– Я не тупой. Я знаю, что проиграл. И я готов платить по счетам.
Мистер Кэлхун расправил плечи.
– И мы тоже, мистер Локк. Естественно, у вас нет возможности понять, сумели вы добиться чего-либо или нет. Но мы это знаем. Результат превзошел все ожидания. Из-за вашего эксперимента мы с удовольствием пересмотрим нашу политику.
– Что? – Клокер изумленно озирался, глядя на пришельцев, сидевших в своих удобных креслах. – Вы не шутите?
– В больницах значительно выросли посещения кататоников, – объяснил доктор Хардинг. – Когда посетители приходят к нашим людям-партнерам, они следуют тем указаниям, которые вы дали в своей статье. Конечно, не всем это удается, а только тем, кто действительно сопереживает своим близким, настолько сильно, что желают оказаться с ними рядом, как вы захотели быть вместе с женой.
– Мы приняли четырех добровольцев, – добавил мистер Кэлхун.
Клокер будто онемел от удивления, и даже не знал, что сказать.
– И теперь, – продолжал доктор Хардинг, – мы создаем отдел Информации, чтобы научить добровольцев тому опыту, который был получен в общении с вами. Мы уверены, что в скором времени нам придется увеличить штат сотрудников, поскольку число людей-партнеров будет увеличиваться в геометрической прогрессии, после того, как состоится первый выпуск, и они продолжат ту работу, которую вы так превосходно начали.
– Так, значит, у меня все-таки получилось? – недоверчиво прохрипел Клокер.
– Возможно, это убедит вас, – улыбнулся мистер Кэлхун.
Он дал кому-то знак. Дверь открылась, и вошла Зельда.
– Привет, – сказала она Клокеру. – Я очень рада, что ты вернулся. Я так скучала по тебе.
– Не так, как я скучал, родная! Не дай бог кому-нибудь пережить.
Мистер Кэлхун положил руки на их плечи.
– В любое время, когда захотите, мистер Локк, вы и ваша жена, вольны уйти.
Клокер взял Зельду за руки и нежно, с уверенностью посмотрел на нее.
– Мы в долгу перед ними, детка, – сказал он. – Давай поможем им записать наши знания, прежде чем уйдем отсюда. Ведь это то, чего ты хочешь?
– О, да, любимый! И еще я хочу быть с тобой.
– Тогда начнем прямо сейчас, – ответил он. – Чем быстрее мы это сделаем, тем скорее вернемся.
Старики умирают богатыми
– ЭТО ОПЯТЬ вы, Уэлдон. – Судебный медик устало вздохнул.
Я вежливо кивнул и в предвкушении удачи обвел взглядом захудалую комнатку. Возможно, на сей раз, я получу ответ. Схожее чувство всегда посещало меня в таких местах: вот и сейчас я буквально ощущал безысходное отчаяние старости, запертой в комнате с единственным шатким стулом, покосившимся комодом, свисающей с потолка тусклой лампой и металлической кроватью с облупившейся краской.
На кровати лежала женщина, старуха с седыми волосами, настолько тонкими, что сквозь них просвечивала кожа, туго обтягивающая череп. Ее изможденная плоть высохла до такой степени, что была похожа на складчатый пергамент. Судмедэксперт обращался с умершей без почтения, как будто с куском говядины, на который он должен поставить федеральный штамп качества. При этом он не переставал ворчать на меня и на сержанта Лу Пэйпа.
– Когда вы прекратите таскать за собой Уэлдона, сержант? – с раздражением бросил эксперт. – Черт бы побрал этого актеришку с его болезненным любопытством!
Впервые Лу резко выступил в мою защиту:
– Мистер Уэлдон – мой друг! Я, между прочим, тоже был актером до того, как стал полицейским. К тому же, он – последователь Станиславского.
– Красный, что ли? – спросил стоявший в дверях патрульный коп, который только что вызвал труповозку.
Я позволил Лу Пейпу вместо меня объяснить смысл системы Станиславского, а сам устроился на стуле и попытался применить ее на практике.
Станиславский был великим дореволюционным русским режиссером, идея его состояла в том, что актеры должны думать и чувствовать, как их персонажи, словно они на деле были ими, – только тогда это выйдет правдоподобно. По Станиславскому, необходимо знать о персонаже все, что предшествовало его появлению на сцене: где и когда он родился; его отношения с родителями; образование, детство, юность, зрелость; отношения к мужчинам и женщинам, сексу, деньгам, успеху; случались ли некие неординарные события. Сама же игра – всего лишь развитие истории жизни, воссозданной актером.
Причем же здесь умершая старуха, спросите вы? Ну, я имел счастье оплешиветь к 25 годам, и с тех пор играл только стариков. Они выходили у меня очень правдоподобно. Я отлично умел изображать шаркающую походку, сутулиться, говорить высоким надтреснутым голосом, но особенно важно мне было знать, что у стариков происходит в душе – именно поэтому я уговорил Лу Пейпа во всех случаях, подобных этому, звать меня, чтобы я мог прочувствовать старческую немощь. Мне нужно было понять этих стариков – понять, что же заставляло их так поступать с собой.
Пережить причину, приведшую их к такому концу.
Например, у этой старухи на пяти банковских счетах лежало 32000 долларов… и она умерла от голода.
О таких случаях можно узнать из новостей, их бывает не меньше дюжины в год, и вы, возможно, даже задавались вопросом, кем были они, эти старики и почему так кончили. Но прочтя заметку, через некоторое время вы благополучно о ней забывали. Мой же интерес был профессиональным: я играю стариков на сцене, а, следовательно, должен знать о них все, что только возможно.
Во всяком случае, именно так было вначале. Но чем больше я занимался этими случаями, тем меньше смысла видел в них, пока, в итоге, моя задумка не превратилась в навязчивую идею.
Представьте себе стариков, у которых находят по нескольку десятков тысяч долларов на банковских счетах, припрятанных в нижнем белье, зашитых в матрацах, и, все же они морят себя голодом до смерти. Если бы я сумел понять их, я мог бы написать пьесу или сценарий, и сделал бы на этом имя, возможно, даже заключил бы выгодный контракт в Голливуде – если бы знал, что двигало этими стариками.
Вот почему я сидел в этой комнате на осиротевшем стуле, пытаясь воссоздать образ старухи, которая умерла, вместо того, чтобы потратить на еду хотя бы один единственный цент из ее тридцати двух тысяч долларов.
НЕДОЕДАНИЕ, вызванное старческим слабоумием, – так назвал причину смерти эксперт, заполняя свидетельство.
– И никакой в этом нет тайны, Уэлдон, – сказал он, повернувшись ко мне. – Они голодают потому, что раскупорить свою кубышку боятся больше, чем смерти.
Я представил себя слабеющим от голода, и понял, что не смог бы отказаться от еды, каких бы денег она ни стоила. Мне даже стало не по себе.
– Вы мне это постоянно твердите, – ответил я, выйдя из образа.
– И все еще надеюсь убедить, чтобы больше с вами не встречаться. Каковы мои шансы, Уэлдон?
– Только если я поверю в то, что вы правы. Пока я так не считаю.
Презрительно пожав плечами, судмедэксперт велел патрульному копу и вызванной бригаде уносить тело старухи. С ними он и уехал на труповозке, даже не попрощавшись с нами. Впрочем, он никогда этого не делал.
Меня нисколько не заботило стандартное медицинское заключение. Проникнуть внутрь характера было более важно. Этому могла помочь обстановка: она казалась угнетающей, и заключала в себе чувство безысходного отчаяния и бессмысленности смерти.
Пока я был занят собой, Лу Пейп терпеливо ждал, наблюдая за улицей сквозь грязные стекла.
Вообразив, что мои суставы лет на тридцать старше меня, что они стерты и болят, одновременно я старался представить себя человеком, разрывающимся между голодом и нежеланием потратить хоть немного денег.
Я работал без малого полчаса, с максимально глубокой концентрацией, какая только возможна в системе Станиславского. В итоге я сдался.
– Эксперт неправ, Лу, – вздохнул я. – Все-таки здесь что-то не так.
Лу отвернулся от окна. Все это время он стоял неподвижно, даже не кашлянул и ничем не скрипнул, чтобы не помешать мне.
– Он лучше знает, Марк.
– Но он не знает стариков!
– Что ты хочешь понять? – поинтересовался он с готовностью помочь мне найти решение. Когда-то он сам изучал Станиславского, и до сих пор бы играл на сцене, если бы не шаткость положения, заставившая его уйти в полицию. – Разве старым маразматикам деньги не могут казаться более важными, чем еда?
– Могут, – согласился я. – В какой-то степени. Если это недоедание. Но настоящая голодная смерть – едва ли.
– Почему нет?
– Вы с экспертом, что, всерьез считаете, будто это так легко – отказаться от еды? Ты не сравнивай, одно дело покупать дешевый черствый хлеб, кости для супа по пять центов за фунт, или старые овощи, от которых зеленщик только рад будет избавиться. Любой, кого это устроит, без забот проживет до следующего дня. Но, Лу, голод – это дьявольски мощный инстинкт! Я могу понять нежелание потратить даже несколько центов. Но я не могу понять, как можно совсем отказаться от еды.
Лу достал сигарету: он не закурил до сих пор, чтобы не отвлекать меня.
– Возможно, они ослабевают настолько, что уже не в состоянии выбраться из дома даже за старым хлебом, костями и увядшей зеленью?
– Это не объяснение.
Я поднялся с шаткого стула, мои кости и вправду затекли от долгого сидения в одной позе.
– Ты знаешь, сколько может прожить человек, прежде чем умрет от голода? – спросил я.
– Ну, это зависит от возраста, здоровья, образа жизни…
– Да ну тебя! – сказал я. – Потребуются недели!
– Ну, недели, так недели. В чем проблема-то? Если она есть.
Я тоже закурил – трубку, которую предпочитал теперь сигаретам: старики в основном дымят трубками, хотя, возможно, в следующем поколении будет иначе. Тех, кто курит сигареты, сегодня большинство, и они придерживались бы прежней традиции, если бы доктора не твердили, что это вредит здоровью.
– Лу, ты когда-нибудь пробовал голодать неделями? – спросил я.
– Нет, конечно. А ты?