Был день, а не ночь. Я стоял на улице, а не в ее доме из песчаника.
Даже время года изменилось!
Ошеломленный, я разглядывал проходящих мимо людей. Они казались похожими на персонажей старого кино: женщины в длинных платьях, в шляпках, похожих на цветочные горшки, на лицах чересчур яркие пятна румян и губной помады; мужчины в жестких соломенных шляпах, в костюмах с узкими плечами, в грубой черной или коричневой обуви – такая же одежда была на мне.
Затем грохот уличного движения привлек мое внимание. И я увидел вокруг автомобили с квадратными формами, трубами огромных радиаторов…
На мгновение я испытал всплеск ужаса. Потом вспомнил сетчатую клетку и гул моторов. Мэй Робертс, вероятно, подвергла меня электрошоку, после чего где-то продержала под замком, достаточно долго, чтобы сменилось время года, или перевезла меня на Юг, где выставила на улицу посреди дня.
Однако передо мной был Нью-Йорк. Я определенно узнавал его, хотя некоторые здания изменились, а люди одеты более бедно.
Что это – сценическая постановка? Гипноз?
Ну, конечно! Она меня загипнотизировала.
Кроме того, человек, находящийся под гипнозом, об этом совершенно не подозревает.
Совсем запутавшись, я вытащил связку конвертов, затем положил их обратно в карман. У меня, как предполагалось, были и наличные деньги, и банковский счет, и я находился рядом с банком. Она, очевидно, хотела, чтобы я зашел в него. Я так и сделал. Оказавшись внутри, я вручил верхний конверт кассиру.
Он вынул из него сто пятьдесят долларов и посмотрел на меня так, будто этого было достаточно, чтобы купить и продать банк. Спросил, открыт ли у меня счет у них. Я не знал. Он отвел меня к чиновнику банка, человеку с тесным воротником, как у Гувера, и усиками Джона Гилберта. Тот принял меня с такой сердечностью, какой я никогда не встречал.
Я вышел на улицу, пялясь на банковскую книжку, которую мне только что вручили. Мой пульс участился, дыхание сбилось, в голове как будто кто-то выплясывал странный танец.
На месте даты я увидел: «15 мая 1931 года».
Я НЕ ЗНАЛ, чего я больше испугался – оказаться в затруднительном положении в самые худшие годы Великой депрессии, или вернуться обратно в дом из песчаника. Одновременно я вспомнил, что в эти времена был ребенком, и сегодня наверняка должен находиться на занятиях в школе в правой части пригорода. Но вдруг, не успел я моргнуть, как все вокруг изменилось, и я оказался рядом с другим банком, в совсем другом районе.
Теперь на конверте значилось 29 мая все того же 1931 года. Я внес наличные в размере 75 долларов, затем 100 долларов в другом месте через несколько дней, и так далее, тратя на все про все по нескольку минут, и перепрыгивая вперед от нескольких дней до месяца.
Время от времени, в пачке мне попадались почтовые конверты с обратным адресом. Они предназначались различным фондовым брокерам, и когда я осмелился распечатать один из них, прежде чем бросить в почтовый ящик, то обнаружил, что это заказ на покупку нескольких сотен акций компании безалкогольных напитков на имя Энтони Робертса. Я не помнил, когда эти акции стоили так дешево. В последний раз, когда я изучал курсы, цена была выше минимум раз в пять. Я и сам пытался делать деньги на бирже, но лучше всего мне это удавалось делать для Мэй Робертс.
Несколько раз я задерживался на час или около того. Однажды ночью я попал в роскошный подпольный бар, с двумя конвертами, в которых предписано было сделать ставки, согласно указаниям. Было 21 июня 1932 года, и мне следовало поставить на Джека Шарки, который боролся за титул чемпиона в супертяжелом весе против Макса Шмелинга.
Все, кто находился в баре – три женщины, несколько барменов и клиенты-мужчины, в том числе двое полицейских, – с молчаливой сосредоточенностью толпились возле радио. Приветливый типчик принимал ставки. Он одарил меня понимающей улыбкой, когда я внес деньги на Шарки.
– О, как приятно иметь дело с человеком, который хочет, чтобы победил американец, – сказал он, – пусть даже к черту облажаться, да?
– Ага, – ответил я и криво улыбнулся в ответ.
Большая часть ставок шла на Шмелинга, и я подумал, не допустила ли Мэй Робертс ошибку. Я не помнил, кто победил.
– Знаете, – заявил я, – Джей-Пи Морган как-то сказал: не стоит недооценивать Америку.
– А я не поставил бы и вшивого бакса, – заявил пьяный парень, которому едва удавалось держаться на ногах. – Паршивая трава не растет на затоптанной дороге, нет никакой работы, никакого будущего, ничего!
– Мы выкарабкаемся, все будет О.К., – уверенно сказал я ему.
Он фыркнул в свое пойло.
– Не в этой жизни, приятель. Только чудо может поставить эту страну на ноги. А я не верю в чудеса. – Его нахмуренное лицо очутилось напротив моего, от него веяло перегаром и воинственностью. – А ты?
– Заткнись, Гас! – бросил один из барменов. – Бой начинается.
Я ПЕРЕЖИЛ несколько опасных моментов, слушая радио и потягивая дешевое виски. Бой длился все пятнадцать раундов. Шарки победил, а я довел себя почти до такого же состояния, в каком пребывал Гас, который отключился на середине боя. Все, что я запомнил, так это как приветливый типчик сунул мне в руку толстый рулон, сказав: « – К счастью для меня, большинство парней недооценивает Америку», – а я, выползая из дверей, пытался рассовать деньги по правильным конвертам, как вдруг снова все изменилось, и я опять очутился рядом с банком.
«Бог мой, что за чудесная опохмелка!» – подумал я, ощутив себя трезвым как стеклышко, и способным внести следующий депозит.
Были и другие конверты со ставками и взносами, например, на «Поющий Лес» на скачках 1933 года в Белмонт Парке, или на Макса Бэра против Примо Карнеры, а затем на «Кавалькаду» в дерби Черчилль Даунс в 1934 году, на Джеймса Брэддока против Бэра в 1935, или сумасшедший выигрыш с «угадыванием» победителей сразу двух заездов: «Ваноа» и «Аракай» в Тропикал Парке, и так далее, на протяжении последующих лет. Как прыгающий по воде камушек, я оказывался тут и там, от нескольких минут до часу. Я рассовывал конверты для Мэй Робертс и для себя по разным карманам, отдельно от банковских книжек. Карманы уже выпирали, депозиты и начисленные проценты росли как на дрожжах.
Все это было так захватывающе, что, только очутившись в начале октября 1938 года – в общей сложности затратив, как мне казалось, четыре или пять часов – я, наконец, понял, для чего ей нужен. Я не зацикливался на том факте, что являюсь путешественником во времени, или на том, как ей это удалось, хотя, надо признать, ощущение было в каком-то смысле жутким, вроде путешествия в мир мертвецов. Ведь мои отец и мать в 1938-м были еще живы. Если бы я мог освободиться от той силы, что заставляла меня совершать прыжки во времени, я мог бы навестить их.
Эта мысль захватила меня с такой силой, что я попал в тиски между этим отчаянным желанием и страхом. Я ужасно хотел увидеть их снова, и не смел. Я не мог…
Но почему нет?
Может быть, машина времени охватывает только область вокруг различных банков, подпольных клубов, баров, ипподромов. Если бы я сумел каким-то образом выйти из этой зоны, то, возможно, и не вернусь в то место, откуда Мэй Робертс отправила меня.
Теперь я, разумеется, понимал свою роль: я вносил вклады и выигрывал ставки точно так же, как это делали «слабоумные старики». Чернила на их банковских книжках выглядели свежими, потому что они были свежими. Если так продолжится и дальше, я вернусь в свое собственное время всего через несколько часов, имея при себе что-то около 15000 долларов, или больше, в виде вкладов с процентами и наличности.
Если бы мне было около семидесяти, она могла забросить меня в начало столетия с той же суммой, тогда и 30000 долларов не стали бы пределом.
«Понял все, наконец?»
Да, теперь я знал все детали.
И я был до смерти напуган.
Старики умерли от голода, вне зависимости от того, сколько денег имели при себе или в банках. И тут не важно, причиной ли этому путешествие во времени, или что-то еще. Я не собирался оказаться мертвым в своем отеле, и чтобы Лу Пейп осыпал проклятьями мой труп, думая, что его друг, оказывается, скрывал от него огромное состояние, каким-то невероятным образом скопленное аж с самого 1931 года. Он бы посчитал, что я раньше срока впал в маразм и со своей точки зрения был бы, конечно, прав, не зная истины.
ВМЕСТО того чтобы внести вклад в октябре 1938 года, я остановил старое потрепанное такси и велел водителю гнать прочь. Когда я показал ему 10 баксов, он вдавил педаль газа в пол. В 1938 году 10 долларов казались бешеной суммой.
Мы отъехали примерно милю от банка, и водитель посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
– Далеко ехать, мистер?
У меня были так крепко стиснуты зубы, что потребовалось усилие, чтобы разжать их, прежде чем я сумел ответить.
– Как можно дальше.
– За нами гонятся копы?
– Нет, но кто-то, возможно. Не удивляйтесь ничему, независимо от того, что происходит.
– Хотите сказать, я могу получить пулю? – испугался он, замедляя ход.
– Нет, никакая опасность тебе не грозит, приятель, – ответил я. – Расслабься, и поехали дальше.
Я спрашивал себя: могла ли она еще достать меня, если я достаточно далеко от банка? Однако несправедливо было бы лишить водителя награды, если бы я снова исчез. К тому же он нажал на педаль еще сильнее, чем прежде.
Мы, должно быть, проехали около трех миль, как я вдруг в одно мгновение очутился возле того первого банка, в котором побывал в 1931 году.
Не знаю, что подумал таксист, когда я исчез из его тачки. Он, вероятно, подумал, что я, открыв дверь, незаметно выскочил. Возможно, он даже вернулся назад в поисках тела, размазанного по асфальту.
Но это безнадежная затея. Я уже был на неделю впереди.
Сдавшись, я покорно оформил депозит. Тот самый, который я пропустил в начале октября.
Выходит, не существовало никакого способа сбежать от этой куколки с красивым жестоким лицом, великолепным жарким телом и планами относительно меня, которые, все до единого, вели к смерти. Я больше не пытался бежать. Продолжал вносить вклады, отправлять заказы по почте брокерам, и делать ставки, которые не могли не принести успеха, поскольку уже были известны.