Костик слушал их, выпучив глаза, потом долго смотрел в пол, поскреб в затылке, ответил:
- У меня таких денег нету. И мамаша не даст — она на меня злая.
- Так я и знал... — досадливо произнес Робка и встал с дивана. — Незачем было и приходить.
- Да подожди ты! — нервно посмотрел на него Костик. — Есть одна комбинация... Ну-ка, пошли…
Он повел их в кабинет отца. И снова Богдан шел, как гусак, осторожно переставляя ноги по блестящему паркету. В кабинете в углу, напротив письменного стола, стоял большой платяной шкаф. Костик распахнул дверцы шкафа — там рядком висели костюмы: два или три серых и коричневых, три черных, три клетчатых и в полоску.
- Смотри сколько! — с торжеством сказал Костик. — На кой черт ему столько?
- Это все его? — изумленно спросил Робка.
- Ну! Берем один, толкаем на Пятницком или на Бабьегородском — и дело в шляпе!
- А вдруг заметит? — сказал осторожный Богдан. — Тогда всем — хана!
- Да он в одном и том же всю дорогу ходит. Мать покупает, а он на них и не смотрит. Бостон! Каждый тыщи по три стоит! — Костик для убедительности дал Богдану пощупать рукав. — Ну, чего вы трусите? Как мы еще вашей кассирше денег достанем? Воровать пойдем? Палатку грабить? Так все равно столько не добудем.
Робка молчал. Окинул медленным взглядом кабинет. Застекленные шкафы, где сверкали золотом и цветными корешками книги, множество фотографий в рамках на стенах. Еще висели два дорогих охотничьих ружья с прикладами, инкрустированными серебром. Стол был завален бумагами с чертежами, рисунками, какими-то расчетами. И стояла большая фотография в тяжелой бронзовой рамке рядом с мраморным чернильным прибором. Группа генералов и людей в штатском выстроились шеренгой, улыбались, а позади них вдалеке высилась громадная белая остроконечная ракета.
- С кем это он? — Робка кивнул на фотографию.
- Думаешь, я всех знаю? — пожал плечами Костик. — Это Королев, это Александров, кажется, это Никулин... Других не знаю... Отец говорил, скоро животных в космос запустят, то ли обезьян, то ли собак, черт их знает... По неделям дома не ночует... Ну что, берем костюм?
Робке смутно подумалось, что, кроме той жизни, которая плотно окружает его, кроме коммуналок и подворотен, кроме драк и водки, кроме шпаны и блатных, кроме рыночных толкучек и «буры», кроме его любви к беспутной Милке, кроме Гавроша и его спившейся матери, кроме страшного Дениса Петровича и ему подобных, существует и другой мир, живущий строгой, до предела напряженной жизнью, где есть отец Костика и какие-то важные люди, генералы и ученые, ракеты и космос и другие таинства. В этой другой, напряженной жизни места для Робки нет и, вероятно, вряд ли найдется. Он вдруг почувствовал себя изгоем (хотя слова такого не знал), человеком, обреченным жить в мире Гаврошей и Денисов Петровичей, в мире зацепских пивных и темных переулков. И где тот шаткий мосток, по которому можно перейти из одной жизни в другую? Как перейти? И оставить, бросить в той, первой, мать и Степана Егорыча, бабку и брата Борьку, которого судьба повела по лихим дорогам, Богдана и Гавроша, оставить Милку? Где-то в глубине души, каким-то шестым чувством он понимал, что эта вторая жизнь не могла бы существовать без той, первой — грязной, свинцовой, нищей и злой, открыто расхристанной, где рубят сплеча, где пропиваются до последней рубахи. Эта жизнь была будто навозом, на котором произрастала эта вторая, высокодумная, возвышенная, со стихами и космосом, с умными книгами и сложными приборами, с философами и артистами…
- Роба, оглох, что ли? — прервал его смутные мысли Богдан. — Берем костюм или нет?
- Давай, хрен с ей с ружьей! — махнул рукой Робка.
Пятницкий рынок кишел разным народом. Тут было, как говорится, каждой твари по паре: воры и спекулянты, попрошайки и честные торговцы, вынесшие от нужды продавать последнее, пьяницы и разношерстная шпана, фронтовики-инвалиды и древние старушки, проведшие на этом рынке многие годы. Тянулись под навесами ряды, где колхозники торговали морковкой и луком, мочеными яблоками и квашеной капустой, салатом и картошкой. Уже появилась ранняя черешня, клубника. Здесь и там стояли дощатые будки, где чинили обувь, паяли прохудившиеся тазы, чайники и кастрюли, продавали всякую рухлядь. Среди женщин и старушек мелькали помятые от пьянки подозрительные физиономии и сытые наглые морды отъявленных проходимцев. Тут же стояли несколько ларьков, торговавших пивом, и к ним тянулись очереди.
Костик едва успел вытащить из кошелки брюки от костюма, как подлетел смазливый дядя с дымящейся папиросой и кепкой, надвинутой на глаза:
- Что толкаем, ребятки? Брючата? Еще что? — Дядя пощупал брюки, пыхнул дымом. — Костюм? Сколько?
- Две косых, — сказал Костя.
- Офонарел? — вытаращил глаза дядя. — Небось ворованный? Ох и шустрые вы ребятки... — Он опять пощупал брюки, пиджак. — Полтыщи дам, кореша.
По рукам?
- Отвали... — мрачно процедил Робка. — Новый костюм, не видишь? Он три с половиной косых за глаза стоит.
- А если ворованный?
- Не твоя забота, понял? — ответил Робка.
- Понял, кореша, понял... — Он вновь пощупал брюки. — Ну, на тыще сойдемся, а?
- Отвали, — отрезал Костик.
Дядя отвалил, продолжая издали наблюдать за ними.
Он, как коршун, нацелился на хорошую добычу и ждал удобного момента, чтобы «спикировать» снова. Подходили еще покупатели — шпанистого вида малый с тонкими усиками и челочкой, мужик лет сорока с лишним в новенькой офицерской шинели и хромовых щегольских сапогах, потом еще один «хорек» из спекулянтской шатии, но все отваливали, не сойдясь в цене. Ребята погрустнели.
Неподалеку безногий мужик в засаленной тельняшке и пиджаке, наброшенном на плечи, сидел на подставке с колесиками, сделанными из подшипников, и играл на аккордеоне, пел сиплым, пропитым голосом:
...В Яснополянской усадьбе
Жил Лев Николаич Толстой,
Он ничего мясного не кушал,
Ходил он по саду босой!
Жена его Софья Андреевна,
Напротив, любила поесть,
Она не ходила по саду босая,
Спасая дворянскую честь…
- Может, уступим сколько-нибудь? — неуверенно предложил Костик. — До вечера простоим…
- Тогда и продавать не стоило, — зло ответил Робка. — Сколько уступим?
- Ну, полкосых? — неуверенно предложил Богдан.
- А остальное где доставать будем?
- Можно еще один костюм забодать, — улыбнулся Костик.
- A-а, иди ты…
И тут подошел мужик лет пятидесяти, с виду работяга, в поношенном пиджаке, в сандалетах и соломенной шляпе.
- Продаете, ребята? — Он пощупал брюки, примерил на свой рост, потом проверил пиджак, спросил: — Сколько желаете?
- Две косых, — поспешно сказал Костик.
- Новый костюм, бостоновый. Он все три стоит, железно говорю, — добавил Богдан.
- Верю. Хороший костюмчик, грех не взять. — Мужик полез во внутренний карман пиджака, достал пачку сотенных и полусотенных, сложенных пополам, протянул ребятам: - - Две косых ровно. Держите. Чей костюм-то?
- Батя послал продать, — соврал Робка. — Сам хворает, вот и послал.
- Понятное дело, — вздохнул мужик. — Болезть денег требует. Ладно, бывайте, ребятки. Хорош костюмчик, хорош…
Ребята пошли к выходу с рынка, переговаривались на ходу, шутили. Настроение сразу поднялось.
- Передай кассирше привет от тимуровца Кости! — весело и горделиво говорил Костик — все же это ему пришла в голову блестящая идея, да и костюм принадлежал его отцу.
- На Зацепу махнем, а? — вдруг предложил Богдан. — Там пиво с сухариками! И раков вареных дают! Лафа!
- Ты ж у нас непьющий? — удивился Робка.
- Вы пить будете, а я есть! Гуляй, Вася, жуй опилки — я директор лесопилки!
И вдруг они услышали сзади перепуганный крик мужика:
- Робяты! Робяты! — расталкивая прохожих, он бежал к ним, задыхаясь на бегу.
Ребята остановились, ожидая его. Мужик подбежал, весь в поту, губы его тряслись, в глазах — переполох:
- Вы что мне продали, а?
- Тебе шикарный бостоновый костюм продали за полцены, а еще спрашивает! — возмущенно ответил Костик.
- А вот это... в кармане... это-то что? — Он разжал кулак, и на ладони у него оказались два ордена Ленина и орден Трудового Красного Знамени. — Эт-то к-как понимать? Отец заболел, отец заболел! Знаю я эти болезни!
- Фу ты, черт... — растерялся Костик. — Надо было карманы проверить!
- Не-е, робяты, не... заберите от греха подальше! — и мужик стал совать Костику костюм и ордена. — Я вас не видел, вы меня не знаете…
- Да чего ты испугался, папаша... — проговорил Богдан. — Забыли карманы проверить... и отец больной забыл! Больной ведь человек-то!
- Не, робяты, не... а то загребут с вами — не отбрешешься! Вы, видать, ребятки лихие, а я человек смирный…
Робка смотрел на него, на его узловатые пальцы с набухшими венами, на острый кадык на тощей шее, на тревожные глаза и чувствовал, как волна стыда приливает к лицу и вместе со стыдом охватывает злость на Костика, выдавшего «гениальную» идею, на Богдана и на себя, согласившихся с этой «гениальной» идеей. Глядя на эти ордена, он отчетливо, до боли в глазах вспомнил два ордена солдатской Славы на груди Степана Егорыча.
Робка вынул деньги, протянул их мужику, пробормотал:
- Извини, отец... обмишурились.
Мужик схватил деньги, быстро пересчитал и мгновенно исчез в толпе. Ребята стояли некоторое время молча.
- Накрылись сухарики и раки... — разочарованно вздохнул Богдан.
- Чего накрылись? Пойдем снова толканем! — возразил Костик. — Полчаса постоим и толканем!
- Домой его отнеси! — резко проговорил Робка. — Дешевки мы, барыги паршивые! Гениальная идея! — передразнил Робка и быстро зашагал по улице.
- Че ты разорался, чистоплюй! — обиженно ответил Костик. — Для вашей же кассирши старался, а он разорался!
- Да ладно... — примирительно проговорил Богдан. — Он из-за Милки переживает, не бери в голову.