Робка тогда выслушал этот взволнованный рассказ Борьки и со временем не то чтобы забыл, а как-то не вспоминал за ненадобностью. Хотя сам Борька помнил об этом, конечно, по-другому, больше и живее, и вспоминал не раз…
А Робке чаще всего вспоминался теплый весенний вечер, когда они бесцельно шлялись с Богданом по переулкам, не зная, чем себя занять. Во дворе из какого-то открытого окна доносились звуки патефонной пластинки, и несколько пар девчонок и мальчишек танцевали в полумраке. Робка и Богдан посмотрели на эти танцы под луной, пошли дальше. Из маленького скверика донеслись звуки гитары и хрипловатый голос:
Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела,
И в старом парке музыка играла,
И было мне тогда совсем немного лет,
Но дел успел наделать я немало…
Песня оборвалась, и голос Гавроша весело произнес:
- О, казаки-разбойники топают. Валек, позови! Из-под детского грибка вынырнула фигура Вали Черта, наперерез двинулась к ребятам:
- Робка, это ты?
- Ну мы... — неуверенно ответил Робка, остановившись.
- Пошли, Гаврош угощает! — и Валька Черт сделал широкий жест рукой, щелкнул себя по горлу.
- Пошли, что ль? — Робка глянул на Богдана. — Чего-то домой не хочется…
- Пошли... — безразлично пожал плечами Богдан. — Меня домой тоже не тянет.
Лепил я скок за скоком, а наутро для тебя
Швырял хрусты налево и направо,
А ты мне говорила, что меня любила,
Что жизнь блатная хуже, чем отрава!
Ребята подошли, сдержанно поздоровались. Гаврош прихлопнул струны, проговорил:
- Привет, Робертино! О, и Богдан тут! Неразлучные кореша, — пояснил Гаврош мрачноватому дяде в бобриковом пальто с белым шелковым шарфом. Дядя молча курил, зажав в углу рта изжеванный мундштук папиросы. А рядом с дядей сидела она... Девушка в белом плащике с цветной косынкой на шее. Она шевельнулась после слов Гавроша, спросила с улыбкой:
- Как зовут, не расслышала?
- Володя... — сказал Богдан.
- Да не тебя! — Она бесцеремонно махнула рукой на Богдана и уставилась на Робку. — Тебя!
- Роба... Роберт... — исподлобья глянул на нее Робка.
- Роберт... — растягивая слово, произнесла девушка и вдруг засмеялась. — Сколько тебе лет, Роберт?
- На малолеток глаз кладешь, Милка, — весело сказал Гаврош, и было видно, что он ничуть не ревнует. — А ты не тушуйся, Роба! Она у нас та еще шалава, любит цепляться! Выпить хочешь? — Гаврош выудил из-под скамейки, на которой сидел, бутылку и стакан.
Один из парней по кличке Трешник развернул бумажный сверток — там оказались куски хлеба, кружки любительской колбасы.
- Давай, казаки-разбойники! — Гаврош налил в стакан, протянул Робке. Тот неуверенно взял и почему-то опять посмотрел на девушку Милку. Она подмигнула ему, опять рассмеялась:
- Какой смешной парень... — Она глазела на него большими блестящими «гляделками», крутила на палец кончик шелковой косынки.
- Ну, Милка, ну, шалава! Роба, не обращай внимания! Давай пей. — Гаврош глянул на молчаливого дядю, курившего папиросу. — Видал, Денис Петрович, какие орлы в нашем дворе живут? Мы с ним кое-какие делишки проворачивали, правда, Роба? Бойцы ребятки, не подведут…
Робка глянул на стакан, как бы примериваясь. Неподалеку тускло светил фонарь, и зеленая обкусанная луна, словно ломоть сыра, взошла над крышами домов.
- Ваше здоровье, — через силу улыбнулся Робка и в два глотка проглотил холодную обжигающую жидкость.
Гаврош засмеялся, девушка Милка захлопала в ладоши. Трешник поднес Робке кусок колбасы и горбушку хлеба. Робка, давясь и глотая слюну, откусил колбасы, принялся быстро жевать. Гаврош налил в стакан еще, протянул Богдану. Тот вздрогнул, отшатнулся, даже лицо перекосилось.
- Не-е... я ее ненавижу…
А у Робки перехватило дыхание и слезы выступили на глазах. Он обжег «дыхалку» и сильно закашлялся.
- Ты водичкой запей, Роберт, держи. — Милка протягивала ему бутылку фруктовой воды и теперь не смеялась, наоборот, глаза были сочувствующими, Робке показалось даже, что она искренне за него встревожилась. Он взял бутылку, попил из горлышка кисло-сладкой воды. Наконец вздохнул облегченно и... улыбнулся Милке, протянул ей бутылку, пробормотал:
- Спасибо…
- Полегчало? — она тоже улыбнулась.
- Ага... порядок…
- Ой, Робертино, какой ты смешной! — и она снова залилась радостным смехом. — Гаврош, правда, он на медвежонка похож?
Гаврош с усмешкой посмотрел на Робку, подмигнул ему, дескать, держись, малый, а потом ущипнул струны гитары и запел:
Сижу на нарах, как король на именинах,
И пайку серого мечтаю получить.
Гляжу, как кот, в окно, теперь мне все равно,
Я никого уж не сумею полюбить…
Девушка Милка сделала Робке жест рукой, приглашая сесть рядом, и подвинулась, освобождая место.
Робка повиновался, сел, и она вдруг властно обняла его, притянула к себе — рука у нее неожиданно оказалась сильной, уверенной. Робка окаменел, весь напрягшись.
А Милка спросила, наклонившись к самому его уху:
- В школе учишься?
- Учусь в девятом…
- Молодец... — она улыбнулась, глядя ему в глаза.
До этого никогда в жизни Робка не видел так близко незнакомого женского лица... полураскрытых губ, сахарно поблескивающих зубов... широко распахнутых таинственных глаз…
- Меня девчонки целовали с аппетитом, — пел Гаврош, — одна вдова со мной пропила отчий дом…
- Витек, я у тебя пересплю сегодня? — спросил мрачноватый молчаливый дядя. — Мать в ночную?
- В ночную... — кивнул Гаврош и заиграл быстрее, запел другую песню:
И недоедали от Москвы до самой Колымы,
Много или мало, но душа устала,
От разводов нудных по утрам,
От большой работы до седьмого пота,
От кошмарных дум по вечерам.
Голос у него был приятный, довольно глубокий, располагающий, глаза озорно прищурены, лукавая улыбка появлялась на губах и пропадала. Вдруг Милка убрала свою руку с Робкиного плеча, решительно поднялась:
- Ну, мне пора, мужики. Батя больной лежит — кормить надо. Проводи, Гаврош... — Она запахнула белый плащ, поправила на шее косынку.
- Не смогу сегодня, Милка, — улыбнулся Гаврош, перестав петь, но продолжая перебирать струны гитары. — Дениса Петровича на ночевку определить надо…
Завтра загляну, годится?
- Тогда меня Робертино проводит, — безапелляционно заявила Милка, сверкнув на Робку глазами.
- Ты че, Милка, обиделась? — удивился Гаврош. — Ну, детский сад, ей-богу! — Он покрутил головой, запел тихо:
Таганка-а, все ночи, полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня,
Я твой бессменный арестант,
Погибли юность и талант,
В стенах твоих, Таганка-а…
- Ну что, Робертино, проводишь? — Милка уже не обращала внимания на Гавроша, смотрела на Робку и улыбалась.
- Выпей на дорожку, Роба. — Трешник протянул ему водки в стакане, лыбился шкодливо. — Для храбрости…
- Пошел ты... — Робка резко оттолкнул его руку, водка расплескалась из стакана. — Не тебе подначивать, понял?
- Правильно сказал, Роба! — ухмыльнулся Гаврош. — Каждый сурок знай свою норку... — и засмеялся.
- Не слушай их, дураков... — прошептала заговорщическим тоном Милка и взяла Робку под руку, повела. — Пошли, пошли…
Никогда в жизни не ходил он с девушкой под руку, да еще чтобы она держала под руку его. Робка шел как парализованный, едва передвигая одеревеневшие ноги.
А Милка тесно приникла к нему, и во время ходьбы при каждом шаге он ощущал прикосновение ее бедра.
- Ты отличник, наверное? — весело спрашивала Милка, косясь на него сбоку.
- Ага, на золотую медаль иду, — ответил Робка. — А ты, наверное, в университете учишься?
В ответ Милка заливисто рассмеялась, махнула рукой:
- Скоро буду профессор кислых щей... — и уже серьезно добавила после паузы: — Я в столовке на Пятницкой работаю. Приходи — накормлю задарма.
- Спасибо. А и думаю, где я завтра кормиться буду? Ты с Гаврошем давно ходишь?
- Тебе-то что? Любопытной Варваре нос оторвали!
- Отрывай, не жалко... Мне почему-то все хотят нос оторвать... Неужели такой большой?.. У Гавроша, кажется, больше... — он вдруг споткнулся на ровном месте и чуть не упал.
Милка рассмеялась, крепче прижала его к себе:
- Ой, да ты пьяный совсем, Робертино! О-ой, какой смешной! Ну вылитый медвежонок! И еще косолапит!
- Где? Не может быть... Хожу нормально, как все советские люди... Все, нормалек... я ни в одном глазу! — и он опять споткнулся.
- Может, я тебя провожу, а, Робка? — она остановилась, посмотрела ему в глаза. Он ощущал ее дыхание на своем лице. И вдруг под сердцем у него стало пусто, он зажмурился и ткнулся губами в ее губы, попытавшись поцеловать. Милка легонько отстранилась, насмешливо посмотрела. Так взрослые женщины смотрят на неразумных детей.
- Ну ты даешь стране угля, Робертино! Мелкого, но много... Ты всегда так?
- К-как «так»? — язык у Робки вдруг стал заплетаться.
- Сразу целоваться лезешь... — она опять издевательски рассмеялась, продолжая крепко держать его под руку. — Хоть и не умеешь целоваться, а лезешь!
- П-пусти м-меня... — попросил Робка. — Я п-пой-ду.
- Ты, наверное, страшный бабник будешь, Робертино, а? Ходок!
- П-пусти, Мила... извини... я не хотел…
- Ладно, идем. — Она пошла по переулку, увлекая его за собой.
- Н-нет, правда, Мила... я не хотел, ты извини…
- Да я не обиделась, — она опять озорно посмотрела на него сбоку. — Может, мне понравилось…
Робка, чувствуя, что над ним издеваются, подавленно молчал.