— Это отвратительно! — простонала она в пятнадцатый раз, когда Пол повернул направо, потом налево у светофора, потом опять налево у круговой развязки возле паба, в соответствии с указаниями, которые нам давали по телефону. — Быстрее! Я больше не вынесу! Это… фу-у-у!
— Мяу! — закричал Кексик и слабо закашлялся.
— Пол, быстрее, мне кажется, ему хуже! — испуганно сказала я. — Еще далеко?
— Думаю, нет. Слушайте, кончайте ныть и ищите справа Гринуэй-роуд, ясно?
Мы прибыли к ветеринару в половине одиннадцатого. К одиннадцати он дал Кексику обезболивающее и промыл ему желудок, исследовал содержимое наших банок с образцами и согласился с тем, что, скорее всего, причиной пищевых отравлений был корм для рыбок. Однако на этот раз мы успели вовремя, яд не успел полностью всосаться, и ничего серьезного не произошло.
— Слава богу! — выдохнула я. Теперь, глядя на безжизненное тело в клетке, я готова была расплакаться.
— Но с ним все будет хорошо? — спросила Люси, поглаживая лапу Кексика сквозь решетку.
— Будем надеяться. На ночь мы оставим его здесь для наблюдения.
— У нас нет страховки… — начала я, зажмурившись, чтобы отогнать образы благоразумных семей с иррационально здоровым лабрадором и улыбающимися сладкими-сладкими детишками.
— Все в порядке, — перебил меня Пол. — Сколько с нас?
Когда он отдавал ветеринару деньги, в глазах у него было странное выражение. Сначала я его не узнала, но по дороге домой внезапно поняла, что это напомнило мне Викторию, которая однажды, в возрасте семи лет, стянула у меня коробочку с шоколадками. Она отдала мне то, что осталось, и попросила прощения, но потом залилась слезами и сказала:
— Я должна была отдать тебе все шоколадки, но я не могу! Я их съела!
Это была вина. Вина и сожаление. Ну что же, и поделом ему.
Вы понимаете, к чему я клоню? Даже если бы я сама сняла банку с кормом с полки, даже если бы я принесла Кексика в сарай и сказала: «Вот, детка! Вкусный рыбий корм! Давай-ка, скушай!», даже если бы я смешала корм с его едой и затолкала в кота с ложечки… Все равно, вряд ли мне удалось бы сделать то же самое с Линнетт, это ведь очевидно, правда? Я совершенно уверена, что даже в моменты тяжелого умственного затмения — и тут я должна добавить, что большую часть времени мой муж был вполне разумным человеком, — даже в самом мрачном настроении Пол вряд ли мог бы вообразить, что Линнетт станет есть что-нибудь, в чем содержатся гнусные, вонючие, мерзкие, склизкие, протухшие черви. Я не в состоянии понять, как это мог съесть кот, но уж человеческое существо? Никогда. Никогда, даже в самом диком ночном кошмаре, даже если сварить их в шампанском и полить шоколадным соусом. Ни при каких обстоятельствах. Так что я ни секунды не сомневаюсь, что его молчание по пути домой было вызвано именно чувством вины, а не усталостью, сосредоточенностью или озабоченностью состоянием Кексика.
— Завтра вечером я заеду за ним и привезу сюда, — тихо сказал он, заворачивая на нашу улицу. — И не волнуйся из-за денег. Я обо всем позабочусь.
— Если тебе это и правда не трудно…
— Конечно.
— Что ж, спасибо. Ты… выпьешь кофе?
— Нет. Я лучше поеду к Линнетт.
— Да. — Я открыла дверь и начала вылезать из машины. — Я рада, что ты приехал, Пол.
— Я тоже. Хорошо, что мы узнали… в чем была проблема.
Он не мог смотреть мне в глаза. Я не мстительна, но тут должна сказать: он это заслужил. Надеюсь, он еще долго будет нервничать из-за этого.
Когда мы с Люси наконец ввалились в дом, на автоответчике было два сообщения. Поставив чайник, я на всякий случай нажала на кнопку воспроизведения. Скорее всего, это что-то для Виктории или Люси, но в жизни ведь всякое бывает: может, это организаторы лотереи хотят сказать, что я выиграла миллион фунтов, или агент Джорджа Клуни оставил весточку, что Джордж видел меня в городе и хочет пригласить на обед.
— Здравствуй, Элли, дорогая. Это мама. Я звоню попрощаться.
Запищал длинный гудок, означающий, что сообщение окончено. Я уставилась на телефон. Попрощаться? И это все? Она уезжает на Майорку на всю оставшуюся жизнь и даже не потрудилась сказать: «Счастливо оставаться, будь умницей, не пропадай»? И ни слова о том, что она будет скучать по мне? Никаких сожалений — после всего, что я для нее сделала, после всех артритов и мозолей? В тот самый момент, когда мы наконец подружились — или мне это только показалось? Неужели я даже не заслужила прощального визита? Ну что ж, чудесно! Просто чудесно! Ладно, если она думает, что я побегу за ней до самой Майорки…
— Второе сообщение, — ласково сказал автоответчик, а потом опять раздался мамин голос:
— Ох. Элли, тебя еще нет? О господи!
— Би-и-ип! — подвел итог разговора автоответчик.
О господи? О господи?! Это все, что ты можешь сказать?
Я насыпала кофе в чашки и стала наливать в них кипящую воду, нарушая все правила техники безопасности. Я прямо дымилась от злости. Что же это за мать, которая оставляет такие сообщения на автоответчике собственной дочери? С тем же успехом она могла бы вообще мне не звонить. Могла бы попросту уехать на свою Майорку, и узнала бы я в свое время, что она даже не удосужилась попрощаться со мной, и нечего было меня дразнить.
— Мама с тобой разговаривала? — спросила я через несколько минут, позвонив Беверли.
— О боже, — ответила сестра и зевнула.
— Что значит «о боже»? О боже — что?
— Это значит: «О боже, только не еще один телефонный звонок». Ради бога, Элли, я уже в постели. Ты знаешь, который час?
— Ты никогда так рано не ложишься. И почему еще один телефонный… О. Я поняла. В постели с кем? Кто это?
— Ты его не знаешь.
В ее голосе была улыбка, улыбка, которая говорила, что Ты-его-не-знаешь покусывал ей ушко, или целовал в шею, или… еще что-нибудь, пока она разговаривала со мной. И я почувствовала себя раздраженной и несчастной, и мне стало завидно. Совершенно неожиданно мне тоже захотелось лежать в постели с кем-нибудь, кто заставлял бы меня так же улыбаться во время разговора по телефону.
— Не могла бы ты прерваться на минутку, — обиженно сказала я. — Я хочу с тобой поговорить.
— Похоже, сегодня весь мир хочет со мной поговорить.
— Что ты имеешь в виду? Весь мир — это кто?
— Люси, мама…
— Люси?! Она уже позвонила тебе? Господи, да когда же она успела… И что она сказала?
— Это что? Программа «Спроси семью»? Она сказала: «Привет, тетя Бев, это Люси».
— Очень смешно. Что она…
— Она сказала: «Я сразу позвонила тебе, потому что не могла дождаться, когда мама позвонит тебе вечером, но — угадай, что!» А потом она сказала: «Вот черт! Кота вырвало прямо ко мне на одеяло! Ой, дьявол! Я перезвоню!»
— Вот противная девчонка. Не могла подождать. Я собиралась сама позвонить и спросить тебя…
— Что спросить, Элли? Мне что-то уже надоело играть в загадки, и, честно говоря, у меня сейчас совсем другое на уме… — В ее голосе снова была улыбка.
Я нахмурилась. Вот везучая.
— Я хотела спросить, нельзя ли Люси приехать и немного пожить у тебя…
— Так и думала, что дело именно в этом. Не может оторваться от своего нового возлюбленного?
— Детей собирается заводить. Не давай ей, ладно? — с внезапной тревогой добавила я.
— За кого ты меня принимаешь? У меня презервативы в каждой комнате. Даже в гараже.
— Ну ладно. Насчет Люси мы поговорим, когда у тебя… будет другое на уме. Просто скажи, что сказала мама.
— Мама?
— Беверли, пожалуйста, сосредоточься. Ты сказала, что тебе звонила мама.
— Три раза.
— Три раза! — проскрипела я. — Просто замечательно! Она звонит тебе три раза и даже не способна оставить вразумительное сообщение на моем автоответчике! Ничего себе прощаньице…
— В первый раз она позвонила, сказала: «Привет, Беверли», уронила трубку, и нас разъединили.
Потом она позвонила во второй раз, и к телефону подошел Лоренцо.
— Кто?!
— Лоренцо.
Даже его имя она произносила улыбаясь. И с итальянским акцентом. Тьфу, какая гадость.
— И Лоренцо сказал: «Да-а, слуушаю? Этто ктооо?» — Я вполне могла бы обойтись без имитации сексуальной манеры речи Лоренцо.
— И она сказала?… — Я попыталась поторопить сестрицу.
— Она, наверное, подумала, что ошиблась номером, и повесила трубку.
И в этом вся соль истории? Этот Лоренцо со своей харизмой напугал нашу маму? Или наша мама не понимает итальянского акцента?
— И потом она позвонила еще раз? — устало уточнила я.
— Да. Десять минут назад.
— А ты была уже в постели.
— Нуда. Но правда ведь, уже поздно…
— И она сказала?…
— О, она сказала «до свидания».
— И все, что ли? До свидания? И больше ничего? Ни слова? Жалкое «до свидания», когда она собирается весь остаток жизни провести в чужой стране, вдали от семьи, которая столько для нее сделала? Просто «до свидания»?!
— Ну нет, не совсем.
Я вздохнула.
— Что значит «не совсем»? Ты можешь на секундочку прервать свои… итальянские дела и просто сказать мне?
— Извини. Да. Она сказала, что пыталась дозвониться до тебя. Она сказала… — Я почти слышала, как Бев напряженно пытается сосредоточиться.
Должно быть, это нелегко. Везет же некоторым. — Да, и она сказала, что собиралась заехать к тебе вечером, чтобы повидаться и все такое, ну, ты понимаешь, выпить, поцеловаться на прощанье. Но тебя не было. И уже подошло такси, чтобы отвезти их в аэропорт.
— О, — произнесла я, лишь слегка смягчившись. — Ну, она могла попробовать…
— И она сказала, что не может больше разговаривать, потому что такси уже ждет.
— И все? И это все? Вот и попрощались?
— Да! А потом она сказала, что заедет по дороге в аэропорт и…
Звонок в дверь раздался в тот момент, когда Лоренцо, очевидно, совсем устал ждать, и телефон упал на пол под отдаленное хихиканье.
Они заехали только на минутку, им пора было лететь, так что я успела только пожелать маме и Теду всего наилучшего, поцеловать ее на прощанье и немного всплакнуть, пока такси терпеливо дожидалось их снаружи. Почти все их вещи были уже собраны и отосланы, и их отъезд казался невероятно реальным и окончательным. Поездки в больницу с ворчливой неблагодарной старухой, которая наслаждалась своими болезнями и обожала выводить из себя всех окружающих, не имели ничего общего с этой оживленной пожилой леди, и все-таки для меня было шоком, когда напоследок мама сказала: