Она бодро отозвалась:
– Да?
– Привет, Юль! Как дела?
– Нормально. – Голос немного хриплый, но, похоже, настроение хорошее.
– Я зайду, занесу домашку?
– Не надо. Карина занесла.
Карина? То-то она рванула после уроков. Сослалась на какие-то дела, сказала играть самим. Смелков и рад стараться. Гонял всех не по-детски, строил из себя специалиста. И довольно некрасиво и без повода давил на Толика. Тот, казалось, стал еще незаметнее за своим аккордеоном.
На взгляд Максима, Тянь играл отлично, к тому же разложил композиции на партии. Но Димка придирался то к стилю, то к темпу, то вообще заявил, что не представляет себе наличие аккордеона в рок-группе. После этого вмешался Малышев, начал перечислять коллективы, использующие данный инструмент. Говорил он занудно и монотонно, но ясно давая понять, что в обиду Толика не даст.
Смелков психанул. Свернул репетицию. А потом навязался в попутчики Максиму и всю дорогу втирал, что по-другому представлял себе творческий процесс. Что с сегодняшним репертуаром сидеть им в школьном подвале до скончания века. Что Тянь метит на роль главного, но у самого кишка тонка.
Максим даже приостановился.
– Ешки-матрешки, Дим, ты извини, конечно, но ты загнался. Толик и своей тени смущается.
Смелков сдулся. Замямлил, что просто никто не видит Тяня в истинном свете. В ответ на это оставалось лишь скептически хмыкнуть и покрутить пальцем у виска.
Самое главное, было непонятно, с чего это Димыч взъелся? Завидует? Так каждому свое. То лик с первого класса таскается в музыкалку со своим аккордеоном, а Смелков до прошлого года вообще никакого интереса к музыке не проявлял, не считая фанатских кричалок. Так кто же больше разбирается в минорах-мажорах и партитурах?
Максим вздохнул. В нос ударило застарелой вонью от мусорки. Аромат картошки поспешно отступил – прямо как талантливый, но стеснительный Толик перед нахальным, нахрапистым Димкой.
Очнувшись от своих мыслей, парень только сейчас спохватился, что Юлька до сих пор терпеливо ждет на проводе, звонок не сбросила, молчит и дышит в трубку.
– Ой, Юль, задумался что-то! А Карина все еще у тебя?
– Нет, конечно. Ушла уже. – А сама хихикает, как близняшки, когда им смешинка в рот попадает: не поймешь, то ли правду говорит, то ли шутит. – Ты передать, что ли, чего-то хотел?
– Нет, просто так спросил. Мы репетировали, а Карина не пошла на репу.
Вот зачем это говорить? Как будто Юлька сама не понимает. Еще решит, что он держит ее за дурочку.
Максим смутился и опять замолчал. Разговор не складывался. Секунды убегали, а сумбур в голове никак не утихал.
– Макс, а ты со мной на прослушивание пойдешь? – вдруг выдала трубка неожиданное предложение.
– К-куда? – Он даже заикаться стал.
– Ну, в театральную студию, – напомнила Юлька.
– Так я же не готовился!
Жар хлынул от живота к шее, а потом добрался до макушки. Он представил, как начинает рассказывать какой-нибудь стих из школьной программы, но сбивается, пускает петуха и заикается.
– Да поддержать меня просто.
– А-а-а-а. – Максим расслабленно выдохнул. – Без проблем.
– Даже если у тебя самого в это время репетиция будет? – Сразу представилось, как Юля прищуривает глаза и смотрит с хитрецой.
– Арцеутовой можно прогуливать, почему мне-то нельзя?! – Он был готов расписаться под каждым своим словом.
– Заметано! – подкрепила девушка.
И тут Максим вдруг понял, что способен съесть целую лошадь, а не только мамину картошку. Желудок подвело. Но ради Юльки можно было и потерпеть, никуда обед не убежит. К тому же за дверью уже пару раз раздавался шорох. Значит, близняшки уже доложили, что брат рядом, но не заходит.
– А когда ты пойдешь?
– Думаю, к концу недели очухаюсь. Не идти же с сопливым носом. Короче, точнее позже решу.
Парень согласился. Закивал, будто собеседница могла увидеть. И тут телефон пискнул и разрядился.
Блин! Лишь бы Юлька ничего не подумала плохого! Решит, что он просто не хочет разговаривать.
Одной рукой доставая зарядник, который всегда носил с собой, другой давя на звонок, Максим прокручивал в голове весь разговор, и губы сами собой растягивались в довольную улыбку.
– Мама, а Максим улыбается, как дурак! – громко объявила открывшая дверь Вика.
Мама вышла, вытирая руки полотенцем.
– Хорошо, что улыбается, а не плачет. Значит, есть причина. И про старших не говорят «дурак», – укорила она дочь. – Голодный?
– Ага!
– Мой руки!
Максим знал, что мама еще пару раз закинет удочку, пытаясь выяснить, в чем причина отличного настроения, но доставать не станет. Просто улыбнется и потреплет по макушке.
Тем более что никакой тайны ведь и нет. И причины улыбаться – тоже. Как говорит Карлсон в любимом мультфильме близняшек: «Пустяки! Дело житейское!»
Глава 14
Столько событий. Даже не знаю, с какого именно начать. Наверное, лучше по порядку?
Начну с прихода Арцеутовой. Прикольная она. От супа не отказалась, принесла груши. Вылепила в лоб, что знает, кто исправил надпись в туалете. Я, как учила бабуля, в этот момент сильно напрягла пресс и ягодицы и задержала дыхание. Не знаю, получилось ли у меня сохранить бесстрастное выражение лица. Только Карина на уловки не поддалась: уставила на меня палец и улыбнулась. Ладно, это мелочь. Но общаться с ней весело! Обо всем можно поговорить. И книги нам одни нравятся, и музыкальные вкусы похожи. Да и вообще Арцеутова призналась, что хотела бы со мной дружить. Что, мол, те, с кем дружила до отъезда, теперь от нее шарахаются. И в одну реку войти дважды ни у кого не получалось. Если человек легко предал один раз, предаст и другой. Галкину, что ли, имеет в виду?
Ромео на мое сообщение ответил, что не всем быть актерами. Надо кому-то и за кулисами находиться. И что я уже его об этом спрашивала. Перелистала сообщения – точно! Забыла, себя выставила полной дурой, еще и склеротичкой. Обидно, конечно.
Зато Макс не отказался сходить на прослушивание со мной. Правда, он вначале решил, что ему тоже надо будет что-то рассказывать! Представляю! Отбарабанит «Мой дядя самых честных правил». Точно как на барабанах.
Потом вечером мама пришла с тетей Ириной. Засели опять на кухне. Начали сплетничать. Я не подслушивала, конечно, но так получилось, что услышала. Будто папа показал теперь и тете Ирине, что его отношениям с мамой крест. Ничего подобного! Фигушки! Я теперь знаю, что он имел в виду. Чтобы она не совала свой нос, куда ее не просят!
Отец с матерью ругались уже минут сорок. Орали несмотря на поздний вечер, не обращая внимания на то, что могут услышать соседи. Периодически почему-то хлопали дверцы шкафов. Папа пытался оправдаться. Говорил примерно то же, что и Юльке на кухне. Но мама не слышала и не хотела слышать. Получается: до дочери дошло, что он своим «крестом» имел в виду, а до взрослой умной женщины с высшим образованием – нет?
Выйти? Показаться? Перевести огонь на себя? Только поможет ли? Юлька искусала губы до крови. Стискивала пальцы так, что в ладони врезались ногти.
Сидела в кресле свернувшись, в позе эмбриона, стараясь дышать размеренно и спокойно. В душе же все клокотало и рвалось наружу. Хотелось набрать номер тети Ирины и сказать ей что-нибудь не слишком хорошее. Пусть подумает в следующий раз, прежде чем распускать сплетни. Тем более наверняка знала, что для мамы этот папин жест – крест – как красная тряпка для быка.
Наконец все стихло вместе с громким треском входной двери. Лишь короткие всхлипы доносились из комнаты родителей. Значит, ушел отец. А мама плачет, обиженная на весь мир.
Юлька встала, морщась от того, что затекли ноги, от одеревенелости собственного тела, от тянущей боли в каждой косточке. Вышла в коридор, оперлась о косяк комнаты родителей. Мамы почти не было видно. Она сидела на диване, спрятавшись за его массивной спинкой.
– Я бы тете Ирине не верила. И вообще папа не имел в виду, что крест на ваших отношениях, он просто показывал, что разговаривать на эту тему не хочет.
Фразу пришлось повторить. Потому что в первый раз голос сорвался на шепот. Но зато потом результат получился довольно неожиданный. Мама взвилась с дивана и набросилась на Юльку:
– Откуда ты-то знаешь?
– Я спрашивала папу…
– Разговоры взрослые подслушиваешь, да? Шпионишь? Не за мной надо шпионить! Это твой отец давно уже живет сам по себе! Делает что хочет! А я – как привязанная к работе, к тебе, к дому! Плюнула на себя. Ни в парикмахерскую сходить, ни маникюр нормальный сделать. Старухой выгляжу. И вы на меня плюнули!
Девушка не узнавала мать. Ее рот перекосился, глаза превратились в щелки, пальцы свело судорогой. Сейчас стало особенно заметно, как она сдала за последнее время. Как-то посерела. От работы? Или из-за разладившихся отношений с отцом? Или внушила сейчас своими словами? Юлька молча развернулась и ушла к себе. Достала фотоальбом и начала перелистывать снимки, стараясь не обращать внимание на буйство матери. Та рыдала и швырялась предметами. Можно было угадать, когда полетела фоторамка, а когда, видимо, что-то из вещей отца. Но девушка сосредоточенно вглядывалась в лица родных людей, задним числом находя признаки охлаждения. Впрочем, возможно, это ей только казалось. И взгляды родителей были где-то усталые, а где-то расфокусированы из-за дефектов техники – вечно не хватало денег, чтобы купить дорогой фотоаппарат.
Зазвонил телефон. Папа. Взять или нет?
Подержала телефон в руках, сбросив звук до вибрации. В самый последний момент ответила:
– Да?
– Живы?
– Живы.
– Я ушел пока, Юль.
– Куда?
– Поживу в тещиной квартире.
– А ключи?
– Запасные взял.
Понятно, значит, когда хлопали дверцы, – собирал вещи.
– Матери не говори ничего.
– Ладно.