ак измучила нас в гипермаркете, очень громко и медленно разговаривая с продавцом по-английски и ругая его, когда он отвечал ей по-французски, что мы не стали ничего покупать себе и умчались, как только она наполнила свою тележку немецким вином («Терпеть не могу эту французскую дрянь»). «Больше никогда», — примерно пять тысяч раз сказал Пол по пути домой. И теперь я содрогнулась при мысли о том, что ждет бедных жителей Майорки.
— С кем ты едешь, бабуля? — радостно спросила Люси.
— С другом, — загадочно ответила моя мать. Она положила в рот большой кусок жареной баранины и сосредоточилась на своей тарелке.
— С каким другом? — упорствовала Люси.
— Тебя не касается.
Мы с девочками переглянулись через стол. Мама продолжала жевать баранину, уставившись в тарелку. Люси подняла брови, Виктория хихикнула. Я уронила нож и вилку. Мне не удалось совладать с чувствами. Шок был слишком силен.
— Это мужчина, да?
— И что с того? Почему бы ему и не быть мужчиной? Что плохого, если человек хочет отдохнуть с другом? — с набитым ртом проговорила мать и мрачно сплюнула в салфетку. — Или вы просто хотите лишить меня последнего маленького удовольствия, которое еще осталось мне в жизни…
Люси и Виктория помирали со смеху.
— Да нет, ничего плохого, конечно, — попыталась я сгладить неловкость. — Никто не хочет лишать тебя… удовольствия…
Я сама не сразу поняла, что начала смеяться. Это все девчонки — они чуть со стульев не падали, вот и выбили меня из колеи. А еще слово «удовольствие». Оно внезапно напомнило мне о том, как я читала лекцию Виктории, когда она в первый раз отправилась куда-то с молодым человеком. Может, мне стоит поговорить с мамой о безопасном сексе? Или спросить, будут ли они жить в разных комнатах, как спрашивала она, когда мы куда-то собрались с Полом? Ха! Все меняется!
— Не знаю, что вы в этом нашли такого смешного! — огрызнулась мама. Немножко покраснела, немножко занервничала.
Люси уже чуть не плакала, задыхаясь и хватаясь за бока.
— У бабули будет секса больше, чем у меня! — выговорила она наконец. — Где в этом мире справедливость?…
— Люси! — шикнула я на нее, изо всех сил стараясь снова не рассмеяться. — Никто не говорит о сексе.
— Его зовут не Сэмом, — заявила моя мать, положив нож и вилку, выпрямившись и сурово поглядев на нас сквозь очки. — Его зовут Тед.
Люси притворилась, что ей нужно в туалет, но не смогла добраться до него, пока не иссяк бивший из нее фонтан смеха. Виктория спокойно собрала обеденные тарелки (полные еды) и унесла их в кухню, где и разразилась хохотом, который постаралась замаскировать, открыв все краны.
— И давно ты знакома с этим… Тедом? — спросила я у мамы в наступившей тишине.
— Год или около того, — агрессивно ответила она.
— И сколько ему лет?
И какие у него планы? И чем занимаются его родители?
— Ему шестьдесят шесть, но тебя это не касается.
Молодой любовник! Ну надо же, какая везучая. Будем надеяться, что ему удастся вызвать у нее улыбку.
— Ну что ж, это очень хорошо для тебя, — сказала я наконец, и я действительно так думала. Это прекрасно для мамы. В конце концов, почему бы и нет? — И когда ты уезжаешь?
— В пятницу. Нам нужно только, чтобы нас подбросили в аэропорт. Тед не водит машину. У него катаракта.
Я чуть не ляпнула, что это многое объясняет. Но быстро решила, что если я так даже подумаю, то буду ужасной скотиной.
Вечером во вторник пропал Кексик.
— Он не принял свою вечернюю таблетку, — расстроенно сказала Виктория, глядя на заднюю дверь.
Бывают в жизни моменты, когда очень, очень сильно сожалеешь, что дала своему коту глупое имя.
— Кексик! — кричала я в полночь, стоя в собственном саду и освещая фонарем кустарник. — Кексик! Кексик, где же ты?
— Кекс, хороший мальчик! Иди сюда, киса! — эхом отозвалась Люси.
— Мама, как ты можешь?! — чуть не плача возмутилась Виктория, когда в два часа ночи я сказала, что прерываю поиски до рассвета и иду спать. — Он может быть где угодно!
— Скорее всего, он спит, — зевая, возразила я. — Спит в каком-то теплом и мягком месте и не слышит, как мы его зовем. А утром, когда мы проснемся, он уже будет лежать на своей подстилке…
— И у него опять откажут почки! — простонала Люси. — Он не принял таблетку!
— Ничего страшного не случится, если он пропустит один прием. — В моем голосе уверенности было гораздо больше, чем в сердце. — А теперь пошли, мы скорее поможем ему, если будем не такие усталые.
Рыдая и утирая слезы, девочки позволили загнать их в кровать, как будто им все еще было восемь и десять лет. Я уложила их и поцеловала на ночь, как будто им все еще было восемь и десять лет. Они говорили, что все равно не смогут сомкнуть глаз, потому что слишком беспокоятся из-за Кексика, и обе немедленно заснули глубоким и спокойным сном — как будто им все еще было восемь и десять лет. А я прилегла на постель не раздеваясь (просто на случай, если я услышу мяуканье или крики в саду), и крутилась и вертелась, и вертелась и крутилась, зажигала свет и выключала его, и несколько раз засыпала, просыпаясь в холодном поту при мысли о том, что скажет Пол, если кот погиб, и гадала, удастся ли купить котенка, похожего на Кексика, и смогут ли девочки полюбить его. В конце концов в пять утра я встала и спустилась по лестнице, уверяя себя, что беглец давно уже спит, свернувшись на своей подстилке. Он посмотрит на меня, открыв один глаз, и я смогу хотя бы час поспать спокойно, пока не зазвонит будильник. Но кота не было. Ни свернувшегося, ни вытянувшегося, ни открывшего один глаз, ни закрывшего. Вообще никакого кота.
Пять утра — не самое лучшее время, чтобы выходить в сад и взывать: «Кексик!» — самым громким шепотом, на который решишься отважиться. Я уверена, что есть люди, которые будут агитировать за ранние подъемы и рассказывать, как приятно прогуляться в саду свежим майским утром, когда трава еще покрыта росой, небо медленно светлеет, а птицы напевают друг другу свои песенки. Что касается меня, то я все это ненавижу.
Рассвет — самое подходящее время, чтобы перевернуться на другой бок и заснуть, чтобы взглянуть на часы и с облегчением обнаружить, что можно полежать в кровати еще целый час. Это не время для того, чтобы выходить на улицу, если, конечно, вы не маньяк, или если вы не возвращаетесь домой после бурно проведенной ночи — впрочем, в этом случае вы слишком пьяны, чтобы вообще что-то замечать.
— Кексик, — шипела я, в своем заторможенном состоянии чуть не свалившись в пруд. — Хватит шляться, глупый кот! Где ты?
Пруд. Я посмотрела в его мерцающие глубины, и внезапно меня охватил такой ужас, что сон как ветром сдуло. Большая оранжевая рыбка с интересом глядела на меня, ожидая, не дам ли я ей позавтракать.
— Ты не видела кота? — прошептала я ей. — Такая большая меховая черно-белая штуковина?
Рыбка с презрением махнула хвостом и уплыла.
— Возможно, нам придется осмотреть пруд, — произнесла я за завтраком (довольно мрачное мероприятие; чуть-чуть кукурузных хлопьев и двойная доза кофе). Я попыталась сказать это помягче. Но это нужно было сказать. Просто необходимо, учитывая, как смотрела на меня та рыбина.
— О, мама! — взвыла Люси. — Как ты можешь? Что ты говоришь?
— Ничего я не говорю. — Я попыталась успокоить дочь. Она оттолкнула мою руку. — Я просто думаю, что нам лучше убедиться…
— Мама права, — мужественно заявила Виктория. — Мы перевернем каждый камень. Пошли, Люси! — Тут она попыталась утешить сама себя: — Мы его найдем!
— Где, на дне пруда? — вздрогнула Люси.
Я тоже вздрогнула. И быстро проглотила слезы вместе с кофе. Понимаете, я тоже любила этого проклятого кота.
К тому времени, когда мы выкачали всю воду из пруда, мы прокляли всех и вся. Пол был виноват в том, что выкопал этот пруд. Я была виновата в том, что не закопала его, когда Пол уехал. Рыбы были виноваты в том, что живут слишком долго и ради них приходится держать этот пруд. Моя мать была виновата в том, что всегда говорила, как мило, когда в саду есть пруд, подразумевая при этом, что у Пола больше вкуса, изысканности и интереса к прудам, чем у меня. Люси была виновата, что не позвала Кексика съесть таблетку раньше, когда еще не стемнело. Виктория была виновата в том, что целый вечер где-то шлялась, хотя была ее очередь давать коту лекарство.
— Очередь? — изумленно спросила я, выливая очередное ведро илистой воды и вытирая пот со лба. — Вы зовете кота принимать таблетки по очереди?
Вот так всегда. Никогда не знаешь, что происходит в собственном доме. Настоящая бюрократическая организация со своей иерархией и внутренней политикой. Наряды на вынос мусора, санкции за отсутствие туалетной бумаги, распределение тампакса, очередь на кормление кота таблетками.
— Я думаю, — сказала Виктория, осторожно ступая в грязную, заросшую сорняками лужу, оставшуюся на дне пруда, — теперь уже видно, правда?
Мы с Люси следили за ней взглядом, когда она нервно прочесывала пруд сетью.
— Ничего, — проговорила она наконец, и голос ее дрогнул от облегчения.
И еще несколько минут никто не мог говорить о наших ужасных невысказанных страхах, которые уже отступили куда-то в область ночных кошмаров. — Пусто, — добавила Виктория уже тверже и улыбнулась: — Если не считать этого. — Она выудила кубик Рубика, который со злости зашвырнула в пруд, когда всеми нами владело безумие кубика, и забыла о нем.
Люси покраснела и засмеялась. Потом мы снова замолчали, подумав о рыбках (которые злобно виляли хвостами в полной воды кухонной раковине) и о пустом пруде (который теперь придется снова наполнять водой). И еще мы подумали, хотя никто из нас не захотел сказать это остальным, что утро уже в разгаре, и если Кексика нет в пруду, то где же он?
А потом зазвонил телефон, и мы вспомнили, что сейчас середина утра среды, и все мы должны быть где-то в другом месте.
— Ой, это наверняка с работы! — воскликнула Виктория, когда я пошла к телефону. — Скажи им, что я заболела!