вают его ньюйоркцы. Когда стоишь на краю Манхэттена, на набережной Ист-Ривер, и смотришь на отдыхающих стариков, играющих детей и яхты, медленно скользящие по зеркальной воде, на фоне солнечного заката, трудно себе представить, что недалеко отсюда, буквально метров через триста-четыреста, стояли печально известные башни-близнецы Ворлд-Трейд-Центра, разрушенные 11 сентября.
Я вспоминаю, что 11 сентября 2001 года с ансамблем «Песни нашего века» приземлился в Тель-Авиве. Мы приехали в Нитанию, чтобы выступить с концертом, и я обратил внимание, что обычно многолюдный город вымер, на улицах нет прохожих, все закрыто. Оказалось, что все сидели в кафе и смотрели телевизор. Взглянув на экран над головами сидящих, я увидел, что они смотрят какой-то фильм ужасов: самолет врезается в небоскреб. «До чего здорово снято!» – подумал я, у меня в мыслях не было, что это документальные кадры. На два дня в Израиле был объявлен траур, все концерты и развлекательные мероприятия отменены. Веселились только арабы в Восточном Иерусалиме, радостно крича и запуская фейерверки. На третий день состоялся наш первый концерт в Хайфе. Незадолго перед этим в Москве, при обстоятельствах, которые до сих пор остаются загадочными, были взорваны дома на Каширском шоссе и улице Гурьянова, что послужило поводом для начала Второй Чеченской войны. В день нашего концерта в Хайфе я написал такие стихи:
Заступись ты, Господь, за Россию,
Где на воздух взлетают дома.
Дай улечься хмельной ее силе
И добавь ей немного ума.
Укажи ей во мраке дорогу
От ее ненасытных князей,
Чтоб не жить ей, как прежде, убого,
Перепутав врагов и друзей.
Заступись за Израиль, Всевышний,
Неразумных детей возлюбя,
За него заступиться, так вышло,
Больше некому, кроме тебя.
Там кровавый припрятав гостинец,
На затылок напялив кипу,
Неприметный бредет палестинец,
Затесаться стараясь в толпу.
Заступись за Америку, Боже,
Где предсмертные стоны слышны,
Ту страну, что не знала бомбежек
Мировой отгремевшей войны.
Там высокие рушатся башни
И взрывная гуляет волна.
Мы войны ожидаем вчерашней,
Но иная сегодня война,
Где из дома на улицу выйдя,
Прикасаешься сразу к беде,
Где безжалостен враг и не виден,
Где везде он всегда – и нигде.
Примерно через год после событий 11 сентября я снова попал в Нью-Йорк и увидел, что на месте развалин погибших небоскребов в качестве временного памятника установлены два вертикальных прожектора, два луча, упиравшиеся в закрытое черными тучами осеннее ночное небо.
Два вертикальных прожектора, памятник двум небоскребам,
Две белоснежных колонны, упершиеся в небосвод,
Два обелиска бесплотных над крышкою братского гроба
Напоминают живущим, что смутное время грядет.
Яростный крик световой обреченных на смертные муки,
Пара бессильных лучей в непроглядности вечного зла.
К небу протянуты длинные белые руки
Из-под бетонных руин и осколков стекла.
Два пограничных столба у порога грядущего века,
Два маяка у бездонной пучины на самом краю.
«Стоит ли жизнью своей дорожить, – вопрошает Сенека, —
Если отнять ее может любой, кто не ценит свою?»
Кто нас избавит от чувства гнетущего страха?
Что нам сулят времена неизвестные те?
Новый миллениум, благословляя Аллаха,
Входит в наш дом со взрывчаткою на животе.
Во многих местах Нью-Йорка и штата Нью-Джерси существуют мемориальные уголки в память о тех жителях своего района, которые погибли в небоскребах Ворлд-Трейд-Центра. У этих обелисков всегда лежат свежие цветы, которые приносят местные жители и муниципалитет.
Уникальным, ни на что не похожим районом нью-йоркского Бруклина является знаменитый Брайтон-Бич, заселенный по большей части выходцами из СССР. Брайтон-Бич – это не Америка, не Нью-Йорк и не Одесса, Брайтон-Бич – это Брайтон-Бич. Трудно до конца верно определить, что же из себя представляет этот эмигрантский район. Когда-то его населяли люди в основном с черным цветом кожи, однако затем в течение последних десятилетий здесь активно стали селиться наши бывшие соотечественники.
Район Брайтон-Бич образует система улиц, над которыми проходит «надземка» – городская рельсовая железная дорога. На Брайтоне многие люди говорят по-русски, хотя и довольно своеобразно. Многие надписи и вывески здесь тоже на русском. У местных жителей есть поговорка: «Мы здесь живем, в Америку – не ездим». На Брайтоне действительно можно прожить всю жизнь, не зная английского языка. Среди эмигрантов бытует такая байка: стоят два еврея и говорят на русском, по их мнению, языке. К ним на машине подъезжает американец и пытается что-то спросить. Евреи пожимают плечами, поскольку английского не знают, и незадачливый американец разочарованно уезжает. Тогда один еврей говорит другому: «Ну, вот, видишь, Сема, помог ему его английский? А говорят, надо английский учить! Не помог!»
На Брайтон-Бич время как будто бы замедлило свой бег и вернулось к персонажам Бабеля, старым одесским обывателям. Здесь полное смешение разных костюмов и стилей. Можно увидеть и наших ветеранов-фронтовиков с орденскими колодками, играющих в домино, как в московском дворе. Впервые попав на Брайтон несколько лет назад, я увидел удивительные картины, пришедшие словно из 30-х годов.
Приобщится к жизни странной,
Кто задумает достичь
Той земли обетованной,
Что зовется Брайтон-Бич,
Чтобы с русскою газеткой
Кайф ловить из года в год
Под железною надземкой,
Что в Америку ведет.
Растолстевшие от водки,
Возмечтав о женихах,
В ресторане пляшут тетки
В бриллиантах и мехах.
Обжираются свирепо
В этой сказочной стране,
Где костюм эпохи НЭПа
До сих пор еще в цене.
Фаня спикает на инглиш,
Продавая всякий хлам,
Маня спикает на идиш
С украинским пополам.
Здесь торгуют чем-то вечно,
В этом сумрачном раю,
И Атлантика – как речка
У бард-вока на краю.
Если вдруг посмотришь прямо
В синий берег на реке,
Может быть, Одессу-маму
Ты увидишь вдалеке.
Реквизит былого быта,
Очага былого дым,
Эта пена, что прибита
К берегам теперь иным,
Где сидит Утесов в баре —
Виски с содовой в руке,
И роман кропает Бабель
На английском языке.
На Брайтон-Бич происходят удивительные истории и случаются удивительные встречи. Я сам не однажды попадал здесь в разные забавные ситуации. Так, лет десять назад, когда я был в Нью-Йорке на гастролях, мне надо было постричься. Волос у меня тогда было чуть больше, чем сейчас, и росли они достаточно беспорядочно. Кто-то из приятелей посоветовал мне: «Слушай, зачем ты будешь выбрасывать тридцать долларов на стрижку? У нас на Брайтон-Бич живут замечательные парикмахеры из Одессы, они работают без лицензии, поэтому стригут очень дешево – четыре доллара, и тебя постригут. Вот адрес – Седьмой Брайтон, вторые ворота налево, и там спросишь». Действительно, парикмахер оказался замечательным. Однако, когда я ему вместо четырех долларов протянул пять, он брезгливо на меня посмотрел, протянул мне один доллар сдачи и сказал: «Молодой человек, когда вы, как я, переедете сюда, то вы будете давать мне пять долларов, а пока с вас хватит и четырех». По дороге в парикмахерскую тоже произошла забавная история. Я иду на Седьмой Брайтон, нахожу вторые ворота налево и вхожу во двор. Во дворе обстановка действительно как в Одессе: висит белье на веревках и стоят две толстые еврейки, которые громко бранятся друг с другом с употреблением русской неформальной лексики и какого-то чудовищного «волапюка». Меня они видят, но свой содержательный разговор прекращать не собираются. Я обращаюсь к ним: «Простите, пожалуйста…» Одна из них прерывает разговор: «Хая, подожди! Молодой человек, вам чего?» Я говорю: «Мне Циперовича!» – «Циперович – левый подъезд, второй этаж направо!» Я благодарю ее и направляюсь к Циперовичу. А она мне вслед кричит: «Молодой человек, подождите! Молодой человек, вернитесь!» – «Что случилось?» – спрашиваю я. «Вы с Москвы или с Питера?» – «А как вы догадались?» – «У вас жуткий акцент!»
Действительно, говорят на Брайтон-Бич нараспев, по-одесски, на странной смеси русского, украинского и идиша. Так, например, в продуктовом магазине женщина при мне спросила, есть ли нежирный кефир для ребенка, и услышала в ответ: «Мадам, не морочьте мне голову, – ребенку нужен жирный». На Брайтоне в русских магазинах можно купить все, что мило сердцу русского человека. Например, селедку пряного посола, к которой вы привыкли в России, или соленые грузди, настоящие или соленые огурцы и многое, многое другое. Здесь можно услышать такие языковые смешения, какие нигде больше не встретишь. Например, мама может сказать ребенку: «Я тебе чистым русским языком говорю, «ноу» – значит «ноу»».
На Брайтоне поражает огромное число русских надписей, постоянный грохот железной надземки и грязь. По деревянной прогулочной набережной – бард-воку – с важным видом гуляют солидные дамы, одетые, несмотря на жару, в зимние шубы. В последние годы на Брайтоне стали строить новые дома, здесь стала селиться работающая молодежь – компьютерщики, врачи, юристы. Район начал становиться более-менее престижным.
Неподалеку от Первого Брайтона долгие годы жил замечательный изобретатель Роберт Лиснянский, невостребованный ни в Советском Союзе, ни Соединенных Штатах Америки. Он совершил настоящий переворот в технике, изобретя способ преобразования энергии торможения в двигателях внутреннего сгорания в энергию ускорения. Лиснянский умер в полной безвестности и нищете от гриппа, а буквально на следующий день ему пришло предложение от нью-йоркского муниципалитета об апробации его изобретения при производстве новых автобусов. Муниципалитет собирался выделить несколько миллионов долларов для реализации этого эксперимента. Жизнь Лиснянского была достаточно сложной. Как сын «врага народа» он был выброшен из СССР и долгие годы жил в нищете, упорно работая над своим проектом. Разработки, оставшиеся после него, до сих пор лежат нереализованными. Ходят слухи, что его способ обращения энергии торможения в энергию ускорения не так давно был украден то ли «Лексусом», то ли какой-то другой крупной автомобильной компанией.