Игорь Васильевич тоже не спал, сидел рядом с Ниной Аркадьевной, прислушивался к шумам в коридоре и в соседней комнате, потом вдруг решительно встал с кровати, достал из буфета початую бутылку коньяку, налил в рюмку и решительно выпил, затем сказал:
- Писал свой роман, писал, вот и дописался…
Нина Аркадьевна молча наблюдала за ним, и смутные подозрения рождались в ее мозгу…
А следователь продолжал неторопливо вести обыск, выражаясь служебным языком МГБ. Он стряхнул одну за другой все книжки с полок, и теперь на полу рядом с кучей белья и одежды валялись тома. Потом он так же деловито сломал рамки у фотографий, порвал оборотную сторону. На одной фотографии был изображен Сергей Андреевич и Феликс Иванович. Они стояли у входа в госпиталь рядом с грузовиком, с которого санитары сгружали раненых. И оба улыбались. Это был май сорок третьего — светило солнце, создавая весеннее настроение.
- Кто это? — спросил следователь.
- Начальник госпиталя подполковник медицинской службы Феликс Иванович Свиридов.
- Ясно, — кивнул следователь и отложил фотографию в сторону. — Теперь давайте перейдем в ваш кабинет... — следователь как-то нехорошо улыбнулся. — Где вы свой роман сочиняете…
И он первым направился в коридор, сказав на ходу:
- Понятых прошу со мной.
В это время из своей комнаты вышел Семен Григорьевич и едва не столкнулся со следователем, который внимательно посмотрел ему в глаза и сказал:
- Попрошу оставаться у себя.
Семен Григорьевич продолжал стоять на пороге, и тогда старлей зычно произнес:
- Вам ясно сказали, гражданин? Или особое приглашение требуется? Зайдите к себе и закройте дверь! Семен Григорьевич кашлянул, отступил на шаг и закрыл дверь.
Степан Егорыч и Егор Петрович прошли следом за солдатами и старшим лейтенантом, встали на пороге маленькой комнатушки, служившей Сергею Андреевичу рабочим кабинетом. Прошел туда и Сергей Андреевич, попросив Люсю остаться за дверью и поцеловав ее в лоб.
Она вдруг задрожала вся, и Сергей Андреевич почувствовал, что с ней сейчас начнется истерика.
- Не надо, Люсенька, прошу тебя! — Он с трудом изобразил на лице улыбку и вновь поцеловал ее в щеку. — Потерпи... скоро они уйдут. Все обойдется, вот увидишь... Потерпи..
Недописанный роман — стопка страниц в четыреста — лежал на столе. Следователь сразу отложил его в сторону, бросив с нехорошей улыбкой:
- Что ж, почитаем ваш опус…
Он перерыл все в ящиках стола, отложил в сторону блокнот с записями, стопку писем, еще порылся немного, потом приказал:
- Собирайтесь, Сергей Андреевич. Поедем к нам.
- Но... у вас только ордер на обыск, — ответил Сергей Андреевич. — Вы не показали ордер на арест.
- Собирайтесь, собирайтесь, не будем спорить.
Там мы вам все покажем. Ордер на арест в том числе.
Сергей Андреевич стоял, не двигаясь, и тогда старший лейтенант взял его за плечо:
- Собирайтесь, гражданин, русским языком вам говорят.
И Сергей Андреевич пошел собираться. Оделся, сказал Люсе:
- Собери мне что-нибудь поесть... носки на смену, белье…
Следователь, вымыв руки на кухне, в этот момент вышел в коридор:
- Поесть не надо. Если курите, возьмите с собой запасец.
Люся бросилась к куче белья, стала лихорадочно выуживать оттуда носки, майки, трусы. Руки у нее тряслись и плохо слушались, она роняла то одну вещь, то другую. Тогда Сергей Андреевич мягко отстранил ее, сам отобрал нужные вещи, сложил их стопкой на чистой простыне, завязал узелок.
Теперь вся квартира вывалила в коридор, и старший лейтенант не закричал на них, чтобы убирались по своим комнатам. Все толпились, толкая друг друга, и смотрели, как уводят Сергея Андреевича. Степан Егорыч и Егор Петрович подписали протокол обыска. Наконец следователь, пройдя первым к двери, приказал старлею:
- Пусть попрощается, и ведите его.
Сергей Андреевич стоял как истукан, держа в руке узелок, в расстегнутом пальто, без шапки, а Люся, окаменев и сжав руки на груди, глядела огромными остановившимися глазами на мужа. Жильцы квартиры затаили дыхание. Страшная тишина воцарилась в коридоре, которую нарушил старлей зычным голосом:
- Прощайтесь, русским языком вам сказано.
Не желаете — тогда пошли. Что стоите? Ну, как знаете.
Красильщиков, открой дверь.
Один из солдат шагнул к входной двери, повозился с замком и распахнул дверь на лестничную площадку.
Сергей Андреевич шагнул к Люсе, постарался улыбнуться, проговорил:
- Не беспокойся. Это недоразумение, все уладится, Люсенька. До свидания. — Он хотел обнять ее, но снова сильная дрожь пронизала все тело Люси от макушки до пят, она вдруг издала какие-то нечленораздельные звуки, затряслась еще сильнее, рухнула на пол и забилась, выгибаясь и ударяясь об пол головой, всем телом, глаза у нее закатились, губы перекосились, и мычание, похожее на стон, исторглось из груди.
- О-о, черт, этого еще не хватало... — досадливо поморщился старший лейтенант.
Сергей Андреевич присел на корточки, обнял Люсю, прижал к себе, виновато обратился к старлею:
- У нее припадок... раньше никогда не было... это похоже на эпилепсию. — Он попытался разжать ей зубы и уже повелительно, голосом врача, крикнул: — Карандаш дайте! Она себе язык может откусить! Дайте карандаш! Действительно, почерневший кончик языка был намертво сжат зубами, и сквозь тонкую щель сочилась белая пена. Семен Григорьевич опомнился первым, подошел к ним, протянул карандаш и, присев на корточки, стал поддерживать бьющуюся в конвульсиях Люсю.
Сергей Андреевич сумел вставить в щель между зубов карандаш, мягким движением разжал зубы. Пена пошла сильнее, но конвульсии прекратились.
- Люся, милая, Люсенька, родная моя... успокойся... Люсенька, — бормотал Сергей Андреевич, поддерживая голову жены.
- Ну все, хватит, граждане! — Старлей дернул Сергея Андреевича за плечо. — Пошли. Тут народу много — вызовут «скорую», помогут.
- Да имей ты совесть, старлей, — процедил сквозь зубы Степан Егорыч. — Плохо же человеку!
- Разговорчики! — в ярости рявкнул старший лейтенант. — Я на службе! Защитник нашелся! Или тоже туда захотелось?
И Степан Егорыч, стиснув зубы, промолчал. Промолчал кавалер двух орденов Славы, промолчал солдат, прошедший страшный фронт, гнивший в окопах и поднимавшийся в атаку навстречу смерти, умиравший много раз и все-таки оставшийся живым.. Промолчал…
До конца дней своих не простит себе Степан Егорыч этого трусливого молчания, до конца дней будет вспоминать откормленную ряшку эмгэбэшника, его толстый загривок, его шинель с малиновыми петлицами, его злые свинячьи глазки, до конца дней…
Старший лейтенант приказал, и двое солдат подхватили под руки Сергея Андреевича, потащили на лестничную площадку, неловко держа в левых руках винтовки.
Следом за ними вышел старший лейтенант, но прежде обернулся на пороге и вперил взгляд маленьких, злющих глазок в Степана Егорыча, затем с силой грохнул дверью.
Семен Григорьевич, несмотря на свою сухую старческую фигуру, легко поднял на руки Люсю и отнес ее в комнату, уложил на кровать. Люся крепко спала. Так всегда бывает после припадка эпилепсии. Он посидел рядом с ней на краешке кровати, потом поднялся и начал не спеша убирать в разгромленной после обыска комнате.
А в коридоре никто не расходился, один за другим жильцы потянулись на кухню. Степан Егорыч молча курил, усевшись на своем табурете. Егор Петрович нервно расхаживал по кухне, пока Зинаида не сказала ему:
- Не мельтеши перед глазами. Чего разбегался? Егор Петрович впервые ничего не возразил, настолько был напуган, и покорно уселся в углу. Люба пошла было в комнату к Сергею Андреевичу помочь убрать, но Семен Григорьевич сказал ей, что помощь не требуется, он управится сам, а вот ночью надо бы последить за Люсей — как бы не случился второй припадок.
- С ней же раньше никогда ничего такого не бывало, — растерянно говорила Люба.
- Впервые такое всегда случается внезапно, — сухо и спокойно ответил Семен Григорьевич, — в момент сильного потрясения.
- Что же с Сергеем Андреевичем теперь будет?
- Не могу сказать ничего определенного, — так же бесстрастно ответил Семен Григорьевич. — По крайней мере, пока не могу…
- А за что его?.. Неужто за то, что по ночам этот свой роман писал? Дурь какая-то…
Семен Григорьевич с минуту молча смотрел ей в глаза, затем продолжил уборку.
Тот же вопрос прозвучал и на кухне.
- Ну дела... хуже войны, Степан, — произнес Егор Петрович, — за что они его? Что он по ночам муровину эту свою кропал? Н-да-а, дела-а…
- Настучал кто-то... донос написал... — размышлял вслух Степан Егорыч.
- Да что на него настучать-то можно? — спросила Люба. — Не пил, по бабам не шлялся. Да его весь район знал и уважал…
- Кто особенно сильно уважал, тот и настучал, — с невеселой усмешкой ответил Степан Егорыч. — Придушил бы паскуду своими руками.
Игорь Васильевич стоял в дверях кухни, и, когда Степан Егорыч произнес слово «паскуда», он чуть изменился в лице, посмотрел на соседа и сказал:
- Вы думаете, органы арестовывают просто так? К сожалению, просто так ничего не бывает…
- А ты вообще помолчи! — резко оборвала его Люба. Она сама не могла понять, почему в ней росло раз дражение, а вместе с ним и подозрение, что арест Сергея Андреевича связан с Игорем Васильевичем.
- Хамить мне не надо. Я сказал то, что думаю, а если вам не нравится, заткните уши, — с достоинством ответил Игорь Васильевич. — Ваши сомнения в правоте действий наших органов по меньшей мере пахнут антисоветчиной.
- Слушай, ты... советчик... — мрачно бросил Степан Егорыч, и в это время в коридоре раздался протяжный крик Нины Аркадьевны:
- Гадина-а-а!
Потом раздались быстрые шаги, и в дверях появилась пьяная Нина Аркадьевна, босая, в халате, с распущенными волосами, глаза ее горели ненавистью. Она увидела Игоря Васильевича и кинулась на него, вцепилась в пижамную куртку, стала трясти его, в исступлении закричала: