Хозяйка неожиданно хмыкнула.
– Знаешь, иногда мне кажется, что я – тоже…
Тамара вернулась домой за полночь.
Мама уже спала, и Тамара потихоньку прокралась в свою комнату, включила ночник. Покопалась в тумбочке и нашла мундштук – в прошлом декабре в редакции устроили новогодний корпоратив в стиле тридцатых годов. И Тамара изображала из себя курящую мадам. Хотя на деле таковой не являлась.
До сегодняшнего вечера.
Она стрельнула три сигареты у Ого, а затем, по дороге домой, купила себе целую пачку. И сейчас закутавшись в старую куртку, вышла на балкон и плотно прикрыла за собой дверь – чтобы не вонять в квартиру. Разумеется, она давно не боялась маминых упрёков, но табачный дым вреден для здоровья. Тамара затянулась через мундштук. Говорят, так якобы безопаснее, но она не верила. Просто – с мундштуком изящнее.
Спала Тамара плохо и на работу опоздала. Откровенно говоря, даже не стремилась прийти вовремя. После вчерашнего цейтнота она имела право хоть вообще не выходить, не то, что задержаться.
Впрочем, начальство считало иначе.
Ещё из коридора она услышала голос Егора Ивановича, директора издательства.
– Вы хоть понимаете, какой штраф мы заплатили типографии за просрочку заказа? У них чёткий график – сдвинулись мы, всё сдвигается!
Тамара заглянула в кабинет.
Коллеги сгрудились в небольшой редакционной комнатке. Кто сидел, опустив глаза, кто стоял, прижавшись к стене. Около порога на столике с принтером примостился Ого и меланхолично качал ногой.
– Егор Иванович, – Лиза сделала кроткое лицо, хлопнула ресницами, что-что, а прикидываться несчастной и беззащитной она умеет, – этого больше не повторится. Тома Гавринская немного не успела вчера. Чуть-чуть не справилась, и из-за этого всё поехало. Простите…
Тамара прикрыла глаза. Втянула сквозь зубы воздух, и лёгкие словно льдом обожгло. Она шагнула вперёд.
– Да! Простите меня, Егор Иванович! – её голос звенел металлом. – Но очень трудно всё успеть вовремя, когда в конце рабочего дня тебя заставляют переделывать чужую работу… – Она вперилась взглядом в Олесю, за спиной которой яростно мотала головой Лизавета свет Игнатьевна. – Когда отдел маркетинга забывает о важной заказной статье, и тебе в конце того же рабочего дня приходится писать её вместо них. – Ледяной взгляд впился в начальника маркетологов Никитского. – И, наконец, когда твой главный редактор не знает, кто является нашим рекламодателем, а кто нет, и тебе приходится самой выяснять это полчаса, теряя время и задерживая отправку макета.
Повисла тишина.
Сдавать непосредственного начальника и коллег нехорошо. Но! Этот самый начальник только что пытался подставить её, а коллеги трусливо молчали. Лиза вообще не способна хоть как-то организовать работу редакции – то ей не с руки просить, то ей не по чину подхватить срочную работу в дедлайн, то она не в состоянии объяснить автору статьи, в чём тот неправ, а потому просто перебрасывает статью Тамаре…
Номер уже не раз оказывался на грани срыва, а сама Лиза – в глупых ситуациях, но Тамара раз за разом её прикрывала. Больше года уже. Потому что… потому что – в прошлом подруги… потому что – единственное, что Лиза умеет хорошо делать, так это производить впечатления на собеседованиях, благодаря чему и устроилась главредом в новый киевский еженедельник «Под микроскопом», в кризис, и вспомнила про неё, Тамару… потому что – Тамара полюбила этот журнал, который местами и пишет о всякой ерунде, но всё же откровенной желтизны избегает, придерживается персонального ироничного стиля и рассчитывает на не совсем тупого читателя. Чем и выделяется из ряда конкурентов.
Но всему есть предел.
И она не собирается больше молчать.
– Олеся, – донёсся, словно сквозь толщу снега, голос Егора Ивановича, – это правда? Вы сбросили свою работу на коллегу в день сдачи макета?
– У меня ребёнок, – пискнула Олеся. – И я всё сделала. Ещё позавчера сдала свою статью.
– Да, она сдала, – поспешно закивала Лиза, косясь на Тамару. – Просто… просто мы с Тамарой… В последнюю минуту у нас…
– Это правда, Егор Иванович, – Ого спрыгнул со столика. – Я сам видел, как Гавринская переписывала статью за Олесей и писала заказняк вместо маркетологов. И вёрстку потом за всех подтягивала. Сидели вчера до ночи.
Верстальщик говорил спокойно и негромко, но все повернулись к нему, как зачарованные.
– Ого, блин, – выдохнул кто-то за спиной у Тамары.
Впрочем, удивительного мало. Директор и верстальщик дружат, в курилку вечно вместе ходят. Всеми сплетнями обмениваются…
Егор Иванович кивнул, поджал губы.
– Пройдёмте в мой кабинет, госпожа Гавринская.
– Я давно уже понял, что Елизавета Гречкина совершенно не подходит на должность главного редактора.
Егор Иванович, видный мужчина средних лет, расположился в большом кожаном кресле за столом, поправил бежевый пиджак, Тамаре предложил кресло поменьше, напротив.
– Но пока она худо-бедно справлялась, я её не трогал, – он пристально уставился на Тамару ярко-синими глазами.
Ей же стало нехорошо. Она уже поняла, куда клонит директор, более того, отлично знала, чем подобные разговоры заканчиваются. Тамара выпрямилась в кресле, расправила плечи.
– Вчерашний же случай – вопиющий. Более того, я знаю, если бы не вы, подобное случилось бы намного раньше. А потому я принял решение заменить главного редактора. Готовы ли вы с завтрашнего дня возглавить редакцию журнала «Под микроскопом»?
Тамара задохнулась. «С чего вдруг сейчас? Лиза всегда лажала, пусть и не так сильно, но раньше он закрывал на всё глаза, может, она провинилась где-то в другом месте? Она довольно часто засиживалась в директорском кабинете, на вопрос, чем занимались, только краснела, о господи, неужели…»
Синие глаза смотрели выжидательно. Перед Тамариными же глазами заплясали чёрные пятна. Её морозило, хотя в кабинете было очень тепло.
– И что будет входить в мои обязанности? – ледяным голосом поинтересовалась она. – Приносить вам чай после обеда?
– Не понял? – директор поднял бровь.
– Я не собираюсь из-за должности ложиться ни в чью постель, так понятней? – процедила Тамара и поднялась.
Светлая прядь волос упала на глаза, мешая видеть, но Тамара не торопилась её убирать. Лёгкий «мороз по коже» превратился в настоящий озноб. Тамара понимала, что сейчас её вышвырнут и из кабинета, и из любимой редакции, но лучше уж так, чем стать директорской подстилкой. Директор, между тем, озадаченно свёл брови.
А в глазах у Тамары окончательно потемнело, и она медленно осела обратно в кресло.
Сюрпризы продолжились.
Утром Грегори выполз из-под термоодеяла, которое, хвала Великому Сознанию, чудом сохранилось в заледеневшем комоде. Выполз, значит, и обнаружил, что его обожаемая трубка тоже покрылась слоем льда, и все попытки отогреть любимицу ни к чему не привели. В углу, вторя трубке, заиндевели шляпа с котомкой. Зато на столе вдруг возникли мундштук и портсигар с тонкими дамскими сигаретами. Их мороз не тронул.
– Во, дела, – Грегори покрутил в руколапах находку. – Нешто ж я барышня?
Впрочем, на всякий случай сунул находку в карман пиджака.
Но в следующий миг он забыл о сигаретах – взгляд упал на настенный календарь, которого вчера с усталости не заметил. Декабрь. Календарь говорил, что на дворе – декабрь. А значит, за те шесть дней, что он торчал в межсознанье, в мире людей прошёл целый месяц. В прошлый раз такого замечено не было, правда, и с поиском жилья тогда быстрее справился.
Грегори помотал головой.
В ответ зазвенело – в ушах и в пространстве. В комнату влетела хозяйка квартиры, Тома-Гавк, она побелела ещё больше, её всю трясло, льдинки по всему телу голосили звонкими колокольцами. Казалось, звенит сама тараканочка – и вот-вот рассыплется от этого звона на части.
Грегори лихорадочно соображал, что же ему предпринять, и не придумал ничего лучше, как схватить ещё не остывшее термоодеяло и набросить хозяйке на плечи. Тома-Гавк вцепилась в одеяло холодными пальцами и немигающим взглядом уставилась в пустоту. Но хотя бы дрожать и звенеть перестала.
– Ну-ну-ну, успокойся, – Грегори плотнее завернул её в чудо техники. – Что с тобой случилось?
– Я никому не верю, – медленно проговорила тараканочка. – Потому что никому нельзя верить. И никого к себе не подпускаю – потому что никому нельзя верить. Даже если поводов для подозрений и дистанции нет, я всё равно их найду. Обнаружу целую кучу. И… и… – неожиданно она всхлипнула, – и испорчу владелице жизнь.
– Сударыня, у вас есть пять минут, чтобы объяснить своё поведение, – тихо сказал Егор Иванович, когда к нему вернулся дар речи.
– Простите меня, – пробормотала Тамара, мысли путались, недавние страхи показались до ужаса глупыми, – простите, ради Бога. Я не должна была такого говорить. Вы никогда не давали повода. Никому. И я уверена, вы не такой, как… Ой.
Тамара сцепила пальцы, соображая, как выкрутиться, однако, несмотря на весь идиотизм ситуации, почувствовала себя лучше, чем минуты назад. Словно что-то на душе оттаяло.
– Вас кто-то обидел? – Егор Иванович чуть подался вперёд.
И Тамару прорвало.
– Моя мать в девяностые бизнесом занималась. Селёдку продавала оптом. И прогорела, влезла в долги. Кредитор поставил условие: или завтра деньги, или расплачивайся по-другому. Или – с тобой заговорят по-другому… Мать ложиться под него отказалась, тогда он затребовал меня… Мол, если сама не хочешь, девка у тебя созрела. А мне шестнадцать было. Мать его выставила. Деньги перезаняла, крутилась, как белка в колесе, один Бог знает, чего ей стоило тогда не сломаться, выкарабкаться. Я её разговор с тем мудаком подслушала, вечером пришла к ней и говорю: «Мама, я же вижу, как тебе тяжело, может, всё-таки я с ним это… В конце концов, не смертельно же». Она меня ударила. Первый раз в жизни. И последний. Она вообще всё для меня, всегда, сама не доедала, а мне… А тогда сказала: «Запомни дочка, никогда не продавайся. И никому не верь».