– Да что ты… – отшатнулась соседка.
Носилки погрузили в «скорую».
Сознание владетеля погрузилось во мрак.
– Уходи, спасайся! – раздалось над ухом у Грегори.
– Чего это? Он же жив.
– В любую секунду это может измениться, – грустно проговорил Горе Опекун. – Владетель – старый человек. Испереживался весь. А умрёт он – умрут и все его тараканы. Так что – уходи.
– А ты чего вдруг за меня волноваться вздумал?
– Я же Опекун. Я за всех волнуюсь. Беги! – и с неожиданной прытью изо всех сил толкнул Грегори.
Тот выставил руколапы, ожидая встретить стену, но наткнулся на пустоту, кувыркнулся в воздухе и понял, что летит прочь из сознания Ефима Гастоновича. Он лихорадочно искал, за что бы уцепиться, и в последний миг увидел тоненькую блестящую мысле-нить. Он вцепился в неё, повис и плавно уплыл на краешек сознания.
«Подушка. Подушка. Только бы не выгнала Подушку. Если не вернусь – что же будет с Подушкой»
Владетелю плохо, он сейчас наполовину спит, наполовину бредит, но не забывает про подобранную кошку. И замечательно. Есть тонкая нить – за неё и держись. Ты должен вернуться – тебя ждут, без тебя пропадут.
Грегори сидел и сидел, весь вечер и ночь – сторожил мысле-нить. Следил, чтобы не погасла, не ускользнула куда-нибудь.
И утром в сознании начало светлеть.
Первое, что увидел Ефим Гастонович, когда на следующий день открыл глаза – лицо сына, сидевшего у постели. За спиной у него маячил внук Никита.
– Ну, ты даёшь, отец, – выдохнул Гриша. – Звоним тебе, звоним, а в итоге отвечает твоя соседка. Говорит, ты кошку завёл, а потом у тебя приступ случился. Напугал ты нас.
– Это я-то напугал? – проворчал старик. – А сами-то… волновать они меня боялись рассказом об ограблении, а то, что я от молчания вашего чуть с ума не сошёл, в голову не пришло?
Григорий с Никитой опустили головы.
– Ладно, что уже, – махнул рукой отец и дед. – Главное, все живы. За кошкой присмотрите, а то не доверяю я этой Маргарите.
– И чего ж это ты мне не доверяешь, Гастоныч? – раздался голос от порога палаты. – Я тут его проведать пришла, гостинцев принесла, а он – не доверяет!
Маргарита Сергеевна подкатилась к кровати, потрясла перед собой пакетом, из которого что-то булькнуло и подозрительно запахло кислой капустой.
Григорий заглянул в пакет.
– Надо бы выяснить у врача, что из этого отцу можно.
После чего удалился из палаты, Никита зашагал за ним.
– Ой, – всплеснула руками Маргарита Сергеевна, – подозрительные какие! Сами хоть что-нибудь принесли? Там же у меня просто голубцы и компот домашний. Наварила опять, а этот негодяй, как всегда, не приехал. Все дети одинаково неблагодарные! – веско закончила она.
Бабуля с соседней койки энергично закивала, мужчина с другой стороны лишь дёрнул бровью. А Ефим Гастонович понял, что сыт уже соседкиной философией по горло.
– Прекрати, Сергеевна. У тебя отличный сын. И я на своего не жалуюсь. С Подушкой всё в порядке?
– Да что ей сделается? А вот ты, Гастоныч, мне не очень нравишься. Ведёшь себя, как неродной. А ведь мы с тобой в одной лодке. Оба переживаем за своих детей.
– Переживаем, да только по-разному. Я боюсь, как бы они не пострадали, а ты – как бы не выросли.
– Что-то я тебя не понимаю, Гастоныч, – соседка зачем-то поправила бюст и скрестила руки на груди.
– Да что тут понимать… – махнул рукой Ефим Гастонович, и в этот миг вернулись Гриша с Никитой.
– Голубцы нельзя, – заявил сын. – Компот можно.
Маргарита Сергеевна обиженно взяла пакет с голубцами, быстро попрощалась и вышла прочь, бормоча что-то о том, как накормит дома Гордончика.
Грегори прожил с Ефимом Гастоновичем до лета.
Старик, в отличие от его сына, не смог сразу отказаться от любимой вредной привычки, а потому перешёл на электронные сигареты. У Грегори же волшебным образом исчез из кисета весь табак, а сама трубка стала «зажигаться» с помощью специальной кнопки.
Но, по крайней мере, зажигалась.
Горе-Опекун исчез. А владетель вернул себе вкус к жизни. Он затягивался электронной сигаретой и постоянно возился с Подушкой. Грегори новая жизнь в целом устраивала, но всё же он скучал по вкусу натурального табака. А ещё – периодами накатывала тоска по первому дому, сознанию Григория Ефимовича, а уж туда возвращаться нельзя. Даже в гости не зайдёшь – велик риск остаться и навредить бывшему владетелю. Грегори и не заходил, хотя и тянуло порой так… где только находил силы держаться? Но когда-нибудь силы могут и подвести. Да и нынешний владелец однажды откажется и от электронных сигарет тоже…
Сам же владелец ранним майским утром подобрал во дворе ещё одного котёнка. И Грегори не удивился, когда вскоре после этого на пороге возник новый таракан и вместо приветствия громко мяукнул с порога. У ноголап пришельца энергично копошилось что-то пушистое.
– Что ж, – сказал ему Грегори, – теперь я могу идти дальше. А твоя задача – владетеля бодрить!
Кошачий таракан энергично кивнул.
Шаг пятыйПотолок – не предел
– Ах ты ж затейник эдакий! – Милка со стоном подпрыгивала на пустых лотках из-под хлеба. – Мать твою, как приспичило.
– Кто бы говорил, – улыбнулся Горовин, застегивая штаны.
Да уж, действительно приспичило. На краю городского парка, в кузове хлебо-булочного грузовичка. А почему бы и нет? Конец смены, симпатичная подруга мнёт его бедро пальцами, отвлекая от дороги, тёплый летний вечер, птички щебечут, где-то орёт караоке, а может – коту на хвост наступили… Типичный Харьков.
– Документы предъявите, молодые люди. Чем здесь занимаетесь?
Чёрт! Горовин-то штаны застегнул, а Милка, как валялась томная и полуголая, так и валяется. То есть, при явлении парочки служителей закона, конечно, встрепенулась, запахнулась, разве что за лотки с оставшимся хлебом не уползла. Но поздно.
– Нарушение порядка в общественных местах, – нудным голосом пробубнил мент.
– И где же вы здесь общество увидели, сержант? – развёл руками Горовин. – Расслабились немножко после работы, тяжёлый день был, вот и… Давайте мы вас лучше булочками угостим. Свежие! Можно сказать, только из печи.
Он протянул защитникам порядка по паре мягких «плетёнок» и одному сочнику. Подумал и добавил ещё один сахарный крендель. Стражи покосились с подозрением.
– Она хоть не на них сидела, кхм, в процессе?
Милка фыркнула в кулак, Горовин напустил на себя самый смиренный вид, на какой был способен.
– Разве можно, сержант?
Стражи сунули булки подмышки, бросили через плечо:
– Не попадайтесь больше.
И скрылись в парке.
У киоска топтался Рогатый Вася. «Рогатым» его прозвали за подвиги жёнушки, ну а Вася – это просто Вася. И вид он сейчас являл самый воинственный. Горовин глотнул пива, замер в тени разлапистой липы, прислушался. В отдалении возмущённо цокали каблуки – Милка требовала продолжения банкета, но у него вдруг пропало всякое желание. Потому машину отправил в гараж, подругу – домой, а сам – по пиву и спать. А может, и не спать…
– Где моя шалава? – разорялся Рогатый Вася в окошко киоска. – Говори! Как это ты не знаешь? Врёшь! Она вчера всю ночь в кустах, вот, в этих самых кустах через дорогу от тебя трахалась, а ты не видела? Хрен я тебе верну, а не долг, значит!
И от души саданул подошвой по киоску.
– Сколько ты должен девушке? – тихо спросил Горовин, выходя из укрытия.
– Колька, – бросился к нему буян, но застыл, напоролся на холодный взгляд. – Так это… сегодня же не твоя на смене. А эта паскуда…
– Сколько. Ты. Должен. Девушке?
– А может, и эта тоже – твоя? Ладно, ладно. Я понял, – он постучал в успевшее закрыться окошко, швырнул на прилавок двадцатку. – Я к Валику. Ты, как, со мной?
– Уже не с тобой.
Вася пожал плечами и побрёл прочь. Горовин шагнул к киоску.
– Лариска, открывай.
В дверях показалась худенькая медноволосая девушка.
– И где же его шалава? – Горовин зашёл внутрь и плюхнулся на ящик из-под пива.
Затем достал из него новую бутылку, открыл.
– Я откуда знаю? Уже неделю её не видела.
Девушка скривилась.
– Презираешь нас? – Горовин вскрыл бутылку.
Девушка упёрла руки в боки, но потом вдруг обмякла.
– Тебя – не презираю. Да и других – тоже. Жалко мне вас.
– От жалости до презрения… А они, как собаки, чувствуют отношение. И завидуют, разумеется.
Девушка промолчала. Горовин, не дождавшись вопроса, всё-таки выдал ответ.
– Молодая, красивая. Вся жизнь впереди. Видно же – в киоске, в торговле долго не задержишься. Закончишь свой вуз и…
– Ну а ты, Коля? – она подошла ближе, осторожно, несмело даже, провела рукой по смоляным волосам гостя. – Ты надолго задержишься?
– А я что? Что я? – отшатнулся, от души глотнул пива, тёплое, и хрен с ним. – Я вуз три года назад бросил. Год до диплома не дотянул.
– Никогда не поздно восстановиться.
– Кому я сейчас нужен? Тогда да, был перспекти-и-ивным студентом-физиком! Хотя и тоже подрабатывал, где придётся. Но свет на горизонте был. Контора зарубежная даже работу предлагала, как универ закончу. По нашим временам это вообще редкость. А потом батя помер… – он осёкся.
Алкоголь, как обычно, норовил давить на жалость.
– Да. И ты решил вместе с ним и себя похоронить тоже. Хотел бы твой отец для тебя такой судьбы?
– Он, кстати, физику ненавидел, – непонятно к чему сказал Горовин и глубокомысленно добавил. – И вообще, жизнь – говно.
В окошко постучались. Худой юноша попросил лимонад и шоколадку. Лариса улыбнулась и выдала желаемое.
– Сигареты есть? – новый покупатель, дед со злым взглядом.
– Какие вам именно?
– Ты что, не понимаешь? Сигареты! Си-га-ре-ты! Откуда вас таких тупых берут?
Следом сильно перекрашенная тётя заказала воду без газа и сообщила, что «такой милой девушке здесь не место». Лариса смутилась. Притворно – слышит-то она подобное не впервые. Всё лето слушает. И сама постоянно, сцепив зубы, твердит: я здесь временно. Семье надо помогать, стипендии на всё не хватает, и тому подобное. Но ещё чуть-чуть и – не станет никакой киоскёрши-Лариски. Будет Лариса Александровна, уважаемый человек, айти-спец