княже! – Васятка Маленький, почитай, плакал. – Побойся Бога! Что же делается-то? Братьев наших враги секут саблями, колют копьями, а мы тутоньки нагуливаем животы! Доколе же, Владимир Андреевич?!
А Владимир Андреевич обнаженную саблю держит в руках. Сам, того гляди, кинется на коня. И кинулся бы! Да перед сражением получил от великого князя строжайший приказ: поступись своим княжеским достоинством, во всем слушай старого воеводу!
«И гляди, брат, – сказал тогда Дмитрий, – на вас с Дмитрием Михайловичем, коли туго будет, вся надежда. Оплошаете, до времени выступите – конец делу…»
Ободряемый воинами и гонимый собственным нетерпением, второй раз обратился князь к воеводе:
– Какая польза в стоянии нашем? Какой будет у нас успех? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают, как трава клонятся…
Ответствовал воевода Боброк-Волынский громко и твердо, чтобы все слышали:
– Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час. Начинающий не вовремя получает для себя вред: колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют… Но потерпи немного до подходящего времени, и в тот час воздадим своим противникам!
Васятка Маленький – сам к воеводе: тот повел гневными очами, отступились мужики. С таким чертом только свяжись!
Один из воинов было на коня – и прочь. Где там! Пятеро Боброковых волынцев кинулись следом, поймали. Воин, мужик ряжий, одному волынцу по скуле:
– Отстань!
Тот, ничтоже сумняшеся, – сдачу по уху.
Мужик завопил дурным голосом:
– Наших бьют!
Ему на подмогу кинулись четверо дружков. Спасибо, Родион Ржевский, коего слушали все, гаркнул:
– Очумели, мужики? Опомнитесь! Слушать воеводу! – У самого скулы ходят ходуном.
Едва своей войны не вышло в Зеленой дубраве.
Плакали иные воины, глядя, как их товарищей гонят и убивают ордынцы. Однако так ни единого человека и не выпустил до поры из Зеленой дубравы железный воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.
Когда же увидел, что прорвали ордынцы полк левой руки и стали обходить русскую рать с тыла, приказал:
– На коней!
Полк мигом верхами оказался.
Молвил следом:
– Теперь пора настала. С Богом! Пошли, ребята! – И первым тронул коня.
Летели, кажись, над землей кони засадного полка под своими всадниками.
Молчком скакали воины, стиснувши зубы, сжимая кто копье, кто саблю. Страшен был немой бег засадного полка! Словно не люди живые на живых конях. Будто призраки всех убиенных и замученных за долгую ордынскую неволю, обретшие плоть, выскочили на поле Куликово.
И, увидев это, вытаращили глаза в безмолвном ужасе Муратбек и другие ордынские начальники, а с ними слуга их, Тан гул.
– Милосердный Аллах… – пробормотал Муратбек, – помилуй нас… – и повернул коня назад.
Врезался засадный полк в ордынскую конницу. Засвистели-засверкали сабли. Ударили копья. Вся ярость, что копилась у воинов в тягостном ожидании, выплеснулась наружу.
Не бараниной сладкой, не прохладным кумысом или восточными сладостями встретили татары воинов засадного полка – клинками же и копьями.
Однако столь стремительным и внезапным был удар, что смешалась ордынская конница. Следом за Муратбеком другие поворотили коней.
– Горе нам! – кричали ордынцы. – Худых мы перебили, а теперь лучшие перебьют нас!
А воины засадного полка всё рубили и кололи ордынцев. И все молчком, ровно сговорились, хотя такого уговора загодя не было.
Ужас и смятение охватили Мамаевых воинов. Не одиночки – уже многие кинулись бежать.
Русские воины других полков возликовали. Кинулись на врага с удесятеренной силой.
И побежали ордынцы. Хлынули назад, топча копытами своих поверженных на землю собратьев.
Не сразу сообразил, что к чему, Тангул. Все ж туговат был на думу. А когда другие опрометью поскакали с Куликова поля, он еще углядел себе жертву: второго русского паренька. Скакал тот ему навстречу.
Так вот и встретились Бориска с Тангулом.
Подумал Тангул: напоминает ему кого-то малец.
Вспомнил: руса, зарубленного им на Пьяне. Вот кого! И саблю поднял – Муратбеков подарок.
А у Бориски только Пересветов кистень. На лошади, однако, не впервой. Поэтому чуть поворотил коня, и Тангулова сабля просвистела около самого уха, однако мимо все ж. И тут махнул Бориска кистенем. Будто искры брызнули в глазах Тангула. И померкло все. Нес конь Аман уже мертвым своего недолгого хозяина.
Так, сам того не ведая, расквитался Бориска за смерть отца на Пьяне.
Тысячи Мамаевых воинов бежали. Полегли под русскими клинками генуэзские пехотинцы. Покатились с седел ордынские конники, получив удар саблей али копьем.
Да, хорошее дело – преследовать противника! Нет, не противника – врага, пришедшего на твою землю.
Истинное слово, славное дело!
Многие версты до самой темноты гнали русские воины ордынцев. Посекли бессчетно и копьями покололи. Повязали множество пленных.
Лишь к ночи стали собираться русские воины обратно на Куликово поле.
Там горели костры. Благодарили русичи Бога и святых Его за победу. И вперемежку с ликованием – горе.
Объезжали поле бок о бок великий князь Дмитрий Иванович и его двоюродный брат Владимир Андреевич. С непокрытыми головами оба. Отдавали последнюю честь павшим. А было их страсть как много…
Дорого заплатила Русская земля за победу. Но и победа была великой и полной.
Еще прежде проехал Бориска мимо Красного холма, на котором утром стоял роскошный Мамаев шатер. Где он? Точно ветром сдуло. И Мамая самого нет: бежал, сказывают, впереди своего поганого воинства. Торопился…
А по полю бродят воины, ищут друзей. Кличут по именам-прозвищам.
– Ва-ся! Ва-ся-тка Ма-лень-кий! Отзовись!..
Как отзовется Васятка? Лежит среди других павших, руки раскинуты, в правой – крепко зажата сабля. Слышатся стоны:
– Эй, робя!.. Помогите кто-нибудь…
Идут к таким, бережно поднимают. Утешают:
– Заживет…
Иные молчком на земле сидят, ждут своего череду-очереди, иные сами ковыляют.
Подле Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича серпуховского – воевода славный Боброк-Волынский, другие воеводы, князья.
Великий князь, не стыдясь, широкой ладонью утирает слезы. Голову склоняет над павшими.
– Спасибо вам, братья! От всей земли Русской великое спасибо!..
Бориска ищет своих. Которых находит, многих – нет.
С Москвы самой потерял деда Кирея. И сколько искал на поле – впустую, тщетно все. «Может, еще жив и вернется домой?» – тешил себя Бориска. Однако и сам понимал: вряд ли.
О Михе-сапожнике твердо знал: погиб. О Васятке Маленьком тоже. И о многих других.
Как-то там теперь вдовы их с ребятишками-сиротами?
Мелькнули в памяти Борискиной румяные щеки и глаза ровно ночь черные. Марфушка как?..
Восемь дней стояли, как говорили тогда, «на костях» – то есть на поле выигранного боя – великий князь Дмитрий Иванович и князь Владимир Андреевич серпуховской и воины-победители. Хоронили убитых. Собирали и перевязывали раненых.
А потом отдыхали воины от тяжелого ратного труда. На второй али третий день шутки зазвучали и песни запелись, поначалу грустные – уж больно тягостно и жалостно было глядеть на полегших товарищей, – а потом и веселые.
И ладно то! Покудова жив человек, ему надобна радость. Нельзя долго горевать и скорбью жить.
Рассказы шли между воинами, разговоры бесконечные о минувшей битве. О том, кто и как дрался. Как от смерти, казалось, верной ушел. И потешное, оказывается, случалось, и тому смеялись охотно.
У Бориски пытали:
– Ты чем отличился?
Бориска пожимал плечами.
– Ничем вроде… – говорил смущенно. – Одного ордынца кистенем Пересветовым стукнул.
– Не густо, однако! – посмеивались зубоскалы. – Одному ордынцу шишку посадил!..
– Он упал с коня-то! – серчал Бориска.
– А-а-а… – улыбались острословы. – Коли упал, тогда другое дело! Может, о землю еще синяк набил…
Сердобольный мужик-воин вступился за Бориску:
– Видал я того ордынца, коего парень кистенем попотчевал. Отъездился вражина на веки вечные…
– Верно? – удивился Бориска.
– Да уж будь спокоен.
На девятый день снялась русская рать с Куликова поля. Пустилась в обратный путь, к Москве. Много добра ордынского захватило войско, оружия, лошадей, скота.
Да из десятерых воинов, пришедших на Куликово поле, сказывают, ушел с него один…
Но победа и впрямь была велика и беспримерна!
Праздник настал для всей земли Русской. Праздник великий! Да одной ли Русской? Войско Дмитрия – он был прозван Донским за битву-победу на Куликовом поле – нанесло тяжелое поражение Золотой Орде, которая принесла столько страданий и угнетала многие другие народы. Поэтому весть о победе радостью отозвалась в странах иноплеменных.
На разных языках говорили:
– Вечная память и слава всем, павшим на поле Куликовом!
И добавляли:
– А оставшимся в живых – слава и честь!
После Куликовской битвы Мамай пробовал было в степях собирать новые силы для похода на Русь. Но куда там! Закатилась звезда могущественного правителя Золотой Орды. Был он бит другим ордынским владыкой, ханом Тохтамышем*. С немногими близкими людьми Мамай пытался укрыться в городе Кафе. Но был там убит.
Куликовской битвой, увы, не завершилась борьба с ордынскими ханами. Впереди, и очень скоро, были горькие для Руси дни нашествия хана Тохтамыша.
Но ничто уже не могло изменить хода истории. У Дона Великого на берегу навеки была развеяна слава о непобедимости ордынского воинства. Занялась заря полного освобождения Руси от ига монголо-татарских ханов.