изантийской стороны. В этом плане характерно, что оставшиеся после катастрофического поражения русские вернулись не в Киев, чего следовало бы ожидать, если бы автор писал отсебятину, а просто «домой». Это «домой» византийский историк Лев Диакон расшифровывает «к Босфору Киммерийскому», то есть Керченскому проливу. Далековато от Киева!
В отличие от мнимого похода Олега, приуроченного «Повестью» к 907 году, поход Игоря в 941 году действительно имел место. Он не только описан византийскими хронистами, но и «прокомментирован» знаменитым «Кембриджским документом» – письмом современника событий, некого хазарского еврея. Я не буду здесь его пересказывать тебе, мой эрудированный читатель, остановлюсь лишь на одном аспекте вопроса. Документ рассказывает предысторию событий, согласно которой хазарский полководец сумел проучить вероломного владыку Руси и принудить того напасть на Византию. Но русского владыку зовут не Игорь, а… Олег! По крайней мере, так трактует большинство комментаторов письма слово (х-л-гу) на иврите (древнееврейское письмо, как и другие семитские письменности, опускало гласные, что отражено дефисами в транскрипции). Затем «Кембриджский документ» хоронит этого (х-л-гу) на Кавказе в Бердаа. На первый взгляд, документ вносит дополнительную путаницу, которая даже заставляет некоторых историков вводить в обиход Олега II (или, если хочешь, мой охочий до выдумок читатель, Олега Невещего). Но при взгляде на дело под иным углом зрения «Кембриджский документ» не только не создает никаких проблем, но и косвенно подтверждает высказанные мною ранее догадки о том, что олег есть не имя собственное не существовавшего в природе «вещего князя», а титул вождей варягов руси, коих вполне могло быть более одного и даже двух. То есть был «тот олег», но были и другие, «не те» олеги и ольги.
Под этим углом зрения мы с тобой, мой дальнозоркий читатель, будем более пристально рассматривать эту проблему в «Измышлениях». А пока проследим за тем, как Игорь, уже попавший по существу в вассальную зависимость от Хазарии и Византии, продолжает наживать себе врагов.
«в год 945. в тот год сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам».
Впервые появляется в «Повести» некто Свенельд. Казалось бы, с таким именем даже череп промерять циркулем не нужно, принадлежность к «арийской расе» прописана с большой буквы – варяг, короче. Именно так нам его и представляет БСЭ: «свенельд – древнерусский воевода Х в., норманн (варяг) по происхождению. При Игоре участвовал в покорении уличей, в войнах с византией (941, 944) и в походе в Закавказье (943—944). в 946 С. руководил походом против древлян. Участвовал во всех походах князя Святослава Игоревича. При великом князе Ярополке Святославиче был его ближайшим советником».
Но, оказывается, совсем не просто найти имя Свенельд в реальной истории Скандинавии. Зато по долгожитию наш Свенельд не уступает Вещему Олегу, оставаясь воеводой при Игоре, Ольге, Святославе и Ярополке гораздо более сакраментальных тридцати трех лет: с 941 минимум по 977 г. К этой интересной фигуре мы вернемся в «Измышлениях», и теперь уже совсем скоро.
Что касается Игоря, то совершенно очевидно, что его отношения и со Свенельдом, и со своей дружиной далеки от идеальных. Дружинникам Игоря не за что любить своего князя. Они голы и голодны, в то время как их коллеги из дружины Свенельда живут припеваючи. Ясно, что Свенельд занят больше собой и своими отроками, чем делами Игоря, то есть он просто плюет на своего патрона. И тому остается только таить злобу, потому что дружина Свенельда сильнее и лучше вооружена.
«И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, поразмыслив, сказал своей дружине: “Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще”… Древляне же, услышав, что идет снова… послали к нему, говоря: “Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань”. И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и древляне убили Игоря и дружинников его…»
Жадность фраера сгубила. Наконец Игорь нажил себе последнего врага – древлян, которые и поставили точку в его биографии. Так, прокняжив, как и его предшественник Олег, тридцать три года, но в отличие от оного совершенно бесславно, почил отнюдь не в бозе Игорь. Я бы затруднился написать эпитафию на его могиле, но удостою его короткой надгробной речью. Игорь прожил жизнь не зря. Реальный, хотя и никчемный князь одолжил в «Повести» героическому, хотя и мифическому Олегу основные факты своей биографии: от длительности правления в Киеве до похода на Константинополь. Только волей автора «Повести» все промахи и неудачи реального Игоря чудесным образом оборачивались у мифического Олега успехами и победами. Не берусь судить, хотел ли этого автор, но, по-моему, истинная роль в «Повести» Олега, этого выдуманного альтер эго Игоря, – служить укором своему бесталанному, жадному и вероломному прототипу.
«Повесть» начиналась как продолжение Ветхого Завета. Закончим ее чтение и наши «Измышления» мы этом месте, отдаленно перекликающемся с Новым Заветом, где, прокняжив тридцать три года, был жестоко казнен родоначальник первой русской княжеско-царской династии.
Аминь.
Пустословие: измышления(Уже не читаем, а измышляем)
Итак, мой преданный читатель, ты не покинул меня один на один с «Повестью» под сумрачными сводами воображаемого Баскервиль-холла. Снимаю шляпу перед твоим упорством, причем стараюсь делать это как можно тише, чтобы не потревожить твой безмятежный сон в неудобном старинном кресле. Так же тихо закрываю и откладываю подальше «Повесть» и таинственно, вполголоса, как детскую сказку, начинаю давно обещанные «Измышления».
Измышление о славянской прародине
– Говори потише, Бэрримор, наш читатель уснул. От кого происходят англичане?
– Странный вопрос, сэр, – говорить потише у моего глуховатого дворецкого явно не получается, – конечно, от англичан.
– А славяне?
– Думаю, что от славян.
На первый взгляд автор «Повести» по сравнению с моим приземленно практичным дворецким прямо витает в эмпиреях. Там он смело ставит глобальной значимости вопрос происхождения славян и тут сам же на него отвечает, незатейливо приписав порождение славянского племени плодовитому Иафету. Но на второй взгляд, если таковой не полениться бросить в суть вещей, автор «Повести» не столь уж далеко ушел от Бэрримора и вряд ли был озабочен проблемой славянской прародины в нашем сегодняшнем ее понимании. Для него термины славяне, русь, христиане – почти синонимы, недаром он все время путается в них. При всей кажущейся широте размаха действительный интерес автора весьма узок и ограничен происхождением лишь славян-христиан и христианской Руси. В этом плане естественны ссылки на Моравское княжество (в «Повести» Норик и земля Венгерская) и Болгарское царство (земля Болгарская) как два первых государства, где свершилось крещение славян и впервые появилась славянская грамота, призванная донести Слово Божие до потомков Иафета. Поэтому весь интервал времени между всемирным потопом и «оседанием славян на Дунае», сколько бы веков или тысячелетий он ни длился, для автора «Повести» пуст и неинтересен. Достойная его пера история славян началась только с их крещения. Соответственно Дунай, Болгария и Моравия появляются всего лишь в качестве сцены этого священнодействия.
Мой вздорный читатель, ты можешь возразить мне, что пассажи о Рюрике, Аскольде с Диром и Вещем Олеге – это дохристианская история Руси, и будешь отчасти прав. Но есть два «но». Во-первых, я на этом настаиваю, это не история, а миф. Во-вторых, исследователи «Повести» давно вычленили начальное ядро произведения. Повествование в нем начиналось с Игоря Старого. Оно не знает Рюрика, Аскольда с Диром и Олега, которые были добавлены позже по рассказам Яна Вышатича и аранжированы новгородскими летописями. Именно Игорь подразумевается родоначальником первой династии русских князей в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, самом древнем дошедшем до нас из Киевской Руси документе XI века. Имя Игоря – первое имя архонтов Руси, появляющееся в византийских хрониках. До него греки никаких русских властителей не знали. Им не ведомы ни Рюрик, ни Кий с братьями и сестрами. Но это еще ладно. Византийские авторы не знают Аскольда с Диром и Вещего Олега – предводителей дружин, разорявших Константинополь и его окрестности!
В принципе, остерегаясь порезов о лезвие Оккама и ища фактам самые естественные объяснения, можно было бы удовлетвориться постулатом, что события вне византийских хроник не были известны автору «Повести» да и не представляли особенного для него интереса. Однако постулат этот, хотя в нем, скорее всего, есть большая доля истины, все же чем-то не удовлетворяет нас с тобой, мой притязательный читатель. Может быть я хочу от «Повести» больше того, что в ней есть, но упоминание всуе Норика и волохов, без чего вполне можно было бы обойтись, позволяет предполагать какие-то дополнительные источники, питавшие творчество автора «Повести», и заставляет искать другие не столь упрощенные ответы.
Таким неупрощенным ответом может оказаться записанная в XIII веке чешская легенда о трех праотцах: Чехе, Лехе и Русе. Изложение легенды привожу по С. Лесному[36]: «Мы находим следующее в книге Прокопа Слободы (SlobodaProkop, franceskan. Preporodjeniceh, alitisvetostisvetostisv. ProkopavudomoviniCeha, Krapine… VZagrebupriFr. X. Zeran. Seki 1767): “Хорошо знаю, что известно многим, но не всем, как некогда из этой крапинской местности, по исчислению Петра Кодицилюса и многих других, в 278 году, ушел очень знатный вельможа Чех с братьями своими Лехом и руссом, а равно со всеми своими приятелями и родом, из-за того, что они не могли уже переносить те великие нападки и притеснения, которые делали им римляне, а особенно начальник римских войск аврелий, который охранял Иллирию вооруженной рукой и настолько притеснял его род, что Чех со своими поднял против него восстание и вывел его из числа живых. И вследствие этого, боясь могучей руки римлян, покинул Крапину, свое отечество. Целых 14 лет служил он с Салманином, с сыном Цирципана, в то время правителя и будущего вождя богемского народа…”».