пацаном? Ах да, о предательстве! О неправде! Ах, как много этой неправды видел он во всем, что читал о войне, смотрел в кино. И что самое печальное, писали эту неправду люди, которые, как и он, прошли войну на передовой, в самом пекле. Сергей Андреевич не был настолько наивным, чтобы не понимать, почему все писали эту неправду, почему они предавали самих себя, миллионы погибших солдат, миллионы калек. Многие сотни этих людей Сергей Андреевич помнил в лицо. И теперь эти лица являлись ему во сне, он слышал их стоны, страшные ругательства и проклятия. Подполковник медицинской службы Феликс Копылов сказал ему как-то:
- Сережа, вы слишком близко принимаете к сердцу все, что вокруг происходит. Эдак и свихнуться недолго.
- Я искренне завидую вам, Феликс Иванович, вашей способности спокойно смотреть на мерзость и подлость, — сухо ответил Сергей Андреевич.
- Ну, это уже вы маху дали, голубчик, — снисходительно улыбнулся Феликс Иванович. — На какие же такие мерзости я смотрю спокойно?
- Эти пятеро раненых, которых доставили к нам сегодня, вы знали про них?
- Что именно? — насторожился Феликс Иванович, сохраняя все же снисходительный тон старшего по возрасту и по званию.
- Что их ждет дальше?
- Почему вас это так беспокоит, Сережа?
- Потому что я оперировал этих солдат. А потом мне сказали, что их ждет трибунал. Это правда?
- Вам сказали, как они были ранены? — нахмурился подполковник медицинской службы Феликс Иванович.
- Какое это имеет значение? Они ранены в бою!
- Определяющее имеет значение, дорогой мой романтик. Они шли в атаку... Значит, шли вперед, не так ли? А их ранили свои же. Когда они бежали назад…
- Как свои? — опешил Сергей Андреевич.
- Очень просто. Они напоролись на загранотряд.
Вы что, Сережа, не знали, что позади атакующих выставляются заградительные отряды НКВД? Неужели не знали? — Феликс Иванович переспросил, потому что Сергей Андреевич смотрел на него ошарашенно. — Слушайте, Сережа, вы хоть иногда задумываетесь, на каком свете живете?
- Их что... всегда выставляют... эти отряды? — прошептал Сергей Андреевич.
- Не всегда, успокойтесь. Выставляют, когда командование не уверено в боеспособности солдат... когда их посылают на заведомую смерть. Что вы так на меня смотрите, черт возьми? — вдруг взорвался Феликс Иванович. — Я, что ли, выставляю эти загранотряды?! Это война, и у нее свои законы!
- Посылать людей на заведомую смерть — это закон?
- Все, кто идет на войну, идет на заведомую смерть, дорогой мой! — Интеллигентная снисходительность Феликса Ивановича испарилась, и теперь он выглядел разъяренным и грубым. — Только одним везет, а другим — нет! Я, что ли, должен втолковывать вам эти азбучные истины, черт вас возьми!
- А этим пятерым повезло, или как? — В ответ на крик подполковника Сергей Андреевич вдруг стал спокоен, хотя спокойствие это внушало тревогу.
- Нет, не повезло! — жестко ответил Феликс Иванович. — Они струсили, побежали назад! И были встречены огнем загранотряда. Вы что, думаете, их было только пятеро? Ваше счастье, Сережа, что вы не видели, сколько их там полегло! Сотни!
- Ну конечно, они же не знали, что их встретят огнем свои, — улыбнулся Сергей Андреевич.
- Что вы от меня хотите, в конце концов?! Я вас спрашиваю, гуманист паршивый!
- Ничего, Феликс Иванович, ровным счетом ни-че-го... Спасибо, что сказали правду.
- И что она вам — эта правда?! Что он Гекубе, что ему Гекуба? — Феликс Иванович нервно ходил по операционной. — Вы смотрите, Сережа, вы с этими своими вопросами допрыгаетесь! Ну узнали вы еще одну правду, что с того? А сколько других правд вы не знаете! И не узнаете никогда, если только... Да ну вас к черту! Вы врач, Сережа! Зарубите это себе на носу! Ваше дело — лечить людей и не задавать дурацких вопросов! Иначе вам сильно не повезет, предупреждаю вас, дорогой мой идиот!
- Век благодарен буду за совет, Феликс Иванович, — улыбнулся Сергей Андреевич. — Честно говоря, завидую вам.
- Не стоит, Сережа. Зависть — чувство нехорошее.
И потом, вы еще так мало жили, так мало видели — и у вас все удовольствия впереди.
Он ушел, а Сергей Андреевич еще долго раздумывал над его словами. Он навещал в госпитале этих пятерых солдат, которых все называли дезертирами и трусами. Когда они начали выздоравливать и смогли ходить, за ними приехали на крытом грузовике четверо из Смерша во главе с капитаном, погрузили раненых в грузовик и укатили. Перед этим Сергей Андреевич попытался поговорить с двумя ранеными, лежавшими в небольшой комнатушке, которую раньше использовали для хранения грязного белья, — мест не хватало катастрофически. Госпиталь располагался в полуразрушенной школе в районном центре — маленьком провинциальном городке. Весь медицинский персонал жил в землянках, редко кому удавалось встать на постой в чудом уцелевшем доме. Так вот, незадолго до приезда наряда из Смерша Сергей Андреевич попытался поговорить с этими двумя. Молодые ребята, двадцатого года рождения, один из Магнитогорска, другой — из Горького. Они отмалчивались, отвечали на вопросы нехотя, сквозь зубы, односложно.
- А чего побежали назад?
- Испугались... огонь страшенный был... — говорил один.
- Там минное поле перед высотой было, а нам ничего не сказали. Как пошли рваться один за другим…
И минометы шарашат — головы не поднять, — говорил второй.
- Затмение нашло... — твердил первый.
- Мы только в себя прийти хотели, прочухаться…
А потом снова побежали бы вперед, куда деваться-то? Разве мы не понимали?
- А про загранотряд слышали? — спрашивал Сергей Андреевич.
- Ребята болтали... да никто не верил…
- Что ж теперь-то с вами будет?
- Ежли не расстреляют, то в штрафбат загонят, — усмехнулся первый.
- Небось к расстрелу приговорят, — вздохнул второй. — Жалко только, что домой напишут, будто мы дезертиры и трусы. А какие мы трусы? Ну испугались мало-мало, что ж за это сразу стрелять? Они ж там, гады, человек триста положили... считай, весь батальон…
Прошло еще немного времени, и как-то поздно вечером к Сергею Андреевичу в землянку завалился сильно выпивший Феликс Иванович Копылов, притащил с собой фляжку со спиртом, несколько банок тушенки и буханку хлеба. Сергей Андреевич сидел за шатким, сколоченным из обгоревших досок столом и при свете коптилки писал дневник — истрепанная толстая тетрадь в дерматиновом переплете лежала перед ним.
- A-а, принц Датский, один, как сыч, сидишь! — ставя на стол флягу со спиртом, весело спросил Феликс Иванович. — Что ты все пишешь, душа моя? Ты что, не знаешь, что вести дневники и всякие записи личного характера в прифронтовой полосе категорически запрещено? Трибунал за это светит!
Феликс Иванович сбросил шинель на топчан, принялся немецким штыком вскрывать консервные банки с тушенкой, на толстые куски порубил буханку, плюхнулся на табурет, навалился локтями на стол, приказал:
- Давай посуду!
Сергей Андреевич принес две алюминиевые кружки, воды в чайнике. Феликс Иваныч критически осмотрел кружку, спросил:
- Мыл посуду? — Он был до крайности брезглив и боялся всякой инфекции.
- Мыл, мыл... — Сергей Андреевич убрал тетрадь с записями, сел напротив подполковника медицинской службы. Тот разлил в кружки спирт, спросил:
- Тебе разбавить? Или так проглотишь?
- Разбавьте…
Феликс Иванович разбавил, поднял свою кружку, посмотрел на Сергея Андреевича зеленоватыми мутными глазами:
- Ну что, душа моя, давай хряпнем! — и первым выпил, громко выдохнул, зачерпнул из банки полную ложку свиной тушенки, стал громко жевать.
Сергей Андреевич тоже выпил, пожевал хлеба, закурил. Феликс Иванович тоже закурил, заскрипел табуретом, проговорил:
- К расстрелу ребят приговорили... утром в штабе дивизии был, медикаменты получал... н-да-а, вот так-то…
- Говорили же, что в штрафбат отправят?
- Черта с два! Какой-то кретин в штабе настоял…
Начальник политотдела. Спрашивается, зачем мы их лечили? Выхаживали? Бесценную глюкозу тратили, кровь переливали... Вот вам, Сережа, и вся правда, если вернуться к нашим баранам…
- Я уже забыл о нашем разговоре, как вы советовали, — ответил Сергей Андреевич.
- Ой врете, Сережа! — погрозил ему пальцем Феликс Иванович. — Такие разговоры не забываются…
Я в двадцать первом, Сережа, был в армии Тухачевского.
Тамбовский мятеж эта славная армия подавляла. Большинство — латыши, китайцы, азиаты... поляки были…
А я в должности старшего санитара... Так вот, доложу вам, бесценный вы мой романтик, что расстреливали тогда всех! И детей в том числе. Если пацан или девчонка головкой до пояса отцу доставали, стреляли вместе с отцом. И женщин стреляли! — Прищурившись, Феликс Иванович выпустил густую струю дыма. — Не хотите ли такую вот правдочку?
- Шутите? — Глупая улыбка застыла на лице Сергея Андреевича.
- Упаси бог от таких шуток... Вы, голубчик, гражданскую войну в школе и в институте по учебникам изучали, а я в ней участвовал. И молчу как рыба... — Феликс Иваныч перегнулся через стол, приблизив лицо вплотную к Сергею Андреичу, просипел: — И то, что в этих ваших учебничках понаписано, есть самая чудовищная ложь... Такую вот правдочку не желаете ли? Или правдищу, как вам будет угодно…
Сергей Андреевич молчал, оглушенный, в висках больно стучала прихлынувшая кровь.
- Вы отвечаете за свои слова, Феликс Иваныч? Подполковник медицинской службы расхохотался, потом ответил серьезно, глядя ему в глаза:
- Отвечать я буду, душа моя, следователю НКВД, если вы настучите на меня... если сядете и напишете, так, мол, и так, считаю своим долгом... Вы ведь член партии, если не ошибаюсь?
- Да…
- Ну вот, вам сам бог велел, — Феликс Иванович язвительно улыбнулся. — Впрочем, вы не напишете.
Потому я вам и рассказал…
- Почему так думаете?
- Слава богу, голова у меня на плечах еще есть — в людях еще не разучился разбираться... И ваше счастье, Сережа, что вы многого... вы ничего не знаете о нашей распрекрасной жизни.