— Хочешь, я приготовлю обед? — торжественно спросила она.
В глазах у меня помутилось, и я чуть не упала в обморок. Частично из-за шока оттого, что Люси предложила что-то приготовить, частично от страха при мысли о том, что она может убить, выкопать или предать огню нечто совершенно неподходящее и это потом окажется у нас на тарелках.
— Привет! Что происходит? — крикнула Виктория от парадной двери, увидев нас обеих на диване с мрачными лицами.
— Мама больна, — сказала Люси, вскочила на ноги и утащила сестру на кухню, подальше от лишних ушей.
Тем не менее, до меня доносился шепот Люси, а потом слова: «Стресс?! Ты уверена? Вот черт!» — от Виктории. После чего они обе вернулись ко мне, ступая очень осторожно, как будто не были уверены, чего от меня ожидать, и Виктория мрачно заявила:
— Мы обо всем позаботимся. Я и Люси. Мы приготовим чай и все помоем.
— Ага. Ты не волнуйся, мамочка, мы все будем делать, — подтвердила Люси. — Пока тебе не станет лучше.
— Ну, по крайней мере до завтра, — поправила ее Виктория, сердито посмотрев на сестру и так пихнув ее локтем в бок, что та чуть не упала. — Завтра у меня свидание с Дарреном.
— Сегодня мы приготовим карри, — продолжала Люси, не обращая на Викторию внимания. А ты просто… полежи здесь.
Очень некрасиво врать своим собственным детям. Возможно, это худший из видов лжи. В порядке самозащиты скажу только, что я не собиралась врать им. Я уже совсем было приготовилась засмеяться, вскочить с дивана и закричать: «Ха! Ничего подобного! Эта докторша просто дура! Со мной все в полном порядке!»
Но потом что-то на меня нашло. Видимо, дело было в том, что очень приятно лежать на диване, особенно когда тебе говорят, чтобы ты лежала на нем и дальше. И в карри, которое, оказывается, может приготовиться без малейшего участия с моей стороны, так что мне не придется, не только резать лук, но даже греть тарелки или включать газ.
Ничего страшного не случится, убеждала я свою возмущенную совесть, если я полежу часа два, пока они готовят карри и моют посуду. Потом они, скорее всего, убьют меня, но дело того стоит. Когда-нибудь они меня поймут. Когда у них самих будут семьи, и они будут чувствовать себя усталыми, и им захочется прикрыть глаза… хотя бы на несколько минут…
Мне снилось, что я сижу на заднем сиденье своей машины с молодым человеком из Автомобильной ассоциации и разговариваю с ним о симптомах стресса у женщин среднего возраста. Мое вечное везение. Все нормальные женщины, да и просто все женщины, которым снится, как они сидят в машине с красивым парнем, видят во сне поцелуи и объятия. А я даже во сне должна рассказывать ему о менопаузе, и это до слез скучно. Честно говоря, было большим облегчением проснуться от запаха подгоревшего карри.
— Съешь все до капельки, мамочка, — серьезно сказала Люси. — Мы выкинули самые подгоревшие места, а кастрюлю замочили.
В один прекрасный день она станет кому-нибудь чудесной женой.
Я дождалась, чтобы у меня перестал болеть живот, и сочла возможным раскрыть детям всю правду.
— Это была только шутка, — сказала я, крепко обняв обеих девочек за плечи и притянув их к себе. — Ха-ха!
— Мам! Мы смотрим «Жителей Ист-Энда», — раздраженно сказала Виктория, отпихнув меня.
— Какая шутка? — без малейшего интереса спросила Люси.
В этот момент зазвонил телефон. Объяснения придется отложить, потому что никто, кроме меня, не может подойти к телефону, пока идут «Жители Ист-Энда».
— Элли! — Голос Пола был полон тревоги. — Как ты себя чувствуешь?
Как я себя чувствую? Чувствую? Это еще что? Пол вдруг понял, что я что-то чувствовала, когда он ушел от меня два года назад? Понял, что я человеческое существо и что если воткнуть мне нож в сердце, пойдет кровь? Или прочел «Психологические проблемы женщин в период менопаузы»?
— Прекрасно, — пробормотала я. — А что?
— Элли, ну ты же должна понимать, что девочки сразу все рассказали мне. Конечно, они волнуются. Ну, мы все… мы все волнуемся, Элли.
Следующий по степени презренности вид лжи после вранья собственным детям — это ложь собственному мужу, который был для вас самым близким человеком в мире, пока не ушел из вашей жизни в постель молодой шлюхи. Ну, и в свое оправдание я опять могу сказать, что не хотела лгать. Я уже почти собралась сказать, что (ха-ха!) все это была шутка, спроси у детей, я только что хотела объяснить им, что пошутила, чтобы заставить их приготовить карри, пусть и подгоревшее, и уже призналась бы в этом, если бы не «Жители Ист-Энда». И мы все могли бы как следует посмеяться над глупой докторшей, ставящей смехотворные диагнозы и освобождающей меня от работы на три недели под предлогом менопаузы…
Но он ведь сказал, что волнуется. «Мы все волнуемся из-за тебя, Элли». Это прозвучало так заботливо, так искренне, и я почти поверила в то, что он действительно волнуется. Я почти поверила, что он считает меня тем же человеком — той самой Элли, его женой, девушкой, которую он любил с четырнадцати лет, когда мы в первый раз поцеловались в чулане для спортивного снаряжения, а не занудной и надоедливой старухой, которая постоянно клянчит деньги и угрожает отравить его подружку средством от вредителей.
— Не о чем беспокоиться, — сказала я нежно и мягко. Давай, давай. Беспокойся, беспокойся еще сильнее. Мне это нравится, я этого хочу. Повтори еще раз.
— Но это действительно очень серьезно. Никто из нас и подумать о таком не мог. Нет, мы, конечно, видели, что с тобой что-то не в порядке…
— Что ты имеешь в виду? В каком смысле не в порядке? — рявкнула я. Мои мягкость и нежность как в воду канули.
— Ну… То одно, то другое… Уход от реальности…
— Что?! — Я уже почти кричала. — От какой реальности?
— Видишь? — грустно продолжал он. — Ты даже не осознаешь этого.
— Ты опять про это несчастное пятидесятилетие? Потому что, если так…
— Не только это. Не только.
Тишина заполнила комнату, как гигантская опухоль. Девочки повернулись ко мне, глядя с жалостью под затихающие заключительные аккорды музыки к «Жителям Ист-Энда» — та-та-а та-та та-та-та…
— Тогда что? — ухитрилась прошептать я.
— Ты… вела себя… не вполне… разумно… — медленно проговорил Пол, тщательно подбирая слова, взвешивая каждое из них, прежде чем бросить их в меня. — Все эти истории с Линнетт… с вечеринкой… с котом…
— Ты считаешь, что я спятила, — холодно произнесла я.
Я взглянула на Викторию и Люси, которые наблюдали за мной с каким-то священным ужасом, как будто ждали, что я вот-вот сорву с себя одежды и начну колотить себя в грудь рукояткой метлы.
Я представила, как Пол сидит в своем новом доме с Линнетт и рассказывает ей, что очень за меня беспокоится, потому что я ухожу от реальности, и вообще он подозревает, что я была не в своем уме, когда угрожала накормить ее средством от вредителей.
— Ты считаешь, что я рехнулась, — заключила я.
И завопила.
По большому счету вопль был не такой уж страшный. Я, знаете, уже давно не вопила, наверное с 1964 года, когда со мной приключилась истерика на концерте «Битлз». Даже во время родов я скорее охала, постанывала и производила прочий шум, но не вопила. Думаю, обычно мы слишком хорошо держим себя в руках, чтобы вопить, и позволяем себе это всего раз или два в жизни. И потому, когда мы наконец вопим, получается такая адаптированная версия, домашний вопль, вежливый вопль, вопль, который не стоит того, чтобы срывать голос. Но это был определенный жест, и мне вполне удалось достичь желаемого эффекта.
— Мама! — взвизгнули Виктория и Люси хором, вскочили, стряхнув с себя постсериальную лень, и ринулись хватать меня за руки. Никакого срывания одежд и биения себя в грудь рукояткой от метлы. Никакого насилия. Мы уже рядом, мы держим вас за руки ради вашей собственной безопасности. Принесите шприц, сестра.
— Миаууу! — заорал Кексик и с шипением шарахнулся от меня. Шерсть у него на загривке стала дыбом. Говорят, кошки не терпят сумасшедших, правда? Ведьмы, психи, женщины среднего возраста, испытывающие стресс, — кошки чуют их за милю. Он пулей вылетел из комнаты, задрав хвост к потолку.
— Элли! — закричал Пол в телефонную трубку. — Успокойся. Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?
— Я же спятила, а не оглохла, — холодно заметила я. Вопль снял напряжение, и, как ни странно, я почти успокоилась.
— Верно. Послушай меня. Доктор прописал тебе что-нибудь?
Я захохотала:
— Да. Три недели дома.
— Хорошо. Дашь мне еще раз поговорить с девочками, хорошо?
— Нет. Тебе нечего обсуждать с девочками, Пол. Со мной все в полном порядке. Я не принимаю наркотики, я не в маразме, меня просто на три недели освободили от работы, потому что я притворилась, что у меня какой-то вирус.
— Хорошо.
— Пол, я серьезно. Я в полном порядке и не страдаю ни от стресса, ни от чего-либо другого. Это просто… просто врачиха меня не так поняла.
— Как скажешь.
И тут я осознала, каково быть погребенной заживо. Я объясняла, но меня не слушали. Я говорила по-английски, а меня переводили на суахили. Никто не придавал значения ни одному моему слову. И во всем этом не был виноват никто, кроме меня самой.
К понедельнику я обнаружила, что даже очень хорошие вещи способны привести человека в ярость. Все выходные то одна, то другая дочь укладывала меня обратно на диван каждый раз, когда я пыталась предпринять чуть более энергичные действия, чем поднести к губам чашку или пощелкать кнопками на пульте дистанционного управления телевизором.
— Ляг и расслабься, мамочка. Мы обо всем позаботимся. — На протяжении всей моей взрослой жизни эти слова были для меня невыполнимой мечтой. Теперь они казались смехотворными и очень меня раздражали. Особенно то, как девочки при этом смотрели на меня — тревожно, будто я могу в любой момент начать распевать песни или заговариваться.
— Я в полном порядке, — пыталась объяснить я.
— Да, мамочка, — соглашались они. — Тебе чаю или кофе?