– В некотором роде. Всякий раз, когда ты брал меня с собой, я пытался примерить ситуацию на себя. Ну, вот представь, тебя лишили тысяч долларов, и ты умираешь от голода. Допустим, тебе и в голову не приходит стиснуть что-нибудь в продуктовой лавке, выпить-закусить за чужой счет или съесть миску супа, не заплатив. Представь, что ты лежишь в своей комнате и медленно подыхаешь от голода.
Лу вынул окурок изо рта и задумчиво стряхнул пепел. Острый мрачный взгляд говорил о том, что своим вопросом я поставил его в тупик. Он так и не нашел, что ответить.
– А ведь есть благотворительность, – продолжал я. – для тех, у кого нет никаких возможностей обеспечить себя. Если не платят пенсию, можно просить милостыню, поклянчить у соседей.
– Но мы ведь знаем, что все эти люди – отшельники, – сказал он. – Они ни с кем не общались.
– Даже когда начинали реально голодать?
– Все это так, Марк, но ты неправильно рассуждаешь, – сказал он задумчиво. – Дело в том, что им и не нужно вступать ни с кем в контакт: ведь другие люди помнят о них. Кто-то зашел бы проверить хотя бы раз в неделю – управляющий, домовладелец, соседи.
– Твоими словами, их нашли бы прежде, чем они умерли?
– Ну, да, выходит так, – согласился он с неохотой. – Хм, ни у кого из них не было друзей, а родственники, как правило, такие дальние, что едва знают этих стариков, и понятия не имеют, живы они или нет. Возможно, именно это и сбивает нас с толку? Даже друзья и родственники не сразу бросятся на поиски, если человек пропал на некоторое время.
Он поднял взгляд и посмотрел на меня.
– Но что это доказывает, Марк?
– То, что во всех этих случаях что-то не чисто. И я хочу выяснить, что именно.
Я ЗАСТАВИЛ его отвезти меня в департамент, где Лу позволил мне взглянуть на банковские книжки умершей старухи.
– А она чертовски хорошо заботилась о них, – заметил я. – Они выглядят почти новыми.
– Разве ты не трясся бы над самыми важными для тебя вещами? – спросил Лу. – Ты же помнишь, какие приличные суммы у них оставались. И у этой тоже.
Я пристально вгляделся в дату последнего прихода. 23 апреля 1907 года, сто пятьдесят долларов. Я не верил своим глазам – чернила одного со мной возраста. А ведь даже не выцвели. Я сказал об этом Лу.
– Вероятно, нечасто ее открывали, – ответил он. – К тому же, я полагаю, они не таскали с собой постоянно банковские книжки или деньги.
– И какой из этого вывод? Я соглашусь, что они могли быть психически неуравновешенными по жизни… но вряд ли они страдали от маразма.
– Они были скрягами, Марк. Вот мой вывод.
– Забавно, – сказал я, наблюдая за тем, как он курит. Лу словно хотел до конца насладиться каждой затяжкой, втягивая дым и выпуская его облаками разных форм, от колец до тоненьких струек. Он мог бы сниматься в рекламе сигарет на телевидении. – Вижу, тебе самому не дают покоя эти истории, Лу.
Он на секунду удивился, затем осторожно раздавил окурок и уставился на меня.
– Да? С чего ты взял?
– Тебя бы тоже пугала вероятность нищеты. Ты же понимаешь – все неплохо, пока есть хотя бы какая-то паршивая работа. Но стоит ее лишиться, и ты сначала будешь экономить на всем, затем придется отказаться от еды и, наконец, закончить жизнь от голода в дешевой комнатушке.
– Я? Я никогда не побоялся бы все потерять!
– Даже в возрасте семидесяти или восьмидесяти лет?
– Особенно в таком! Я бы предпочел распрощаться со свободой и заранее бы побеспокоился о местечке в доме для престарелых.
Мне хотелось усмехнуться, но я этого не сделал. Он подтвердил мою догадку. Лу не меньше моего заботили все эти случаи со стариками.
– Скажи, Лу. Если бы кто-то ухаживал за тобой, не позволяя умереть, как бы ты отблагодарил его, если бы страдал от старческого слабоумия?
Чувствуя, как он ищет решение, я догадался, что он прибегнул к помощи системы Станиславского.
Лу покачал головой:
– Только по завещанию. Иначе никак.
– Это можно считать мотивом?
ОН прислонился к металлическому шкафу для документов.
– Брось, Марк. Если хочешь знать, у нас уходит чертова уйма времени, чтобы отыскать их родственников и передать им деньги, потому что эти старики не оставляют завещаний. Иногда родственники находятся, но и те весьма удивляются, когда узнают, что им досталось наследство от какого-то старика «седьмая вода на киселе», которого они даже не помнят. А все другие так и невостребованные состояния в конечном итоге отходят государству.
– Ну, это было всего лишь предположение.
Я открыл самую старую банковскую книжку.
– Лу, а кто-нибудь проверял чернила на подлинность?
– Зачем? Мы проверяли банковские записи. Они настоящие, если это то, на что ты намекаешь.
– Я еще не знаю, на что я намекаю, – заметил я. – Но я хотел бы провести независимую экспертизу, это не займет много времени.
– Слушай, Марк! Я готов многое сделать для тебя, но это уже перебор…
Я позволил ему объяснить, почему он не может позволить мне взять книжку, а затем ждал, пока Лу, скрепя сердце, решит, где и как можно провести экспертизу. Все еще ворча, он помог мне выбрать химика из телефонного справочника и сопроводил меня в лабораторию.
– Не думай, ничего личного, – сказал он по дороге. – Дело касается интересов штата, к тому же я расписался за нее и несу ответственность!
– Конечно, конечно, – сказал я, успокаивая его. – Если тебе не интересно, ты можешь даже подождать снаружи.
Он одарил меня одной из тех белозубых улыбок, обычно имеющих успех в женской аудитории.
– Не дождешься, я хочу посмотреть, как ты сядешь в лужу.
Я передал банковскую книжку химику, и мы стали ждать отчета. Когда он был готов, все стало еще более запутанным.
ЧЕРНИЛА оказались аналогичными тем, что использовались полвека назад. Услышав это, Лу Пейп ткнул меня в ребра. Но когда химик сказал, что согласно степени окисления, запись кажется относительно свежей, в пределах от нескольких месяцев до нескольких лет, Лу получил от меня свой тычок обратно. Он не хотел сдаваться и спросил, не мог ли это быть результат необычно заботливого хранения? Химик заметил, что забота заботе рознь: возможно, такой результат можно было бы получить в воздухонепроницаемой камере, наполненной инертным газом, или вовсе в вакууме. Но, поскольку документы таким способом не хранились, Лу был основательно сбит с толку, и я это чувствовал.
Он забрал книжку, и мы вышли на улицу.
– Теперь ты понял, что я имел в виду? – спокойно спросил я, не собираясь давить на него.
– Да, здесь что-то есть, только я не могу понять, что. А ты?
– К сожалению, тоже. В этом не больше смысла, чем во всех подобных случаях вместе взятых.
– И что ты намерен делать дальше?
– Чтоб мне провалиться, если я знаю. В городе тысячи стариков. Единицы из них выбирают такой конец. Но я должен попытаться найти их прежде, чем они это сделают.
– Даже если так, никто о них не знает, Марк, и нет никакой возможности отличить их от остальных, кто оказался без средств.
– Трудный случай, да? – сказал я, раздраженно набивая трубку. – Жаль, я не любитель решать серьезные задачки. Терпеть их не могу.
Лу должен был вернуться к своему дежурству. Мне же некуда было спешить, и нечем заняться, за исключением попытки все-таки распутать образовавшийся клубок. Лу направился в департамент, а я пошел в парк, где долго сидел, греясь на скупом солнышке и пытаясь вообразить себя полоумным стариком, который скорее умрет от голода, чем потратится на еду.
Естественно, я ни к чему не пришел. Существует множество способов предотвратить голодную смерть, и столько же шансов, чтобы тебя нашли до того, как станет поздно.
И все же эти свежие чернила полувековой давности…
Я СТАЛ завсегдатаем банков, надеясь, что замечу кого-нибудь со старой депозитной книжкой, в которой окажется запись со свежими чернилами. Лу оказал мне помощь: он убедил охранников и кассиров, что я вовсе не гангстер, подыскивающий местечко для ограбления, и даже поручил кассирам обращать особое внимание на необычно темные чернила в старых документах.
Я потратил на это целый месяц, несмотря на то, что было несколько предложений, от которых пришлось отказаться, и одна радио и две телепостановки, которые могли бы поддержать меня материально. Но я был даже рад, что не получил эти роли, они помешали бы моей затее.
Так, на исходе месяца, однажды ночью я возвращался в свои две комнаты в театральной гостинице, уставший и раздраженный очередной неудачей, и вдруг увидел, что меня поджидает Лу. Я думал, он опять начнет капать мне на мозги и отговаривать; он делал это постоянно в течение этих недель, всякий раз, когда мы встречались. Сейчас же у меня не было сил, чтобы спорить. Но Лу вел себя сдержанно, как подобает копу, хотя я чувствовал, что он буквально жаждет силком затащить меня в свой автомобиль, чтобы я отправился с ним.
– Весь день тебя ищу, Марк! Мы нашли одного старика доходягу, он в бессознательном состоянии, очень сильно истощен. В подкладке его пиджака мы обнаружили семнадцать тысяч долларов наличными!
– Он жив? – потрясенный спросил я, всю усталость как рукой сняло.
– Едва-едва. Ему делают внутривенные инъекции, чтобы вытащить с того света. Но сомневаюсь, что он выкарабкается.
– Ради Бога, едем туда, пока он не скончался!
В считанные минуты мы домчались до городской больницы и поднялись в палату. Там на кровати я увидел худого старика, его казавшаяся бумажной кожа едва обтягивала череп и тело, он походил на живой скелет из представлений в канун Дня всех святых, и дрожал, как будто ему было холодно. Я подозревал, что виной тому не холод. Санитары ввели ему сердечный стимулятор, вот старика и потрясывало, как старую колымагу на гравийной дороге.
– Кто вы? – я фактически кричал, схватив его тощую руку. – Что с вами случилось?
С закрытыми глазами и открытым ртом, он продолжал дрожать.