И мы пошли, каждый в свою сторону, и он обогнал меня один раз, а я его два, и после того, как он свернул где-то в районе Бристоля, я улыбалась про себя весь остаток пути. И чувствовала, что отпуск начинается чертовски удачно.
— Почему ты улыбаешься? — поинтересовалась моя сестрица, как только я переступила порог.
— От радости, что вижу тебя, — ответила я, обнимая ее.
— Ты выглядишь противоестественно счастливой для человека в депрессии.
— У меня не депрессия, а стресс.
— Да что бы ни было. Я думала, ты будешь усталой и исхудавшей.
— Жаль тебя разочаровывать. Возможно, я почувствовала себя лучше, как только убралась подальше от всего этого.
— Ну хорошо. Теперь слушай.
Бев всегда была немного бесцеремонной. Она до сих пор остается главной и старшей сестрой.
— Я уложу тебя в задней комнате. Томаса я предупредила. Если он явится к тебе среди ночи, кричи погромче.
Он глуховат. Если тебе что-то нужно, просто дай мне знать, хорошо?
— Хорошо, — кротко согласилась я. — А кто такой Томас?
— А, извини. Соседский кролик.
Кролик? Томас — кролик?!
— Но почему?!
— Он убежал из дома. Это длинная история. Он чистоплотный — относительно, конечно, учитывая его возраст. Но ему нравится задняя спальня. Я сказала ему, что ты приезжаешь. И перенесла его вещи в маленькую комнату, так что проблем быть не должно. Но все-таки запри на ночь дверь. Просто на всякий случай.
Считай, уже заперла. Я вполне могу обойтись без ночных визитов пожилого, наполовину приученного к туалету кролика.
— У меня кое-какие дела, — сказала Бев, передавая мне чашку с кофе и показывая, где хранится печенье. — Справишься тут без меня?
Разумеется, я не ожидала большого шума из-за моего прибытия. Это не в стиле Бев; кроме того, учитывая сомнительный характер моей болезни, мне при этом было бы неловко. Я оттащила свой чемодан, черный мешок для мусора, набитый обувью, щипцы для завивки и пачку книжек (на случай, если мне станет скучно) в заднюю спальню, открыла окно и стала смотреть поверх крыш на море. До сих пор я была здесь только один раз. Беверли приглашала меня вместе с девочками, когда от нас ушел Пол. Она тогда только что переехала сюда из Лондона и считала Ньюквэй чем-то вроде земли обетованной. Поэтому она, кажется, удивилась, что мне не стало лучше сразу после того, как я здесь очутилась, хотя жизнь моя была разрушена и сердце разбито. Возможно, Ньюквэй и славное место, особенно летом, но магическими лечебными свойствами оно не обладает.
На этот раз у меня не было никаких иллюзий относительно мгновенного избавления от проблем, я просто собиралась хотя бы некоторое время побыть вдали от них, вот и все. Несколько недель расслабляться. Ни о чем не думать. Перезарядить батарейки. Я вздохнула и улыбнулась про себя при мысли о перезарядке и расслаблении, которые меня ожидают, и, отвернувшись от окна, увидела, как большой белый кролик сделал кучу прямо мне на подушку;
— В последнее время он так хорошо себя вел, — вздохнула Беверли, одной рукой поглаживая уши Томаса, а другой запихивая грязную наволочку в стиральную машину. — Наверное, смена комнаты оказалась для него слишком тяжелой травмой.
— Я могу лечь в маленькой комнате, — запротестовала я. Кому понравится принять на себя весь груз ответственности за поведение страдающего недержанием кролика, получившего душевную травму?
— Нет, не можешь! Там даже нет нормальной кровати! Это вообще не обсуждается!
Она еще немного почесала Томасу ушки, а потом прижала его к груди. Значит, вот что бывает с женщинами среднего возраста, у которых нет детей? Вместо этого они нянчат и воспитывают кроликов?
— Просто прикрикни на него, вот и все. Покажи ему, кто здесь главный!
Спасибо. Непременно так и сделаю, когда он в следующий раз нагадит мне на кровать.
— Закажем ужин в ресторане, хорошо? — предложила Бев, открывая бутылку белого вина и протягивая ее мне. — Индийский или китайский?
— Все равно. И то, и другое славно.
Я налила себе вина и сделала первый глоток, пока она звонила, чтобы заказать ужин.
Цыплята в кокосовом молоке и грибы бхаджи на кухонном столе в сочетании с белым вином создавали товарищескую и родственную атмосферу. Как будто живешь в общежитии и сосед по комнате куда-то вышел.
— Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? — спросила я, дочиста подобрав соус с тарелки с помощью чапати и желая посекретничать. Расскажи мне, а я расскажу тебе. Правда, мне рассказывать нечего.
— С одним или двумя, — загадочно улыбнулась Беверли.
— Одновременно? — Я постаралась, чтобы сестра не заметила, что я шокирована. Даже если следовать сомнительным моральным принципам Виктории, все равно неправильно заводить любовника, не прогнав предыдущего, какой бы жестокой и несправедливой вы при этом ни казались.
— Слушай, Элли, — сказала Бев, слегка наклоняясь ко мне и подливая себе вина. — Мне пятьдесят два. Я ничем не связана, ни перед кем не отвечаю…
— Ладно, ладно. Я знаю…
— И делаю все, что мне заблагорассудится. С кем… хочу, и что… хочу делать…
Она где-то потеряла нить рассуждения, но смысл был ясен.
— Конечно. Я не имела в виду, что тебе не следует…
— И все они знают, каковы условия. Все, с кем я встречаюсь… они знают: никаких обязательств. Никаких романов. Никому не причинять боли.
— Но это звучит… так одиноко, — задумчиво сказала я. — Разве нет? Как будто трахаешься с кучей незнакомых людей.
— И в этом нет ничего плохого, — огрызнулась она, а потом добавила: — И в любом случае, они не незнакомые. Это друзья. В моей жизни полно друзей. — Она пьяно взмахнула рукой, обводя ею комнату, как будто ее друзья прятались под стульями. — В жизни всегда должно быть полно друзей.
— В моей — нет, — уныло отозвалась я.
Я подумала о Поле, который был моим лучшим другом, возлюбленным и спутником жизни, а теперь принадлежит курице Линнетг. Я подумала о девочках с работы, которые наверняка как раз собираются в паб с моей заместительницей. Я подумала о Виктории и Люси, которые наслаждаются собственной жизнью и собственными друзьями. И залилась пьяными слезами, утопая в жалости к себе.
— У меня нет никого, кроме больного кота, который должен до конца жизни принимать лекарства, ломаной машины с разбитым фонарем и без бампера и начальника, который заносит серьезные предупреждения в мое личное дело. Да еще нашей матери.
— Ничего удивительного, что у тебя стресс, — заметила Бев без малейших признаков сочувствия.
— Но, — вспомнила я, слегка повеселев при мысли об этом, — по дороге сюда я поболтала с очень милым молодым человеком.
— Вот это здорово! — Беверли ободряюще улыбнулась, как будто я была ребенком, который осваивает первые фразы на незнакомом языке.
— Только благодаря машине Виктории, разумеется, — быстро добавила я.
— Ну и что? — возразила сестра. — Зачем тратить время на поиски причин и оправданий, Элли? Жизнь проходит мимо, а ты все мнешься где-то на краю. Запрыгивай!
Ныряй в самую глубину, девочка моя! Возьми жизнь в свои руки! Хватай ее за яйца и выдави из нее все, что сможешь! Дави, пока она не запросит пощады!
Кухня содрогнулась от ее красноречия. Зазвенели кастрюли и сковородки. Мне даже показалось, что тарелки и чашки вот-вот спрыгнут с буфета и станцуют под аплодисменты крышек кастрюль.
— Лично я так и поступаю, — добавила она, хотя в этом не было никакой нужды.
— Ты выдавливаешь из жизни то, что тебе нужно.
— Я не только выдавливаю, я ее удавливаю! — улыбнулась Бев. — Ладно, расскажи-ка мне лучше про парня на дороге.
И мы немного напились, и стали чуть более сентиментальными, и пообнимались, и посетовали на то, что мы так редко видимся, и я поплакала из-за Пола и Линнетг, а Беверли сказала, что Пол ей никогда не нравился, — по ее мнению, он заносчивый, высокомерный хлыщ, и теперь, избавившись от него, я наконец смогу начать наслаждаться жизнью.
Наслаждаться жизнью? Я легла на кровать в задней спальне (проверив, нет ли в ней кроликов), смотрела, как потолок надо мной кружится самым непостижимым образом, и думала о том, что сказала сестра (по крайней мере, о том, что мне удалось вспомнить). Хватать жизнь за яйца. Мне это понравилось — понравилось, как агрессивно это звучит. Именно агрессия мне сейчас и необходима, решила я, если, конечно, я не хочу умереть жалкой и никчемной старой коровой. Но пока мое сознание не угасло окончательно и я не провалилась в пьяное забытье, я продолжала плакать.
Меня разбудил стук в дверь. Или это был стук в висках? Ух! И то, и другое: стук гремел, как раскаты грома.
Я скатилась с постели и спустилась по лестнице, прижимая к голове подушку, чтобы защитить уши, которые неожиданно стали очень чувствительными, и наконец открыла парадную дверь, чтобы остановить этот проклятый стук, пока он меня не убил. И тут с опозданием на долю секунды вспомнила, что было на мне надето. Или, правильнее будет сказать, чего на мне не было надето. А не было надето практически ничего, если не считать подушки на голове. За эту самую долю секунды я сфокусировала свои покрасневшие, затуманенные глаза и поняла, что на пороге стоит самый красивый мужчина из всех, виденных мною в жизни. Но было слишком поздно. Пара самых замечательных шоколадно-коричневых глаз в мире быстро оценила мое состояние. Я топталась в дверях в одних старых розовых трусиках, прижав (теперь уже к груди) подушку, слегка покачиваясь и страдая от жуткого похмелья.
— Прошу прощения, — сказал красивый мужчина, и голос у него был, словно трюфели из горького шоколада, смоченные в меду. — Я не думал, что вы еще в постели.
Он улыбнулся, произнося слово «постель» так, как будто это была наша с ним страшная тайна. Я почувствовала, что вся взмокла, и поскольку мозг функционировал неважно, не могла решить, является ли это следствием менопаузы, признаком сексуального возбуждения или предвестником ужасной рвоты. На всякий случай я ничего не сказала.