За полтора года, что Виктор с Росер были женаты, между ними установились замечательные отношения, родственные и товарищеские. Они делили все, кроме постели, она — потому что не могла забыть Гильема, он — чтобы не запутать еще сильнее их отношения. Росер жила в убеждении, что любовь дается человеку только раз в жизни и что свою квоту она исчерпала. Виктор же нуждался в ней, чтобы бороться со своими призраками, она была его лучшим другом, и чем больше он узнавал ее, тем сильнее любил; порой ему хотелось перейти невидимую границу, их разделявшую, крепко обнять девушку за талию и поцеловать, но это означало бы предать память брата и могло привести к роковым последствиям. Придет день, и они поговорят об этом, о том, как долго должна длиться скорбь, и о том, как долго мертвые будут наказывать живых. Этот день настанет, когда решит Росер, как она решала почти все в их жизни, а до тех пор он будет рассеянно думать об Офелии дель Солар, как думают о выигрыше в лотерею, — очередных пустых мечтах. Виктор влюбился в сестру Фелипе с первого взгляда и с горячностью подростка, но, поскольку он больше с ней не виделся, эта любовь очень скоро превратилась для него в сказку. В туманных грезах он вспоминал черты ее лица, движения, платье, голос; образ Офелии был трепетным и призрачным и рассеивался при малейшем колебании воздуха. Он любил ее платонически, словно трубадур старинных времен.
С самого начала Виктор и Росер установили между собой систему отношений, основанную на доверии и взаимопомощи, что было необходимо для нормального сосуществования и дальнейшей жизни на чужбине. Оба согласились с тем, что Марсель будет для них важнейшим приоритетом до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать лет. Виктор почти не помнил, что Марсель ему не сын, а племянник, зато Росер об этом никогда не забывала, и за это любила Виктора так же, как он любил ее ребенка. Деньги на общие траты они держали в коробке из-под сигар. Финансами в их семье распоряжалась Росер. Она раскладывала всю сумму в четыре конверта, на неделю в каждый, и зорко следила за тем, как она уменьшалась, хотя питались они одной фасолью, которой Виктор наелся досыта еще в лагере. Если получалось немного сэкономить, они покупали малышу мороженое.
Они были совершенно разные по характеру и потому хорошо ладили. Росер никогда не углублялась в сентиментальности, свойственные эмигрантам, она не оглядывалась назад и не идеализировала ту Испанию, которой страна больше не была. Ведь они не просто так ее покинули. Чувство реальности всегда спасало ее от несбыточных желаний, бесполезных сожалений и гнетущего озлобления; грех уныния ей также был незнаком. Она не поддавалась усталости и отчаянию, никакие усилия и жертвы не казались ей избыточными, она, как танк, шла к цели через полосу препятствий. Ее планы отличались первозданной ясностью. Росер не собиралась всю жизнь аккомпанировать в радиопостановках с их неизменным репертуаром, состоявшим либо из грустных и романтических мелодий, либо из воинственных и мрачных композиций, в зависимости от содержания. Она была по горло сыта исполнением марша из «Аиды» или вальса «Голубой Дунай». Росер хотела посвятить себя серьезным занятиям музыкой, единственному делу жизни, и послать к дьяволу все остальное. Как только таверна начнет их обеспечивать и Виктор получит диплом, она поступит на факультет музыки. Росер хотела пойти по стопам своего учителя и стать преподавателем и композитором, как Марсель Льюис Далмау.
Ее муж, напротив, постоянно был удручен и жил под гнетом тяжелых воспоминаний и неутихающей ностальгии, и только Росер понимала причину его мрачных мыслей. Он продолжал учиться на медицинском факультете и заведовать таверной, и как будто все у него шло нормально, но он всегда был углублен в себя и смотрел на мир каким-то отсутствующим, словно у сомнамбулы, взглядом, не столько из-за усталости — хотя спал он мало и урывками, иногда стоя, как спят лошади, — сколько потому, что чувствовал себя совершенно опустошенным, запутавшимся в клубке бесконечных, навязанных ему самой жизнью обязанностей. Будущее виделось Росер сияющим, Виктор же ощущал вокруг себя только наступающий мрак.
— Через двадцать лет я уже буду стариком, — говорил он, но если Росер слышала эти слова, то резко обрывала его:
— Ты же мужчина, крепись! Мы прошли через столько испытаний, а ты только жалуешься и совсем не ценишь того, что мы имеем, неблагодарный! По другую сторону океана идет страшная война, а мы здесь живем в мире и сытости, и, попомни мои слова, останемся здесь еще надолго, потому что у Каудильо, будь он проклят, крепкое здоровье, злодеи обычно живут долго.
Тем не менее если ночью Росер слышала, как Виктор кричит во сне, то всегда приходила к нему в комнату и утешала. Она будила Виктора, ложилась рядом с ним на кровать, обнимала, словно мать, и кошмары оставляли его, и он больше не видел ампутированные ноги и развороченные тела, летящую шрапнель и колющие штыки, огромные лужи крови и рвы, полные костей.
Прошел почти год, прежде чем Офелия и Виктор встретились снова. За это время Матиас Эйсагирре приобрел в Асунсьоне[25] на самой главной улице города внушительный дом, мало соответствующий его должности заместителя и зарплате госслужащего. Посол счел это вызовом и при каждом удобном случае отпускал саркастические замечания в адрес своего подчиненного. Матиас обставил дом присланной из Чили мебелью и предметами интерьера, а его мать специально приехала набрать штат прислуги, что было непросто, поскольку местное население говорило только на гуарани[26]. Благодаря непрерывному потоку любовных писем, а также эффективным проповедям и увещеваниям будущей свекрови, доньи Лауры, упорствующая невеста наконец приняла предложение руки и сердца. В начале декабря, когда Офелии исполнился двадцать один год, Матиас приехал в Сантьяго на официальную помолвку, которая состоялась в саду дома дель Солар в присутствии ближайших родственников обеих семей, — всего около двухсот человек. Союз благословил Висенте Урбина, племянник доньи Лауры, харизматичный священник, интриган и весьма энергичный человек, которому гораздо больше пошел бы военный мундир, чем сутана. Поскольку ему еще не исполнилось сорока лет, Урбина имел довольно скромное влияние на высшие церковные чины и на своих прихожан из богатого квартала, лишь иногда исполняя роль советника, арбитра и судьи. Однако иметь такого человека в семье считалось привилегией.
Свадьба была назначена на сентябрь следующего года — брачный месяц для знатных семей. Старинное бриллиантовое кольцо Матиас надел Офелии на безымянный палец правой руки, чтобы возможные соперники знали — эта девушка уже кому-то предназначена, и наденет обручальное кольцо ей на левую руку в день бракосочетания, окончательно устанавливающего, что она навсегда отдана мужу. Ему хотелось подробно рассказать своей невесте о тех приготовлениях, которые он затеял в Парагвае, чтобы встретить ее как королеву, но она рассеянно перебила его:
— Зачем так торопиться, Матиас? Мало ли что может произойти до сентября.
Когда он встревоженно спросил, что она имеет в виду, Офелия упомянула о Второй мировой войне, которая может докатиться до Чили, или случится еще одно землетрясение, или какая-нибудь катастрофа произойдет в Парагвае.
— Будем надеяться на лучшее, — заключил Матиас.
Офелия наслаждалась этим периодом ожидания и приготовлений к свадьбе: она заворачивала приданое в шелковую бумагу и раскладывала по сундукам букетики лаванды, отослала в монастырь своей тете Терезе скатерти, простыни и полотенца, чтобы там на них вышили переплетенные монограммы — ее и Матиаса, встречалась с подругами в чайном салоне отеля «Грийон» и без конца примеряла свадебное платье и прочее приданое. У своих сестер Офелия обучалась основам управления домашним хозяйством, демонстрируя к этому явное расположение, что было удивительно, учитывая закрепившуюся за ней славу ленивой и безалаберной девицы. До свадьбы оставалось еще девять месяцев, но она уже прикидывала, как бы продлить этот период. Ее пугала перспектива нерасторжимого замужества и жизнь с Матиасом в другой стране, те она никого не знает, вдали от своей семьи, в окружении индейцев гуарани и детей, которых она родит, и где, в конце концов, станет покорной неудачницей с загубленной жизнью, как ее мать и сестры. Однако альтернатива была еще хуже — остаться незамужней значило зависеть от щедрости отца и брата Фелипе в отношении финансов и превратиться в парию в социальном плане. Возможность начать трудиться, чтобы самостоятельно зарабатывать на жизнь, была такой же химерой, как идея уехать в Париж и рисовать картины, живя в какой-нибудь мансарде на Монмартре. Она выдумала целую вереницу различных предлогов, чтобы отложить свадьбу, и не представляла себе, что Небеса пошлют ей единственно стоящий — Виктора Далмау. Когда она случайно встретилась с ним через два месяца после помолвки и за семь месяцев до свадьбы, к ней пришла любовь, какая бывает в романах, такая, какой она никогда не испытывала к Матиасу с его неизменной верностью.
Посреди жаркого и сухого лета в Сантьяго, когда те, кто может себе это позволить, массово выехали за город и рассредоточились по пляжам, Виктор и Офелия встретились на улице. От неожиданности оба застыли, словно воры, застигнутые врасплох, и прошла целая минута, прежде чем Офелия взяла инициативу в свои руки и еле слышно произнесла: «Привет!» — что Виктор расценил как знак доброго к нему расположения.
Целый год он верил, что любит ее без малейшей надежды на взаимность, а теперь оказалось, что она тоже думала о нем, это было очевидно, иначе почему эта девушка дрожит, словно новорожденный жеребенок. Она была еще красивее, чем он помнил: светлые глаза и чуть загорелая кожа, платье с открытыми плечами и беспорядочные локоны, выбивающиеся из-под шляпки. Ему удалось овладеть собой настолько, чтобы завязать с Офелией ничего не значащий разговор; так он узнал, что семья дель Солар проводит три жарких месяца то в Сантьяго, то в летнем доме в Винья-дель-Мар, что она приехала в столицу, чтобы сходить в парикмахерскую и к дантисту. Виктор, в свою очередь, в четырех фразах поведал ей о Росер, о ребенке, об университете и о таверне. Вскоре темы были исчерпаны, и они умолкли, потея на солнце и сознавая, что если расстанутся сейчас, то упустят прекрасную возможность. Когда девушка стала прощаться, Виктор взял ее под руку, отвел в тень, под козырек аптеки, находившейся совсем рядом, и, смущаясь, предложил Офелии провести вечер вместе.