— Что? — Надо отдать ему должное, он был встревожен. Мне очень понравилось, что его так обеспокоила моя болезнь.
— Ничего серьезного, — быстро добавила я. Я собиралась сказать, что моя болезнь не только не была серьезной, она вообще никогда не существовала. Это придуманная болезнь, никому не известная болезнь, воображаемая болезнь. Но тут на меня что-то нашло. Видимо, дело было в том удовольствии, которое доставила мне тревога в его голосе. Я представила себе, что лежу в постели, исхудавшая и больная, бледная и ослабевшая, натянув одеяло до самого подбородка; на тумбочке возле кровати стоят бутылочки с лекарствами, а Пол сидит рядом со мной и держит меня за руку; он выглядит встревоженным, а доктор просит не утомлять меня…
— Это просто… какой-то вирус или что-то в этом роде… — сказала я туманно, стараясь, чтобы голос не ослабел слишком внезапно.
— Ты уже была у врача?
— Да нет… это ни к чему. Я не хочу поднимать шум… — Вот, теперь голос как раз такой, как нужно. Я была в этом уверена. Я уже вошла в роль. И солгала в четвертый раз, даже не сделав паузу, чтобы подумать об этом.
— Мне кажется, тебе обязательно надо сходить к врачу. Правда.
Ну ладно, хватит уже.
— Я посмотрю, как буду себя чувствовать, — проговорила я.
— Надо было сразу сказать. Объяснила бы сразу, что заболела. Ты просто не можешь везти маму в аэропорт, с машиной или без машины! — Надо сказать, без машины это было бы затруднительно.
— Даже и не думай об этом.
Есть! Готово! Он отпросится с работы, несмотря на май и пятницу.
— Я попрошу Линнетт. Ей не трудно. Она работает только полдня.
Линнетт? Линнетт будет отвозить в аэропорт мою мать и ее сердцееда? Имею ли я право так поступить с ней? Имею ли я право поступить так с ними обеими? Да вы о чем?! Господи, это же просто чистое наслаждение!
— Ну… — сказала я слабым, больным голосом. — Если только ты абсолютно уверен, что ей не трудно…
— Трудно? Конечно ей не трудно, — твердо ответил Пол. — Если бы ты дала ей возможность показать себя, Элли, то уже давно бы поняла, какой она великодушный и добрый человек.
Ну конечно, потому-то ты ее и полюбил, а вовсе не из-за того, что она на двадцать лет моложе меня и у нее глаза и волосы…
— И как она хочет подружиться с тобой.
Заходи ко мне в домишко, говорила кошка мышке.
Мамочка кошки наверняка сцапает бедную милую мышку, как следует прожует, а шкурку выплюнет. Мне даже захотелось поехать с ними и посмотреть на это. Но я же больна, правда?
— Не думаю, что это что-то серьезное, — сказала я Гундосой Николя, отвечавшей на звонки в кабинете Саймона, поскольку он, вероятно, был слишком занят отработкой ударов по мячу для гольфа. — Скорее всего, какой-то вирус.
Ну, это нельзя назвать ложью номер пять. Это просто повторение лжи номер четыре другому человеку. Собственно говоря, мне она уже начинала казаться правдой. Я привыкла к ней, как привыкаешь к чужому пальто, которое берешь поносить, и в конце концов оно уже становится совсем твоим.
— Возможно, это гормоны, — с издевкой заметила Гундосая Корова Николя.
— Сомневаюсь, — холодно парировала я.
— Но это же случается, и очень часто, — настаивала она. — У женщин в вашем возрасте… вам ведь скоро будет пятьдесят… часто возникают проблемы…
— А мне не будет пятьдесят, — сказала я, сгорая от желания вцепиться ей в морду. — Вообще-то мне исполняется всего сорок девять.
Нет, это не новая ложь. Это просто повторение лжи номер один, и повторить ее было необходимо, чтобы не потерять лицо перед коллегами. Если уж лжете, делайте это последовательно. Спросите меня, я уже почти эксперт по этому вопросу.
— Ну, как бы то ни было, — подвела итог Николя, которая, кажется, расстроилась, а может быть, ей просто позвонили по другому телефону, — как бы то ни было, вам придется взять справку.
— Прошу прощения?
Справку о моем возрасте? О дате рождения?
— Справку от врача! От врача! Вы пропустили три дня.
Ну да, так и есть. Черт возьми, я, похоже, действительно заболела.
— Получите справку и завезите ее мне, иначе вам не заплатят за пропущенные дни.
Конец разговора. Конец шутки. Уже не смешно. Теперь мне придется соврать доктору.
Пол сказал, ты должна пойти к доктору. Сегодня же. Знаю, знаю. Я схожу.
Я записалась на прием на пять часов. Только из-за этой проклятой справки.
И я пригласила проклятую Линнетт к себе в дом только потому, что мне хотелось послушать, как ей ехалось с моей мамочкой. Заходи ко мне в домишко…
— Присядь, Элли. Ты же плохо себя чувствуешь.
— Все в порядке. Я сварю тебе кофе, — невежливо ответила я. — Как все прошло с мамой?
Она села за кухонный стол. Я обрадовалась, увидев, что она выглядит усталой. Ха! Старушка позаботилась о ней.
— Прекрасно, — сказала Линнетт. — Она прелесть, правда?
Прелесть? Нет, это не совсем то слово, которое первым приходит на ум, когда я думаю о маме.
— И Тед! — Линнетт улыбнулась. — Такой душка! Очень забавно! Они такие милые! Всю дорогу до Гэтвика они обнимались на заднем сиденье, держались за руки, подшучивали друг над другом.
Вот теперь меня и правда затошнило.
— Подшучивали? — тупо повторила я. Моя мама подшучивала?
— Это любовь. — Линнетт со знающим видом покивала, потом глотнула кофе и задумчиво помешала его ложечкой. — Они так выглядели… ну прямо как мы с Полом.
Я смотрела, как она размешивает кофе, и утешалась, воображая, что положила туда средства от вредителей.
— Я положила в кофе яд, — злобно проговорила я и отвернулась. — Так что ты лучше уходи. Пока тебя не начало выворачивать наизнанку. Я только что вымыла пол.
— Элли! — Линнетт поперхнулась и разбрызгала кофе по всему столу. Несколько капель попало на ее розовую девчачью блузку. Какая жалость. — Элли, не надо так. Это не смешно.
И не должно было быть смешно.
— Это больно.
Не говори со мной о боли. Я знаю, что такое боль. Я живу с болью. Боль — это когда кто-то, кто спит с твоим мужем, сидит напротив тебя на твоей собственной кухне, смотрит на тебя коровьими глазами и говорит о любви. И по сравнению с этим угроза отравления — просто ничто, глупая царапина на коже жизни.
— Я всегда помогаю тебе… всегда готова… и все, что я получаю взамен…
В глазах у нее заискрились слезы. Ну почему она не стала при этом хуже выглядеть? Стоит мне только подумать о том, чтобы заплакать, я сразу краснею, распухаю и утопаю в слезах и соплях, как почетный ветеран дома престарелых.
— И пора уже сказать это, Элли, — продолжала Линнетг обиженным голосом, вытирая носик хорошеньким розовым платочком, который подходил по цвету к ее блузке. — Мне кажется, что у тебя проблемы.
— Ну конечно! — ответила я. Это мой голос? Я что, кричу? Как это случилось, и почему я ничего не заметила? — У меня все возможные проблемы! От меня ушел муж, не забыла? Я осталась один на один с домом, счетами, девочками, котом, паршивой машиной и сварливой матерью! А ты… ты — маленькая дрянь! Все, что тебя беспокоит, — это… твоя губная помада!
Которую Линнетт, без сомнения, изучала, глядя в маленькое ручное зеркальце, пока я орала на нее как ненормальная. Она вытерла глаза розовым платочком, закрыла зеркальце и поднялась на ноги.
— Я не собираюсь больше это выслушивать, — сказала она, махнув на меня своими волосами и обдав запахом духов. — Будем считать, что это все твоя болезнь, Элли. Да еще возраст.
Спасибо и спокойной ночи. Она тихо закрыла за собой дверь, и я швырнула ей вслед туфлю. Я подумала, не пойти ли мне за ней, чтобы устроить скандал на улице. Но потом внезапно решила, что, пожалуй, не буду утруждаться. Я слишком устала. Мне еще надо кое-что погладить. И в любом случае, нужно немного отдохнуть, чтобы собраться с мыслями и разработать следующую ложь. До сих пор у меня не было с этим никаких проблем, но я немного нервничала, потому что чувствовала, что солгать врачу будет не так-то просто. Требовалось качественное вранье, совсем другого уровня. Я собиралась вторгнуться в область преднамеренной лжи и обмана представителей власти.
Но будь что будет.
ГЛАВА 4
С доктором Льюисом мы познакомились еще в то время, когда оба были молоды и полны оптимизма по отношению к жизни. Он горел энтузиазмом, поскольку был молодым энергичным врачом, только что начавшим практиковать в только что открывшемся местном центре здоровья. Я горела энтузиазмом, поскольку только что забеременела Викторией. Конечно, с годами мы оба немного успокоились. Неблагодарные пациенты и государственная система здравоохранения в его случае, и утренняя тошнота и пеленки — в моем быстро сделали свое дело, и наш энтузиазм существенно поутих. Но я была одной из его первых пациенток, он наблюдал меня на протяжении обеих моих беременностей в разных формах и под разными углами. Он всегда был под рукой, чтобы предложить утешение и антибиотики в последовавшие за этим кошмарные годы детства моих девочек. С годами он превратился в испытанного друга нашей семьи, и мы всегда консультировались с ним, если возникали проблемы типа странной сыпи у Пола или необходимости подобрать противозачаточные таблетки для Виктории.
Но сейчас я не испытывала никакой радости при мысли о встрече с ним, сидя в приемной перед знакомой дверью с табличкой «Доктор медицины С. Льюис» и отчаянно думая, что бы такое ему соврать. Почему-то я была уверена, что, какой бы убедительной ни была моя история, он строго, но сочувственно посмотрит на меня и спросит, почему я не хочу рассказать ему всю правду.
«Потому что я прогуляла работу», — не самый удачный ответ при данных обстоятельствах.
Интересно, поймет он по глазам, что я вру? Никогда нельзя сказать с уверенностью, что могут узнать врачи, только взглянув на вас. Посмотрев на тыльную сторону кистей рук, они легко понимают, склонны ли вы к запорам, любите ли проводить отпуск за границей или предпочитаете сидеть дома, и не собираетесь ли вы в ближайшее время совершить самоубийство. Они смотрят вам в глаза и выясняют, как работает ваша печень, нет ли у вас анемии и достаточно ли вы спите. Или таким образом они узнают, достаточно ли часто вы занимаетесь сексом? Возможно, я что-то спутала и кое-что они определяют, заглянув в ухо или попросив высунуть язык. Все это очень загадочно, и я ничуть не удивляюсь, что они так много времени учатся в университете. Да, есть ведь еще давление. По кровяному давлению тоже очень многое можно узнать о человеке, правда ведь? Я уверена, что по пульсу и давлению они точно могут определить, врете вы или нет. Сердце у меня билось все быстрее при одной мысли об этом. Может, у меня будет сердечный приступ, прямо здесь, в приемной? Он это сразу поймет, тут сомнений нет. Но это не имеет значения, потому что в таком случае мне не придется лгать. Мне все равно нужна справка.