- Надо обязательно сообщить, — строго сказала врач. — Резаная рана. Холодное оружие — обязательно надо. — Она взялась за телефонную трубку, но Вениамин Павлович, поймав умоляющий взгляд Богдана, остановил ее:
- Не надо, Валерия Андреевна. Я сам сообщу. Начальник нашего районного отделения — мой хороший знакомый, я ему скажу.
Теперь Богдан тоже чувствовал себя героем события и потому осмелился сказать:
- Сто девять дат, Вениамин Палыч, законная пятерка.
- Что ж, не возражаю... — Историк подошел к столу, исправил жирную двойку на еще большую, в три клетки пятерку, потом полистал журнал, покачал головой. — Что ж это у тебя делается, Крохин? По другим предметам одни двойки да тройки... и прогулы, прогулы... картина неприглядная. Да и у вас, друзья, положение не лучше. Просто удручающее положение. Почему так плохо учитесь?
- Способностей маловато, — притворно вздохнул Богдан.
- Мы стараемся... — скромно потупив взгляд, добавил Костик.
- Ты-то уж молчи, сын академика, лоботряс! — Вениамин Павлович сердито глянул в сторону. — Отец ведь со стыда сгорит, если узнает.
- Он не узнает... — так же потупив глаза в пол, скромно ответил Костик. Вениамин Павлович на эти слова только усмехнулся:
- Ох, ребята, вы ведь в десятый класс переходите.
Как можно не хотеть учиться, не понимаю?
- Мы очень хотим! — Костик даже приложил руку к сердцу. — Способности у нас средние, против природы, как говорится, не попрешь.
- Уж ты-то молчи про природу. За отца твоего обидно, что сын у него такой оболтус... Н-да-а, ребята, что вас ждет в будущем, ума не приложу... А ты, Роберт…
Обязательно нужно учиться, именно тебе. И память у тебя отличная…
- Мы в десятом классе вот так будем учиться, Вениамин Палыч! — Костик поднял вверх большой палец. — Честное комсомольское.
- Да? — усмехнулся историк. — Свежо предание…
Роберт, брат пишет?
- Нет... уже больше года. Мать очень переживает.
- Будешь тут переживать, — вздохнул Вениамин Павлович, — потому тебе и надо учиться. Именно тебе, понимаешь?
- Да ладно... — Робка отвел глаза. — Какая разница... Меня в институт не тянет.
- Понятно... — Вениамин Павлович о чем-то подумал, спросил: — Вы как сейчас, домой или по подворотням шляться?
- Домой! — хором ответили Костик и Богдан.
- Роберт, меня домой не проводишь? Поговорить надо.
- Не могу, Вениамин Павлович. Меня ждут…
- Ладно, в другой раз, счастливо, бездельники. — Было видно, что историк совсем не обиделся.
На Болотном сквере, где, по преданию, когда-то давным-давно казнили Емельяна Пугачева, у центрального входа работал большой фонтан. Сильные струи воды, подсвеченные снизу разноцветными фонарями, взмывали высоко, пенились, обрушиваясь вниз. Синие, красные, желтые. На лавочках было полно народу, сидели молодые и пожилые, и все зачарованно смотрели на струи фонтана, на бурлящую внизу воду. От центрального входа от чаши фонтана в разные стороны тянулись аллеи, освещенные редкими фонарями, и были там укромные уголки, где совсем темно и ровная стена подстриженного кустарника укрывала от любопытных глаз. На одной из таких лавочек сидели, обнявшись, Милка и Робка.
Прежде чем попасть сюда, они ходили в «Ударник» смотреть «Кубанских казаков», съели мороженое, выпили пива, потом долго бродили по переулкам. Небольшие уютные дворы с кустами сирени и жасмина, со старыми корявыми тополями, дома больше трехэтажные, с освещенными окнами, и во дворе вокруг вкопанных в землю столиков сидят целые компании, светят огоньки папирос, слышны переборы гитарных струн, девичий смех, поющие голоса, молочными пятнами белеют девичьи платьица и рубашки ребят. И такой дурманящий запах стоял в вечернем воздухе. Робка жадно вдыхал этот пахучий воздух и никак не мог надышаться. Потом они вышли к набережной, прошли через Малый Каменный и оказались перед Болотным сквером, нашли укромную глухую аллейку, сели на влажную от росы лавочку. Робка, как истый джентльмен, постелил на лавку свою куртку.
Мимо прошла компания ребят с гитарой. Они дружно пели:
Я женщин не бил до семнадцати лет,
В семнадцать ударил впервые,
С тех пор на меня просто удержу нет,
Налево-направо я им раздаю чаевые…
- А ты в школе за кем бегал? — вполголоса спрашивала Милка.
- Да не получалось как-то, — пожал плечами Робка.
- Ни за кем ни за кем? — допытывалась Милка, и глаза ее блестели совсем рядом, в голосе слышалось недоверие.
- Нравилась одна... Сразу, как только смешанные школы сделали. С восьмого класса. Ну нравилась, а потом разонравилась. Она с Голубевым ходить стала... отличник у нас есть, пижон дешевый, — Робка презрительно скривил губы.
- Ну разве это любовь? — вздохнула разочарованно Милка. — Ты вот «Леди Гамильтон» видел?
- Не-а... ребята говорили — мощное кино.
- Там такая любовь, Робка, такая... — Милка в избытке чувств закатила глаза.
- Любовь до гроба — дураки оба... — усмехнулся Робка.
- Сам ты дурной, — обиделась Милка, но тут же мысли ее перекинулись на «Леди Гамильтон», и глаза вновь заблестели, загорелись мечтой, — там так все красиво... И люди такие... благородные, честные. Неужели такие в жизни бывают? Ты посмотри обязательно, Роба, шикарное кино, как сказка... Я вот думаю, для чего люди живут?
- Чтобы построить коммунизм, — твердо сказал Робка, — защищать Родину... чтобы была всеобщая справедливость... Чего, разве не так?
- Не знаю... — она погрустнела. — Мне кажется…
Нет, мне хочется, чтобы — для любви... Только чтоб любовь была самая-самая настоящая! Чистая-чистая! Как слеза! Чего ты улыбаешься, дурачок? Тебе взрослая девушка говорит. Я кое-что повидала, не то что ты, понял?
- Конечно, повидала... С Гаврошем…
- И с Гаврошем... и с другими... и все какие-то грубые, наглые, хуже скотов…
- И много у тебя их было? — спросил Робка и тут же пожалел, что спросил. Милка вскинула голову, чуть отодвинулась от него, смотрела долго, изучающе, и выражение лица сделалось странным — грустным и в то же время насмешливым. Спросила после паузы:
- Для тебя это имеет значение?
- Да нет... — смутился Робка, поняв, что вопрос был задан оскорбительный, жлобский вопрос. — Просто так спросил…
- Ах, просто та-ак... — растягивая слова, повторила Милка. — Тогда я тебе потом отвечу. Посчитаю, сколько их было, и скажу. Чтобы точная цифра была, чтобы не ошибиться. Тебе точная цифра нужна, да?
- Кончай, Милка... Честно, просто так спросил, без всякой задней мысли. — Он попытался обнять ее, но она отстранилась и все изучающе смотрела на него.
Робке стало неуютно под этим взглядом, неловко. — А если такой любви не будет? — спросил он.
- Какой «такой»?
- Про какую ты говорила... Как вот «Леди Гамильтон»... Одна-единственная... до гроба…
- Как это не будет? — удивилась Милка.
- Ну вот проживет человек жизнь, а такую любовь не встретит, разве так не бывает? Да сколько хочешь!
- Мне их жалко... — прошептала Милка и потянулась к нему, ее полураскрытые губы ждали поцелуя, — они зря жизнь прожили…
Они изо всех сил обнимали друг друга, шептали что-то и целовались ненасытно, не замечая, как течет время, как начали один за другим гаснуть фонари, и перестал шуметь фонтан, и сквер медленно погружался во тьму. Гудели через Малый и Большой Каменные мосты редкие машины, длинные лучи света от фар скользили по стенам домов.
Потом Робка провожал ее домой. Губы у него и у нее распухли от поцелуев и саднили. Милка смеялась, что завтра от девчонок в столовке спасаться придется — замучают расспросами. И вдруг из темноты, как черт из бутылки, вынырнул Гаврош. Кепка была надвинута на брови, воротник пиджака поднят, руки в карманах. Робка и Милка разом остановились, замолчали. За Гаврошем в темноте угадывались еще двое или трое ребят — светили огоньки цигарок. И вдруг за спиной раздался шорох, Робка резко обернулся и нос к носу столкнулся с Валей Чертом. Тот улыбался, перебрасывал из одного угла рта в другой изжеванный окурок папиросы.
- Здорово, Роба! — обрадованно произнес Черт. — Куда это ты топаешь?
- Куда надо... — сквозь зубы процедил Робка. Он понял, что сейчас будут бить. Такое бывало. Правда, раньше его или Богдана подкарауливали ребятки из других дворов и нападали кодлой. Вечные дворовые счета! Кто-то кого-то обидел, кто-то у кого-то что-то отнял, да мало ли возникало взаимных обид и претензий, которые разрешались кулаками. Правда, после начиналась долгая вражда. Один двор заключал с другим союз, и нападали на третьего, подкарауливали ребят с этого двора, если они невзначай оказывались на территории противника... Но тут было другое. Тут парни во главе с Гаврошем настроены были серьезно, тут из-за бабы…
- Ты комсомолец? — весело спросил Валя Черт. — Ну, че заткнулся? Тебя спрашивают. Ты комсомолец?
- Да... — с трудом ответил Робка и подумал, что у него и отмахнуться-то нечем — ни палки, ни свинчатки, и на ноги не рассчитывай, Милка рядом стоит, куда убежишь?
- Давай не расставаться никогда! — проговорил Валя Черт и довольно заржал, следом за ним засмеялись Гаврош и парни, стоявшие в стороне.
Милка крепко стиснула Робкину руку, прижалась к нему и вся напряглась, с яростью глядя на Гавроша.
Спросила:
- Чего тебе надо?
- А ничего! — беспечно и добродушно ответил Гаврош. — Вы гуляли, и мы гуляли... вот и встретились.
А че, вам можно, а нам нельзя?
Валя Черт при этих словах опять жизнерадостно заржал.
- Ну как, Робертино, морда не болит?
- Нет.
- Значит, мало получил, — вздохнул Гаврош. — Придется добавить…
- Только попробуй! — звонко выкрикнула Милка, и Робка почувствовал, как она вся задрожала.
- Жалко тебе его? — участливо спросил Гаврош. — И мне жалко, честно. Корешами были, дружили душа в душу... — Гаврош выплюнул окурок на асфальт, растер носком туфли, проговорил серьезно: — Ну-ка, Роба, отзынь на три лапти.