— Ты его не читала?
— Нет.
— Поэтому так говоришь.
— Всех невозможно прочесть, — в голосе Вики появились нотки раздражения.
— Но Грин — это не все, он — один из небольшого ряда исключительных писателей, — продолжал Сергей, не обращая внимания на ее реакцию.
— Я не собираюсь, как ты, стать журналисткой, — сказала она, накаляясь.
— При чем здесь это — журналист не журналист. Не обижайся, пожалуйста, просто, на мой взгляд, прочтение Грина входит в минимум, необходимый среднекультурному человеку.
— Вот и женился бы на Соньке! — окончательно вспылила Вика.
— Ну зачем так! Я люблю не ее, а тебя, — сказал он искренне.
Обезаруженная признанием, Вика промолчала, а потом довольно спокойно сказала:
— Я просто воспитана по-другому. Я не очень-то много читала.
— Вика, слушай, это можно наверстать.
Потом они сели в экскурсионный автобус. Он повозил их по Старому Крыму вдоль белостенных домиков под красной черепицей. Малолюдье и тишина городка умиротворяли. Молодожены, забыв про ссору, сидели обнявшись. Автобус выбрался на Симферопольское шоссе и повез их в Феодосию.
С помощью пятнадцатилетнего Левы, похожего на отца, а ростом уже выше его на полголовы, Сергей познакомился с местами, где бывал Придорожный в городе.
На Карантине — окраине Феодосии в верхней части города — Лева сказал Сергею:
— Вы знаете, говорят, что здесь в основном ничего не изменилось. Как было до революции, так и осталось.
Сергей с Левой ходили по кривым и крутым улочкам, плохо, а то и вовсе не мощенным, с одноэтажными приземистыми домиками под красной черепицей, побеленными, порой крашенными светло-голубой краской, иногда со ставнями на маленьких окнах, как бы смотрящих исподлобья. Заходили в тесные дворики с металлическими умывальниками, прибитыми к забору над эмалированными тазами или оцинкованными корытами; в иных двориках рос виноград; снова выходили на улицы с редкими фонарями, нечастыми прохожими. Кое-где паслись куры, попадались бездомные собаки.
На одной из улиц Лева подвел Сергея к домику с мемориальной доской на стене. Сергей узнал, что здесь в революционные годы была конспиративная квартира подпольного ревкома.
— Сюда приходил ваш дедушка, — сказал Лева.
— Да, Лева, приходил он сюда, — откликнулся Сергей. — Ведь ему тогда было примерно столько, сколько мне сейчас.
И Сергей представил себе, как в темную ночь пробирался Придорожный к этому дому. Стояла, наверное, первозданная тишина, мерцали в черноте неба звезды, и он, единственный, шел по этой улочке, были слышны его осторожные шаги, потом Придорожный тихонько условным стуком в окно давал знать о себе. Еще немного, и скрипела калитка, кто-то невидимый открывал ее, и Придорожный исчезал за ней.
Голос Левы возвратил Сергея в сегодняшний день:
— Пойдемте к башне Климента.
Сергей и Лева были у башни Климента, где стоял Придорожный днем перед своим арестом, разыскали место, где помещался ФЛАК, побродили возле Генуэзской башни: там когда-то стояло деревянное здание — местный театр, а в нем блистала Елена Степовая. Прошли примерно тот путь, который Придорожный совершал из тюрьмы в контрразведку… «Что испытывал он, — подумал Сергей, — ожидая в любой момент экзекуции? Наверное, все же страх. Но важно, что дедушка его побеждал. А смог бы я, как он, выстоять?» Вопрос впился в Сергея и этакой занозой засел в нем, беспокоил. Ему хотелось предельно честно ответить самому себе. Понимал: для этого надо вообразить себя в обстоятельствах, в которых оказался Придорожный. Но Сергей так и не смог разобраться в себе.
Здесь, в Феодосии, былое деда встало зримо, весомо перед глазами внука. Тот как бы побывал в дедовском прошлом.
В один из последних дней августа Сергей и Вика стояли с вещами на платформе вокзала. Они уезжали домой, их провожало все семейство Свирских. Вика в левой руке держала подарок — букет роз.
— Кончились золотые денечки, — сказала с грустной улыбкой Вика. — Спасибо вам.
— Да, спасибо! Ждем вас в Москве, друзья, — присоединился Сергей. — Там, Лева, я тебя буду водить по городу.
— Обязательно приеду, — откликнулся мальчик.
— Приезжайте еще, молодые люди, — пригласила жена Свирского, невысокая полная женщина. — Приезжайте.
— Большой привет от всех нас бабушке, маме, папе, — сказал Михаил Ефимович. — До отхода — пять минут. Вам лучше занять места.
Стали прощаться. Сергей и Вика поднялись в тамбур.
— До встречи! — крикнул Сергей.
Поезд тронулся, стали медленно уходить назад море, пляж с купающимися. Они стояли у окна и махали оставшимся на перроне.
— Прощай, Феодосия, — сказала Вика.
— Лучше до свидания, — поправил ее Сергей.
Она молча пожала плечами.
СЕРГЕЙ И ВИКА
Вскоре после возвращения в Москву Вика переехала к Сергею.
— Сережа, — сказала Любовь Ионовна, — поговори с Викой о питании. Как вам удобнее, с нами или отдельно?
— Мне лучше вместе, но вот Вике… Хорошо, узнаю.
Он спросил у жены.
— Не знаю, Сережа, — ответила Вика. У нее на лице были разочарование и скука. — Наверное, неудобно отдельно.
— Ты чем-то недовольна?
— Тебе хорошо — ты дома. А я лишний раз стесняюсь из комнаты выйти, должна, как собака на привязи, в своей будке сидеть. Что за жизнь? Я привыкла дома чувствовать себя как дома, у себя на Остужева. Ходишь по квартире в чем хочешь. Распоряжаешься всем, как тебе нужно. Знаешь: это — твое. А тут? Думаешь, что скажут Любовь Ионовна, Федор Тарасович или бабушка, если поступлю по-своему.
— Вика, ну как же? Ты напрасно так себя чувствуешь. Пойми, к тебе все относятся очень хорошо. Ты привыкнешь скоро. Вот увидишь. Знаешь, бабушка говорит, что ты красивая.
Вика помолчала, потом сказала:
— Я вижу, вы люди хорошие. Но, понимаешь, все говорят: молодые должны жить самостоятельно.
— Как это? — не понял Сергей.
— В отдельной квартире без родителей, — заявила она с расстановкой.
— Что же мы должны для этого делать?
— Какая беспомощность! — с раздражением заметила она. — Надо разменять эту квартиру так, чтобы у нас была своя, отдельная.
Сергей с удивлением смотрел на нее, потом медленно произнес:
— Ты понимаешь, что говоришь? Нарушить то, что складывалось десятилетиями. Здесь жил дедушка.
— Ну и что? Из-за этого мы не имеем права на самостоятельную жизнь? — жестко сказала она. — Ты понимаешь, я хочу, чтобы у нас была настоящая семья. А так мы при родителях. Не хочешь разменивать, давай вступать в кооператив.
— У нас нет денег, — сказал Сергей в растерянности от неожиданного порыва Вики.
— Помогут родители, — быстро нашлась Вика.
Это возмутило Сергея, вывело из растерянности, и он сказал твердо и зло:
— Денег у них просить не буду.
Он вышел из комнаты, хлопнул дверью, спустился во двор, большой, квадратный, с палисадником в центре, тоже квадратным, огороженным заборчиком. Внутри под деревьями — скамейки, песочницы. Дети играли в песке, бегали между песочницами, скамейками, где сидели мамы и бабушки.
Возбужденный Сергей обошел двор, остыл. Войдя в палисадник, сел на скамейку.
Подошел малыш, протянул Сергею синее пластмассовое ведерко с красным совком и сказал:
— Дядя, на.
Сергей взял и спросил:
— Тебя как зовут?
Но малыш побежал к песочнице. Сергей отнес ему игрушки, погладил по голове. Возникло ощущение: когда-то такое было у него в жизни, именно в этом дворе солнечным осенним днем. Может быть, он и сам был таким же малышом, играл в песочнице, а на скамейке сидел дедушка.
Да, такое могло быть, ведь он родился и вырос здесь. А теперь вот и семейным человеком стал. Сейчас у него в комнате сидит Вика, она хочет нарушить сложившийся быт, даже не попытавшись пожить с родителями, не узнав, что из этого выйдет. Почему мама и папа начали свою жизнь в семье дедушки и бабушки? Ведь получилось все хорошо.
Сергею немедленно захотелось привести все эти аргументы Вике, она должна понять.
Он застал жену плачущей. Она сидела, опершись локтями о стол, подперев ладонями голову. По щекам текли слезы. Сергей коснулся ее плеча:
— Ты извини, что я так резко. Но послушай…
Он высказал ей то, что думал во дворе, и предложил:
— Давай подождем.
Она ответила не сразу. Помолчала, смотря заплаканными глазами в сторону, потом сказала тусклым голосом:
— Ну, подождем…
В СЕМЬЕ
Любовь Ионовна и Вика сидели в комнате, которая когда-то была кабинетом Ионы Захаровича и одновременно столовой. Теперь здесь жили родители Сергея. В комнате их стараниями мало что изменилось. Тот же квадратный раздвижной стол посередине, книжный стеклянный шкаф, письменный стол у окна. Только вот появилась новая широкая тахта, прижатая к стене. Все было основательно и несколько громоздко. Время Придорожного материализовалось в этих вещах, жило в этой комнате.
Вика смотрела на обстановку и думала, что родители Сергея славные, но отсталые люди. Будь ее воля, она бы убрала это старье и обставила комнату современной мебелью.
— Я просила, Вика, зайти вот почему. Вижу, тебе очень стеснительно у нас. Я понимаю… Но мне хочется, чтобы наша квартира стала и твоей. Чувствуй себя совершенно свободно, как дома. Хочу предложить вам: не давайте мне денег на питание. Тратьте их на себя.
— Спасибо, Любовь Ионовна. Неудобно как-то. И потом, Сережа наверняка будет против.
— С Сережей мы поговорим.
— Он хочет самостоятельности.
— Да, он такой, — Любовь Ионовна улыбнулась. — Весь в папу. Знаешь, Вика, вот в этой же комнате, на этом самом месте, где ты сейчас сидишь, когда-то сидел мой муж, а на моем месте — мой папа, и был примерно такой же разговор. Мы тогда начинали нашу жизнь. Папа предлагал нам помощь, а Федор, то есть Федор Тарасович, отказывался.
Раздался звонок в квартиру.
— Кажется, Федор пришел. — Любовь Ионовна вышла открывать и скоро вернулась с мужем: — Вот он, легок на помине.