18 октября. Выходим с первыми лучами солнца – в эти часы ветер еще не настолько сильный. Вначале лезем по крутому льду, затем лед переходит в скалы, где Валера берет вызов на себя и проходит самые сложные участки. С этого места страхуем друг друга уже попеременно.
Заход солнца встречаем на остром снежном «ноже», продуваемом ветром во всех направлениях. Начинаем опять в четыре руки срубать фирновую верхушку «ножа», чтобы установить на образовавшейся площадке палатку. Валера снимает очки, поскольку солнце уже практически скрылось за горизонтом, но, как оказалось, делает он это преждевременно. Фирн, который мы срубаем, сильный ветер поднимает в воздух и бросает нам в лицо, забивая рот и глаза. Работать без очков невозможно, и Валера снова надевает их, но уже поздно: очки успели забиться снегом и замерзнуть до такой степени, что в них ничего не видно, а отогреть их на тридцатиградусном морозе невозможно. Выход один: Валера машет ледорубом вслепую, периодически спрашивая у меня, там ли он рубит.
Рубит он, конечно, не всегда «там», пару раз задевает самого себя по голове (хорошо, что она в каске) и разрывает капюшон пуховки. Один раз сослепу попадает и мне – к дыркам на капюшоне добавляется еще дыра на рукаве. Ветер весело подхватывает пух и смешивает с кружащимся снегом – теперь приходится отплевываться, поскольку пух хотя и такой же белый, как снег, но в отличие от него во рту не тает.
Приблизительно через час залезаем в палатку, которая тут же начинает напоминать курятник: в воздухе кружатся перья. Пока Валера топит на горелке снег, я пытаюсь при помощи скотча реанимировать теряющую последние перья пуховку.
19 октября. Ночь проходит в полубредовом состоянии: ни Валера, ни я никак не можем заснуть. Поэтому опять начинаем шевелиться задолго до восхода солнца и выходим буквально с первыми лучами.
Снова начинаются скалы, залитые льдом; первый из нас лезет без рюкзака, и потом мы вытягиваем его на веревке. Ближе к обеду скалы заканчиваются, и мы вылезаем на относительно несложный снежный гребень, который ведет к вершинной башне. Альтиметр Валеры показывает высоту 7 200, и с этой точки проглядывается другая сторона Жанну – уходящие на юг огромные снежные поля, по которым эту вершину в 1962 году штурмовала французская экспедиция первовосходителей.
Начинаем длинный подход по узким снежным ножам с постепенным набором высоты до вершинной башни. Смотрится так, что она вроде бы недалеко, но ночь опять застает нас в пути на какой-то снежной перемычке. Уже на автомате, привыкнув по вечерам махать ледорубами, два часа рубим плотный фирн и с появлением луны залезаем в криво установленную палатку. Опять топим снег, с полным отсутствием аппетита жуем по кусочку сыра и до утра проваливаемся в забытье.
20 октября. Утром мы вплотную приблизились к вершинной башне, скальное основание которой начинается на высоте 7 400 по альтиметру Валеры. До вершины оставалось чуть более трехсот метров по высоте.
После недолгого совещания было решено оставить все вещи в бергшрунде[6], включая и совершенно замерзший цифровой фотоаппарат, и лезть вверх налегке, взяв с собой только горелку, баллон газа, палатку и пленочный фотоаппарат. По нашему мнению, только в таком облегченном варианте и можно было в тот день долезть до вершины и начать спуск – 300 метров по высоте не так уж и много. Но как выяснилось, мы недооценили сложность этих последних метров: несколько участков мы с Валерой пролезли буквально «на зубах», затратив на них изрядное количество времени.
Полностью обессиленные, мы встретили ночь в крутых предвершинных скалах на высоте 7 600. Работать ночью на таком сложном рельефе было абсолютно невозможно. Искать более удобное место для ночевки сил уже не было, поэтому мы попытались вырубить ледорубами какое-то подобие площадки в намерзшем на скалах льду. Остановились мы только часа через полтора, после того как наши инструменты начали высекать искры из скалы. В итоге ценою загнутого под невероятным углом клюва у одного из ледорубов мы вырубили квадратный метр неровной площадки, две стороны которой обрывались в пропасть.
Любому было бы понятно, что наша палатка туда не помещается, но мы наперекор здравому смыслу все равно попытались туда ее втиснуть. В результате мы сломали одну из двух дуг палатки, но в тот момент у нас не оставалось сил даже на то, чтобы расстроиться. На наше счастье, ветра в эту ночь практически не было – в противном случае шансы встретить утро следующего дня у нас бы резко сократились.
Перед тем как залезть в палатку, долго вбиваем в обледенелые скалы крючья и вяжем петли из веревок для наших страховок, чтобы случайно ночью не улететь от неосторожного движения вместе с палаткой вниз.
21 октября. Часа в три ночи Валера спрашивает меня: «Серега, а ты пристегнут?» Я смотрю на свои карабины и говорю: «Ты знаешь, нет». Он мне: «И я тоже». Все-таки высота 7 600, а мы уже почти сутки без еды и практически без воды – если это и не было началом отека мозга, то были мы очень близко к этой границе. Всю ночь мои ноги просто свисали вниз в пропасть, а ноги напарника за недостатком места лежали на мне.
Холод снаружи и внутри палатки был просто космический – иногда мы зажигали горелку, чтобы создать в палатке хотя бы видимость тепла. Я не знаю почему, но пламя горелки как-то гипнотически действовало на мое сознание. Я не мог не смотреть на огонь, он просто завораживал меня. Казалось, что он просто вытягивал из меня мое «Я»: в эти моменты я становился абсолютно пустой оболочкой и весь окружающий мир концентрировался для меня в этой горелке, пламя которой заполняло меня изнутри. Ничего не существовало кроме нее – она была столпом мироздания, который ни в коем случае нельзя было отпускать. Временами мне казалось, что это не я держал горелку, а это она держала меня – и проваливался в забытье, а горящая горелка падала из моих рук, когда на меня, а когда и на Валеру. Происходящее возвращало меня в этот мир, и я на очередные десять минут приходил в себя и начинал соображать, кто я и где я.
Часа в четыре утра после очередного пробуждения от падения горелки нам одновременно в голову пришла мысль, что надо подниматься, иначе утром мы просто не проснемся, навсегда оставшись в бушующей в наших мозгах фантасмагории. Около тридцати минут у нас ушло на то, чтобы встать и закрепить рюкзак с убранной в него палаткой на забитых в стену крючьях – дальше мы лезли уже совсем налегке. До вершины и в самом деле по высоте было не более ста метров, которые мы прошли часа за три.
Приблизительно в восемь утра Валера кричит мне сверху, что он на вершине и видит наш базовый лагерь внизу. Я достаю фотоаппарат и начинаю его фотографировать на пленку.
Валера приспускается на несколько метров в сторону, освобождая мне место рядом с собой. Когда я поднимаюсь на его уровень, он говорит, что это не настоящая вершина, и показывает на продолжение снежного гребня, который заканчивается метров через сто еще одной вершиной – она выше той, на которой мы стоим, метров на 30–40. Еще полчаса уходит на то, чтобы подобраться к ней. За это время я успеваю поменять в фотоаппарате пленку. Вершина, на этот раз настоящая, оказывается настолько остроконечной, что одновременно сидеть на ней – именно сидеть, как на лошади, а не стоять – может только один человек. Но нам большего и не надо.
И вот мы находились на вершине Жанну и смотрели друг другу в глаза, понимая, что в этот момент что-то вокруг нас изменилось. Мы как будто видели незримую границу, перейдя которую, попали в другой мир – он в эту самую секунду поменялся ради нас.
До этого момента он заставлял нас меняться, заставлял временами чувствовать себя то сильными и непобедимыми, то беспомощными и слабыми. До этого мы менялись под него, но теперь наоборот: он изменился под нас. Сейчас не мы другие, а этот мир – другой. И мы оба знаем, что он уже никогда не будет прежним.
Мы живем ради таких моментов, в которые понимаете, что именно вы изменили этот мир и таких других миров впереди еще может быть множество.
Опасный спуск
Время уже десять утра, начинается ветер. Снег, который он поднимает со склона, очень мешает нашему продвижению вниз, поэтому места своей ночевки мы достигаем лишь к полудню, «продернув» по пути пару дюльферов[7].
Разобрав нашу ночную станцию, мы начинаем спуск к бергшрунду, в котором мы оставили вещи. Закладываем добрый десяток дюльферов и к трем часам дня оказываемся внизу. Ветер ревет уже такой, что поставить палатку, растянув ее на одной дуге, у нас даже мысли не возникает: таким ураганом ее разорвет в клочья в считаные минуты. Поэтому снова залезаем в нее, как в мешок, и ждем, пока стихнет ветер. Приготовить в таких условиях какую-то еду или натопить воды просто невозможно.
Ветер стихает лишь к девяти часам вечера, но у нас уже не остается сил даже на то, чтобы поесть. Валера зачерпывает рукой снаружи кусок снега, мы топим его, и эта кружка горячей воды на двоих – единственная наша еда за сегодняшний день. Я опять проваливаюсь в забытье, даже не делая попыток залезть в замерзший спальник, а Валере после получасовой борьбы удается замотаться в него до пояса.
22 октября. Утром очнулись одновременно с первыми лучами солнца. Есть не хочется совершенно, так что кипятим пол-литра чая, собираем рюкзаки и начинаем опять крутить в перемерзший лед ледобуры и продергивать веревки.
На спуске мы с Валерием использовали технику «петли Абалакова», которая позволяет создать на ледовом склоне надежную точку для спуска и при этом не оставлять на маршруте снаряжение: это не только дорого, но и неэкологично. Нам предстоял долгий спуск по крутому ледовому склону, протяженность которого составляла не менее двух километров. Если разделить 2 000 метров на длину наших двух шестидесятиметровых веревок, то это означало, что нам нужно было сделать около 40 точек страховки.