— Ох, уж эти мужчины. Им еще и пироги подавай, — сказала она.
Катинка вынула из печи противень.
— Попробуйте печенье, — сказала она. — С пылу с жару. Щеки ее горели, как медный таз.
К дневному поезду на станцию пришли фрекен Иенсен и Луиса-Старшенькая. Началось перестукиванье и дипломатические переговоры через кухонное окно.
— Учуяли, прости меня Господи, — сказала Агнес Линде. Она устало опустила руки и сидела в неловкой позе, зажав в коленях миску с тестом.
Мария вынесла им на перрон тарелку с печеньем.
Луиса от восторга так заерзала на скамье, что двое проезжих коммивояжеров смогли рассмотреть из окна поезда довольно большую часть ее «украшения».
Когда поезд отошел, в кухне открыли окна. На скамье Луиса-Старшенькая и фрекен Иенсен за обе щеки уписывали печенье.
— Ах, до чего же вкусно, фру Бай! Ну просто пальчики оближешь…
— Да, фру Бай хозяйка, каких мало, — сказала фрекен Иенсен.
— Ну, пошла молоть мельница, — сказала в кухне Агнес и снова взялась за тесто.
Бай распахнул окно конторы — оно приходилось как раз над скамьей.
— На что ж это похоже! — сказал он. — Мне не перепало ни крошки!
— Поделиться с вами, господин Бай? — спросила Луиса. — Разе вы тоже любите сладкое?
— Отчего нее, если кто-нибудь уделит мне кусочек, — «кавалерийским» тоном заявил Бай.
На перроне послышались возня и повизгиванье.
— Что там случилось? — крикнула из кухни Агнес.
— Мы подкармливаем птенчика, — сказала Луиса-Старшенькая. Она вскарабкалась на скамью и, выставив напоказ свое «украшение», совала в рот Баю печенье.
— Ой, он кусается! — вскрикивала она.
Именно в подобных случаях вдова Абель говорила:
«Ах, они все еще сущие младенцы, — они ведь совсем не знают жизни…»
Луиса-Старшенькая понесла к кухонному окну пустую тарелку. Крошки она подобрала пальцами. Сестрицы Абель не любили, когда что-нибудь пропадало зря.
Луиса заглянула в кухню через окно.
— Ах, если бы мама знала, — медоточивым голосом сказала она.
— Выходит, еще не пронюхала, — сказала Агнес, не отрываясь от теста.
Луисе-Старшенькой передали через окно фунтик с печеньем.
— Такую малость не стоит и тащить домой, — сказала Луиса старушке Иенсен, когда они вышли на дорогу.
Еще не дойдя до лесной опушки, они уписали все печенье. Луиса-Старшенькая бросила фунтик на землю.
— Луиса, детка, Боже сохрани… Фрекен Линде такая остроглазая… еще, чего доброго, заметит…
Фрекен Иенсен подобрала бумажку. В кармане она бережно расправила ее и завернула в нее три печенья, припрятанные для Бель-Ами.
Катинка устала. Как была, с засученными рукавами, она присела на колоду для разделки мяса и посмотрела на свои изделия.
— Это и в сравнение не идет с тем, что мы пекли дома к рождеству.
Она стала рассказывать, как они готовились к рождеству — ее мать, сестры и все домочадцы… Из теста для хвороста Катинка лепила поросят — бросишь их в кипящее масло — плюх — а они ломаются.
А братья старались потихоньку стянуть что по-вкуснее, — мать вооружалась большим половником и охраняла блюдо с хворостом.
А когда кололи миндаль, братья тоже не упускали случая утащить ядрышки, — бывало, от фунта миндаля остается меньшее половины…
В дверь постучали. Это был Хус.
— Сюда нельзя! — сказала Катинка, не открывая. — Через час… Приходите через час.
Хус подошел к окну.
— Подождите в саду, — сказала Катинка. Она заторопилась поскорее кончить работу и послала Агнес занять Хуса.
Агнес просидела с ним полчаса. Потом ушла.
— Управляющего Хуса занимать слишком уж легко, — рассказывала она Андерсену. — Ему надо одно — чтобы его оставили в покое и не мешали насвистывать в свое удовольствие.
— Где же Агнес? — спросила Катинка, выйдя в сад.
— Кажется, ушла.
— Когда лее?
— Да, наверное, час тому назад… Хус рассмеялся.
— Мы с фрекен Линде очень расположены друг к другу. Но разговор у нас не клеится.
— Сейчас будем укладываться, — сказала Катинка.
Они вошли в дом и стали упаковывать съестные припасы в большую корзину. Горшки для устойчивости перекладывали соломой.
— Плотнее, плотнее, — приговаривала Катинка, нажимая ладонями на руки Хуса.
Она открыла секретер и отсчитала несколько серебряных ложек и вилок.
— И еще я хочу взять веер, — сказала она. Она порылась в шкафу.
— Ах, он, наверное, в ящике.
Это был ящик, где хранилась шкатулка с котильонными орденами и подвенечная фата. Катинка открыла шкатулку с ленточками.
— Старый хлам, — сказала она.
Она сунула руку в шкатулку и небрежно поворошила ленты и ордена.
— Старый хлам. — И она снова стала искать веер.
— Подержите мою фату, — попросила она. Она протянула Хусу фату и шерстяной платок. — Вот он, — сказала она. Веер лежал на дне шкатулки.
— А это ваш подарок, — сказала она. Шаль лежала в сторонке, обернутая в папиросную бумагу. Катинка вынула ее из шкатулки.
Хус так сильно сжал позолоченную фату, что на тюле остались следы осыпавшейся позолоты.
Пришел вечерний поезд. Они вышли на платформу.
— Уф, — сказал стройный машинист в нескромно обтянутых панталонах. — Сущее наказанье вести поезд в праздничные дни. Опаздываем на тридцать минут!
— И парит, как в бане, — заявил Бай.
Катинка оглядела вагоны. Из каждого окна высовывались потные лица.
— Правда, — сказала она. — И охота людям ездить. Машинист рассмеялся.
— А на что же тогда железная дорога, — сказал он. Он протянул Баю и его жене два пальца и вскочил на подножку.
Поезд тронулся. Молодой машинист все высовывался из окна паровоза, улыбался и кивал.
Катинка махала концом синей шали. И вдруг изо всех окон ей закивали и замахали пассажиры, — они смеялись, выкрикивали шутки и приветствия.
Катинка тоже кричала и размахивала шалью, и пассажиры махали в ответ, пока поезд не скрылся из глаз.
После чая Хус отправился домой. Он должен был приехать на станцию в шесть утра.
Катинка стояла в саду у изгороди.
— Ты лети, лети, кузнечик,
Принеси погожий день! —
воскликнула она.
В лицо ей пахнуло ароматом деревьев. Она улыбалась, глядя в ясное синее небо.
«До чего же малютке к лицу синее», — думал машинист в нескромных панталонах. На своем маршруте он замечал все до мелочей.
— Помни, завтра в пять надо быть на ногах, — сказал Бай, заглядывая в кухню.
— Сейчас, Бай, сию минуту. — Катинка скоблила чуть пригоревший пирог. — Вот только управлюсь…
Она уложила пирог в корзину, еще раз оглядела все припасы. Потом открыла дверь и выглянула во двор. Там ворковали голуби. И больше не было слышно ни звука.
На западе угасал последний розовый отсвет. Среди подернутых дымкой лугов вилась река.
Как она все-таки любила эти места!
Она закрыла дверь и вошла в спальню.
Бай положил свои часы рядом с ночником у кровати. Он, видно, хотел проверить, долго ли Катинка будет «копаться». Но не дождался, уснул, и теперь лежал весь в поту и храпел при свете ночника.
Катинка тихонько погасила ночник и разделась в темноте.
Когда подъехала коляска, Катинка стояла в саду. Ее голубое платье было видно еще с поворота дороги.
— С добрым утром, с добрым утром… Вы привезли хорошую погоду.
Она выбежала на платформу.
— Приехал, — закричала она. — Мария, неси скорей корзины…
Бай без пиджака показался в окне спальни.
— Здорово, Хус. Не хватит нас солнечный удар, а?
— Да нет, ветерок обдувает, — ответил Хус, слезая с козел. Они уложили корзины с провизией в коляску и сели пить кофе на платформе. Малыш-Бентсен так осовел со сна, что Баю пришлось трижды гонять его взад и вперед по команде «тревога», чтобы растормошить.
Катинка пообещала привезти Бентсену с ярмарки пряничное сердце, и все стали рассаживаться в коляске. Бай пожелал править лошадьми и уселся на козлы, рядом с Марией, которая так туго затянулась в корсет, что при каждом ее движении раздавался скрип.
Катинка в белой шляпе с широкими полями казалась совсем девочкой.
— Обед тебе принесут из трактира, — сказала Катинка Малышу-Бентсену.
— Поехали, — сказал Бай.
Малыш-Бентсен помчался в сад и оттуда махал им рукой.
сначала ехали проселком через поля. Было еще прохладно, дул мягкий летний ветерок, пахло клевером и росистой травой.
— Как хорошо дышится, — сказала Катинка.
— Да, чудесное утро, — сказал Хус.
— И ветерком обвевает. — Бай тронул лошадей.
Онч выехали на шоссе, которое шло мимо владений Кьера. Вокруг пастушьего домика на колесах паслось стадо. Где-то поодаль вдогонку отбившейся скотине заливался сторожевой пес. Тучные коровы вытягивали могучие шеи и лениво и сыто мычали.
Катинка глядела на залитый солнцем, зеленеющий выгон, на разбредшееся по нему холеное стадо.
— Какая красота, — сказала она.
— Ведь правда красиво! — Хус обернулся к ней.
И у них с Катинкой завязался разговор. Что привлекало внимание одного, то обязательно замечал и другой, и нравилось им одно и то же. Их взгляды всегда были устремлены в одном направлении. И они понимали друг друга с полуслова.
Бай беседовал с лошадьми, как старый кавалерист.
Не прошло и часа, а он уже начал поговаривать о том, что «неплохо подкрепиться».
— С недосыпа желудок требует пищи, Тик, — говорил он. — Надо заморить червячка.
Катинке так не хотелось распаковывать корзины — да и где им остановиться?
Но Бай не унимался; пришлось сделать привал на поле, где рожь стояла в скирдах.
Они вынули из коляски одну из корзин и уселись прямо в скирду у самой обочины.
Бай ел так, словно его морили голодом целую неделю.
— Будем здоровы, Хус! — говорил он. — За веселую компанию!
Они болтали, и ели, и угощали друг друга.
— Тает во рту, Тик! — приговаривал Бай. Проходившие по дороге люди поглядывали в их сторону.