– А, черт! – с недовольством воскликнул я. – Он в коме!
– Он может заговорить, – сказал Лу. – Я все устроил так, что тебе разрешат остаться здесь и ждать, когда это произойдет.
– То есть я смогу услышать его безумный бред, ты это имеешь в виду?
Лу взял стул и поставил рядом с кроватью.
– Чего ты дергаешься? Он первый живой, которого ты видишь. Ты же об этом мечтал! – он был раздражен не хуже любого режиссера. – Может быть, из его бреда тебе удастся выудить такие факты биографии, какие ты никогда не получил бы от него в сознании!
ОН, конечно, был прав. Старик мог поведать мне не только факты своей жизни, но и какие-то желания, сокровенные мечты, обиды, которые сидят глубоко внутри. Разумеется, в тот момент я и не думал о последствиях. Я был рядом с тем, кто мог рассказать мне все, что я хотел знать… только он не мог говорить.
Лу направился к двери.
– Удачи! – сказал он и вышел.
Я сел, уставившись на старика, отчаянно желая, чтобы он заговорил. Вероятно, каждому знакомо это чувство. Вы думаете о чем-то непрерывно, становитесь все более напряженным: «Говори, черт бы тебя подрал, говори!» – пока не замечаете, что каждый мускул в вашем теле – кулак, и ваши челюсти ноют от боли, потому что вы со всей силы стиснули зубы. Быть может, я преувеличиваю, но время от времени мне казалось, что все выглядело именно так.
Старик, вроде, начал приходить в себя. Он открыл глаза и поводил ими, не замечая чего-либо конкретного, как будто все еще пребывал где-то далеко-далеко, и видел то, чего никто, кроме него, не мог видеть.
Я наклонился вперед, придя в еще большее нетерпение. Но старик молчал. Он смотрел сквозь меня куда-то в потолок. Когда он снова закрыл глаза, я резко отпрянул, испытав жесточайшее разочарование. И вдруг он заговорил.
Он говорил о нескольких женщинах, хотя, допускаю, что это могли быть девочки из его детства, которые доставляли ему много проблем. Про любимый игрушечный поезд и гоночный автомобиль. Говорил про тесты, которые должен был пройти, чтобы его не уволили, после чего снова возвращался к обожаемым игрушкам. Он рассказывал, что ненавидел своего отца и мать, слишком занятых церковной благотворительностью, чтобы обращать внимание на сына. Была у него сестра, она умерла, когда он был ребенком. Отчасти он даже радовался, что она умерла, и надеялся, что хоть теперь мать заметит его, но в то же время его захлестывало чувство вины за то, что он рад горю. И снова он перепрыгивал на разговор о своей работе, с которой его кто-то хотел прогнать.
Внутривенное питание по каплям стекало в его вену. Речь становилась все более бессвязной. Прошло десять или пятнадцать минут, и он уснул. Я почувствовал себя настолько разочарованным, что готов был разбудить его силком, если бы это дало результат. Закурив, я мог бы расслабиться, но это было запрещено, а выйти из палаты я не смел, опасаясь, что именно в этот момент он снова придет в себя.
– РАЗОРЕН! – внезапно завопил старик, порываясь сесть.
Я мягко прижал его, но он продолжал надрываться:
– Старый, нищий, некуда податься, я никому не нужен, не могу зарабатывать на жизнь, читаю объявления каждый день, нет никакой работы для стариков!..
Он бормотал о неделях, месяцах, годах – я даже не знаю – страха и отчаяния. И наконец, он вспомнил о чем-то, что заставило его лицо расплыться в улыбке счастья.
– Объявление… Опыт не требуется. Высокая зарплата…
Его лицо вдруг потемнело и скривилось от ужаса. К своему бреду он еще добавил: « – Эль Греко!» – или что-то вроде того, и вдруг начал задыхаться.
Я позвал медсестру, та побежала за доктором. Я в ужасе смотрел, как старик то резко вдыхал полной грудью, как рыба, хватая воздух ртом, то его дыхание замирало вовсе. Мне не хотелось на это смотреть, но я надеялся, что он еще хоть что-нибудь скажет.
Этого не случилось. Его затуманенные глаза закатились, спазмы дыхания прекратились. Медсестра вернулась с доктором. Тот прощупал пульс и покачал головой. Медсестра закрыла простыней лицо старика.
Я вышел из палаты, чувствуя себя опустошенным, и понимая, что не почерпнул ничего нового для себя: все как обычно – ненависть и любовь, страх и крушение надежд. Он упомянул про объявление, но я не мог знать, было оно подано недавно, или несколько лет назад. Еще это имя, которое звучало как «Эль Греко». Был такой испанский живописец четыреста лет назад. Может, старик вспомнил его картину, которую где-то видел?
Если он говорил о настоящем времени, то объявление, наверное, дало ему возможность поправить дела. Но что с этими 17000 долларов, которые нашлись под подкладкой? Старик ни словом не обмолвился о них. Разумеется, если он не выжил из ума, то не мог считать себя бедным с такой суммой. Но, как видно, считал.
Все это никак не складывалось меж собой. Его ужас был в том, что он старик и, к тому же, безработный. Но если бы у него были деньги, он, так или иначе, нашел бы им применение.
Итак, объявление, давшее надежду, и этот непонятный Эль Греко. Может быть, греческий ресторан, возле которого он попрошайничал?
Но как сюда вписываются 17000 баксов?
Лу Пейпа уже воротило от моих вопросов, и он не желал ничего обсуждать. Только устало посмотрел на меня и сказал:
– Да не вникай ты во все это, Марк. Старик говорил в лихорадке. Как можно доверять каким-то цифрам, если имеешь дело с безумием или бредом?
– Но ты признаешь, что во всех этих случаях много непонятного?
– Конечно. Точно так же как непонятен мир вокруг нас. Почему эти старики должны быть каким-то исключением?
Я не мог его винить. Он брал меня на расследования из одолжения, доставляя кучу проблем самому себе. Теперь он был сыт по горло. Вдобавок он, должно быть, считал, что я гублю самого себя, вместо того, чтобы решать свои финансовые проблемы или, что еще хуже, пытаюсь таким образом убежать от действительности. Он сказал, что будет рад видеть меня в любое время и окажет любую помощь, если она мне понадобится, но только не с этими историями. Перед тем как уйти, Лу посоветовал мне выбросить их из головы.
На самом деле, я и сам не знал, чем он мог бы мне помочь. Я больше не нуждался в нем, поскольку решил заняться объявлениями и просматривал их каждый день, полагая, что найду какую-нибудь связь со сказанным в бреду. Я потратил больше времени, чем мне хотелось, выбирая только сообщения, подходящие для стариков, лишь бы найти нужный след.
Одно из объявлений привело меня в старый, построенный из песчаника пятиэтажный дом в районе восточных 80-х улиц. Здесь оказалось много посетителей, мужчин и женщин, все престарелые, все остро нуждались в деньгах и ждали своей очереди. Мое лицо было испещрено морщинами, нанесенными с помощью грима, одет я был в поношенный летний костюм, на ногах – старые туфли. Я выглядел ни лучше, ни хуже остальных.
Наконец, я подошел к женщине, проводившей собеседование. Она сидела за простым офисным столом в дальнем помещении первого этажа, за стопками заявлений, лежавших перед ней, и с шариковой ручкой в решительной тонкой руке. Свет играл золотом в ее рыжих волосах, радужки ее глаз были настолько бледно-голубыми, что если бы она играла на сцене, они сливались бы цветом с белками глаз. Ее можно было бы назвать красивой, но все портило выражение суровой решимости на лице. Она резко улыбнулась, точно так же резко отключила улыбку, осмотрев меня с беспристрастностью рентгеновского аппарата, от туфлей до лысины, точно так же, как смотрела на остальных. Но что за кожа была у нее! Если она так же прекрасна по всему ее телу, тонкому, с гордой осанкой и ладными формами, ей не было бы отбоя от предложений на сцене!
– ИМЯ, адрес, предыдущие должности, номер социального страхования? – спрашивала она четким глубоким голосом с великолепной дикцией. Она записывала все то время, пока я рассказывал о себе. Затем спросила, кто мог бы за меня поручиться, и я упомянул сержанта Лу Пейпа.
– Прекрасно, – сказала она. – Мы найдем вас, если посчитаем нужным. Не звоните нам, с вами свяжутся.
Я околачивался рядом, чтобы узнать, возьмут ли кого-нибудь. Остался только один, старик, стоявший за два человека передо мной, у него не было ни номера социального страхования, ни рекомендаций, ни даже родственников или друзей, у которых она могла бы справиться о нем.
Черт! Разумеется, это было именно то, что она искала! Во всех случаях голодной смерти люди оказывались без социального обеспечения, рекомендаций, не имели друзей или родственников, или те о них напрочь забыли.
Я допустил грубую ошибку, но откуда мог знать, что так получится?
Однако у меня была возможность все исправить.
ПОД покровом ночи я стоял на углу и наблюдал за огнями в доме из песчаника. Свет на первых двух этажах погас, но остались зажженными окна на третьем и четвертом. Не успели закончить за день… или продолжают работать?
Я подошел к соседнему дому и долго жал на дверной звонок, пока какой-то мужчина не соизволил выглянуть, чтобы узнать, кто там. Улучив момент, я прокрался в дверь и мгновенно устремился на чердак. Там я перебрался с одного здания на другое и очутился на пожарной лестнице.
Это было нелегко, хотя и не так сложно, насколько можно себе представить. Я всего на год моложе Лу Пейпа, при том, что способен профессионально сыграть его дедушку. У меня все еще есть мускулы в запасе, и я воспользовался ими, чтобы спуститься по пожарной лестнице на задней стороне дома.
В комнате на четвертом этаже я увидел что-то вроде кабины из проволочной сетки и какой-то странный аппарат под кожухом. Людей не было.
Я заглянул в окно третьего этажа и увидел ту рыжеволосую девушку. Она вышла из ванной, одетая в махровый купальный халат с полотенцем на голове, завязанным в тюрбан. Она скинула с себя одежду и стала натираться кремом. Я смог убедиться, что у нее действительно была великолепная кожа.
Я видел, как она развернулась и подошла к дамской сумочке, стоявшей фактически напротив меня. В следующий миг дамочка направила в мою сторону револьвер. Она открыла окно.