— Вы что, пьяный? Освободите кабину!
Сергей выпустил трубку из руки, она повисла на проводе, и оставил кабину.
Он вошел в комнату родителей в пальто, без шапки. Волосы спутанные, мокрые, застывший, тусклый взгляд.
Родители обедали.
— Что с тобой? — спросила испуганно Любовь Ионовна, поднимаясь. — Ты же не пьешь.
— И почему ты не в университете? — Федор Тарасович с удивлением смотрел на сына.
— Вика меня бросила, — сказал Сергей.
Федор Тарасович опустил ложку. Помолчали. Первой заговорила Любовь Ионовна:
— К этому шло, Сережа.
— Да, сын, мама права. Самое главное, не нужно огорчаться. Именно, не нужно. Возможно, тебе тяжело слушать, но то, что случилось, хорошо. Для тебя хорошо. Не нужен был этот брак. Ни тебе, ни ей. Вы, дорогой мой, разнопланетяне. Пройдет не так много времени, и ты поймешь, что я прав. У нас с мамой душа болела, глядя на тебя.
— Сереженька, милый, подумай только, какая тяжесть свалилась с твоих плеч! Какая мучительная неопределенность оставила тебя! Ты теперь сможешь жить спокойно, учиться. Может быть, перейдешь на дневное отделение, бросишь работу в дэзе. Тебе тяжело, сынок, но ты еще очень молод, и в твоем возрасте подобные драмы преодолеваются довольно быстро. Слава богу, нет ребенка. Ты совершенно свободен и построишь свою судьбу, получив этот урок у жизни. Да, кстати, ничего не говори бабушке. Беру все на себя. Я ее исподволь подготовлю. Маму сейчас надо очень щадить. И потом, Сережа, ведь все шло к разрыву. Ты чувствовал это. И, сам не подозревая, внутренне был готов, что рано или поздно так случится. Мы с папой не станем осуждать вас.
— Совершенно верно, — сказал Федор Тарасович.
— Вы искренне заблуждались, — продолжала Любовь Ионовна, — и, очевидно, вам надо было пройти через это. Минет время, и каждый из вас, думаю, найдет свое.
Голос матери постепенно выводил Сергея из дебрей причудливого переплетения отчаяния, обиды, тоски…
— Пойду разденусь, — сказал он.
— Да, пойди приведи себя в порядок, — посоветовала мать.
— И приходи к нам, — добавил отец.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮБОВИ ИОНОВНЫ
«Трудно быть матерью взрослого сына. Иногда ты наблюдаешь за ним, а сказать, как надо ему поступить, не можешь: неловко, нетактично — взрослый человек… И вот приходится иной раз переживать все в себе.
После истории с неудачной женитьбой на Вике Сережа заметно возмужал. Он уже не взрослый мальчик, а молодой мужчина. Старая истина — страдание может закалять и облагораживать человека. Вижу это на примере сына.
Он теперь, насколько позволяет его работа в дэзе, полностью погрузился в учебу. Мы с Федором думаем, что Сереже нужно переходить на дневное отделение. Его работа теперь совершенно не оправданна. Он холост. Содержать семью, жить самостоятельно ему незачем. Правда, женатым он играл в самостоятельность, но вполне искренне верил, что материально независим от нас.
Думаю, уж как-нибудь мы прокормим одного студента в нашей семье. А ему нужно освободиться от всего, мешающего учебе. Человек он способный. Зачем же надо, чтобы что-то тормозило раскрытие его возможностей?
Сейчас личная жизнь Сережи — редкие встречи с Соней. Ходят они на выставки, в театр. Думаю, что ничего, кроме интеллектуального влечения, у Сережи к Соне нет. А Соня славная девушка. Вот бы ему такую жену. Теперь после разрыва сыну будет трудно жениться. Пусть произойдет это, если судьбе станет угодно, после окончания университета».
ВИКА
Вика стояла у окна, смотрела во двор, слегка покусывая губы, — неуютно ей было. Полина Петровна протирала тряпкой стекла серванта.
— Ну вот, — говорила мать намеренно спокойно, чувствуя нервозность дочери, — теперь ты фактически свободна. Поскорей оформляй развод, сейчас это просто, если стороны согласны. Сергей возражать не станет?
— Не станет. Он человек, а не тряпка. У него самолюбие есть, — резко ответила Вика.
Жаль ей все же Сергея, жаль, и она не чувствовала удовлетворения от того, что первая разорвала их брак. Сейчас ей казалась противной ресторанная встреча со Звягинцевым. Он покупал ее, а она продавалась.
Елейный тон матери раздражал Вику.
— И хорошо, что Сергей такой, — продолжала Полина Петровна, намеренно не замечая резкости дочери. — Хоть нынче не осуждается, но прошу тебя, не сходись с Валентином Васильевичем до загса. Сейчас он увлечен, влюблен, этим и пользуйся. А то, знаешь, возможности у него большие — женщины к нему липнут. Сойдешься неофициально, а он потом почему-либо передумает брак регистрировать. Ты поняла?
— У меня голова на плечах, а не тыква, — ответила Вика, продолжая стоять спиной к матери.
— Умница. Да, еще одно хочу сказать. Ты не говори, что разошлась. Ему приятнее думать: мол, замужем, молоденькая, а со мною встречается. Предпочитает меня молодому мужу. Ценнее для него будешь — чуть что, к мужу может уйти.
— Дипломат, — со злой иронией сказала дочь в адрес матери.
— А как же, с мужчинами, знаешь, тонко надо себя вести. Похоже, что намерения у Валентина Васильевича серьезные: предлагает тебе косметичкой стать и даже помочь обещает. Насчет косметички здорово придумал. Хлебная работа. И вообще, он что надо. Дай бог, чтобы у вас все получилось.
Вика внезапно повернулась к Полине Петровне.
— Слушай, мама, оставь меня! Понимаешь, оставь! — почти закричала она.
Мать молча вышла из комнаты, и вскоре Вика услышала, как хлопнула входная дверь.
«Ладно, пусть побесится. Молодая еще, — думала Полина Петровна. — К Сергею она не вернется. Это ясно как день. Дело сделано, как говорят, поезд ушел».
Как-то Звягинцев провожал Вику. Они решили идти пешком. Был мягкий зимний вечер. В тихом Южинском переулке, куда свернули с улицы Горького, лежал свежий, искристый снег. Вика сказала:
— Валентин Васильевич, мы слишком часто встречаемся, а я ведь замужем.
— Мне бы, я уже говорил, хотелось видеть вас каждый день.
— Повторяю — я замужем.
Звягинцев внезапно остановился, взял Вику за руки, повернул к себе:
— Бросайте мужа!
— Вы серьезно?
— Да!
— А дальше что?
Он сильно сжал ее пальцы… Статная юная женщина стояла перед ним, приподняв голову. Смело и испытующе смотрела на Звягинцева. От нее шел волнующий запах духов «Мисс Диор» (его подарок). Валентин Васильевич выпустил Викины пальцы и обхватил ее плечи:
— Выходите за меня. Я не могу без вас.
Резко притянул Вику к себе и крепко поцеловал в губы.
…Скоро Вика вышла замуж за Звягинцева и стала хозяйкой двухкомнатной квартиры второго мужа. Он занимал ее в доме на 3-й Фрунзенской.
— Викочка, — сказал Валентин Васильевич, — мы не будем здесь устраиваться фундаментально. Я думаю, нам нужен теперь четырехкомнатный кооператив. А? Как ты думаешь?
— А почему четырех?
— Для каждой уважающей себя семьи должна действовать формула: число членов семьи плюс единица.
— Тогда трехкомнатная?
— А третьего ты не хочешь? — спросил муж.
Вика прильнула к нему.
— Ну вот, моя прелесть. Одна комната — мой кабинет, вторая — спальня, детская и гостиная-столовая для приема друзей и знакомых. Хочу оговориться — спальня будет твоей комнатой. И ты будешь пускать меня к себе, когда сочтешь нужным, — и лукаво посмотрел на жену.
— Я всегда буду рада тебе. Но неужели это возможно — четырехкомнатная квартира?
— Я уже дал задание моему заместителю. Кое-какие варианты намечаются. Сейчас не будем на этом сосредоточиваться. Дело будет идти само собой. А теперь вот что. Как ты смотришь на двухнедельный отпуск в горах? Март там — замечательное время.
— Дадут ли отпуск?
— Мы ведь договорились, что ты пойдешь на курсы косметичек, а они начинаются в апреле. Значит, сможешь в марте уволиться. Ты насчет курсов не передумала?
— Нет.
— Тогда все ладно получается. В Терсколе, это в Кабардино-Балкарии, мы остановимся в гостинице. Нам все устроит директор ростовского отделения моего института.
— Как в сказке! — воскликнула она.
Вика невольно вспомнила разговор с Сергеем, то будущее, которое он предлагал ей, — трудовую интеллектуальную жизнь с маленькими радостями. И все это в маленькой комнатушке, в квартире с родителями. Боже мой, какая тоска! Раньше надо было порвать с Сергеем. И все-таки… и все-таки он иногда снился ей. Они лежали на пляже у моря, Сергей брал ее на руки и нес к воде. Она обнимала его за шею, прижималась к нему… Какое блаженство, как хорошо — до слез… И сон обрывался. Глаза были мокрыми.
Рядом с ней лежал ее второй муж, и она невольно отодвигалась от него. Что ж, выходит, не любит?
Ласки его Вика принимала с трудом, при нем она как бы чувствовала себя в одежде, стесняющей свободу движений.
Рассказала об этом матери. Та, как наседка, видящая опасность, которая грозит ее цыпленку, всполошилась, забегала, захлопотала, захлопала крыльями:
— Да ты что? Уж не задумала ли возвращаться к Сереже? Не любишь Валентина Васильевича… Привыкнешь. Старые люди говорили: стерпится — слюбится. Да только за одно то, что он делает и хочет сделать, а у этого человека слово с делом не расходится, можно, как говорится, ему ноги мыть и воду пить. Запомни: он твой муж настоящий и единственный.
ПОЕЗДКА В ГОРЫ
В марте супруги решили провести две недели в районе Баксанского ущелья. Ехали они поездом в вагоне СВ. Вика была восхищена.
— Какая прелесть! — сказала она, входя в купе. — Только на двоих. Тут же умывальник.
Она сразу оценила комфорт вагона с полированными стенами и мягкой ковровой дорожкой, с нарядными вежливыми проводницами. Было уютно и чисто.
В Ростове-на-Дону их встретил Дворецкий — человек среднего роста, с большой головой, юркий — директор местного филиала того института, которым руководил Валентин Васильевич.
Дворецкий подсел к ним в вагон и доехал с ними до Минеральных Вод. По дороге Звягинцев и Дворецкий говорили о делах, листали бумаги в папках — их одну за другой ловко вытаскивал из портфеля директор филиала и раскрывал на купейном столике. Звягинцев свою поездку в Терскол оформил как деловую командировку и таким образом пытался в некотором роде ее оправдать.