В глубине души он был рад снова обрести покой родного очага. Масштабная личность гостя занимала все пространство дома до последнего уголка.
Они увидятся через тринадцать месяцев, когда Виктор и двое его друзей примут участие в организации конного перехода Неруды по горным тропам в другую страну — в Аргентину. Все это время поэт, неузнаваемый из-за отросшей бороды, прятался у своих друзей и товарищей по партии, а полиция наступала ему на пятки. Путешествие в Аргентину оставило в памяти Виктора такой же неизгладимый след, как и стихи поэта. Верхом на лошадях они ехали через холодную сельву среди тысячелетних деревьев, пробирались по горам с бесконечными родниками; вода была повсюду: быстрые ручьи стекали между древних стволов, каскадами рассыпались с небес, увлекая за собой все, что попадалось им на пути, превращаясь в бурные реки, которые путешественники осторожно переходили, вытянувшись в цепочку. Спустя много лет Неруда вспоминал об этом приключении: «Мы с трудом пробирались вперед, вокруг — бескрайнее одиночество и бело-зеленая тишина… Но в сияющей и таинственной природе ощущалась угроза: казалось, мы погибнем от холода и снега либо нас настигнут преследователи».
Виктор простился с Нерудой на границе, где того уже ждали гаучо[28] со сменными лошадьми, чтобы продолжить путешествие.
— Правительства меняются, а поэты остаются, дон Пабло. Вы вернетесь со славой и всенародным признанием. Запомните мои слова, — сказал Виктор, обнимая его.
Неруда покинул Буэнос-Айрес по паспорту на имя Мигеля Анхеля Астуриаса, известного писателя из Гватемалы, с которым у него имелось некоторое внешнее сходство, — у обоих был «крупный нос, мясистое лицо и плотное телосложение». В Париже Неруду, как родного брата, принял Пабло Пикассо, а на прошедшем здесь же в апреле 1949 года Всемирном конгрессе сторонников мира его чествовали как истинного виновника торжества. В те же дни чилийское правительство объявило в печати, что присутствовавший на Конгрессе человек — самозванец, двойник Пабло Неруды, а настоящий Неруда находится в Чили, и полиции якобы известно, где именно.
В тот день, когда Марселю Далмау Бригера исполнилось десять лет, пришло письмо от бабушки Карме, которая объехала полмира, прежде чем нашла место, предназначенное ей судьбой. Родители рассказывали мальчику о ней, но он никогда не видел фотографий Карме, и рассказы о мифической семье Далмау, некогда проживавшей в Испании, были так далеки от окружающей действительности, что он воспринимал их так же, как невероятные истории из книг в жанре фантастики и хоррора, которые он собирал. Именно в этом возрасте он отказался говорить на каталонском, сделав исключение только для старика Джорди Молине в таверне «Виннипег». С остальными он говорил по-испански, подчеркивая чилийский акцент и порой употребляя непечатные словечки, за которые ему случалось получать от матери звонкие оплеухи, но, кроме этой особенности, во всем остальном Марсель был идеальным ребенком: сам делал уроки, сам ездил на городском транспорте, следил за своей одеждой и частенько за своим питанием и даже сам договаривался о визите к дантисту и в парикмахерскую. Он был словно взрослый человек в коротких штанишках.
Однажды, вернувшись из колледжа, он вынул содержимое почтового ящика, взял свой еженедельный журнал о пришельцах и природных чудесах, а остальную корреспонденцию положил на столик в прихожей. Марсель привык к тому, что в доме в это время пусто. Так как у обоих родителей расписание было непредсказуемое, они давали сыну ключ от входной двери с пяти лет, а на трамвае и автобусе он научился ездить один с шести лет. Он был высокий и худой, с тонкими чертами лица, черными глазами, глядевшими на мир с удивлением, и жесткими волосами, которые стягивал резинкой. Прической он походил на исполнителя мелодий танго, в остальном же, подражая Виктору Далмау, был сдержан и говорил короткими фразами, избегая подробностей. Он знал, что Виктор не его отец, а его дядя, но эти сведения значили для него так же мало, как и легенда о бабушке, которая слезла с мотоцикла среди ночи и затерялась в толпе отчаявшихся людей. Первой в тот день домой пришла Росер, с тортом в руках по случаю дня рождения сына, а немного погодя, после тридцатичасового дежурства в больнице, появился Виктор, не забыв принести подарок, о котором Марсель мечтал с трех лет.
— Это настоящий микроскоп, поэтому он такой большой, он будет служить тебе, пока не женишься, — пошутил Виктор, обнимая мальчика. Он чаще выражал свою любовь, чем мать, и был куда более мягким по характеру. Мать невозможно было на что-то уговорить, зато Марсель знал не меньше десятка приемов, чтобы добиться от Виктора того, что ему нужно.
После ужина и торта мальчик принес в кухню почту.
— Ты только посмотри! Это же от Фелипе дель Солара! Я его несколько месяцев не видел, — сказал Виктор, взглянув на адрес отправителя.
Он держал в руках большой конверт со штемпелем адвокатской конторы дель Солар. В нем лежал конверт поменьше и записка с предложением вместе пообедать как-нибудь на днях и с объяснением, почему письмо шло так долго: его послали на старый адрес Фелипе, но оно вернулось на почту, так и не попав к нему в руки, ведь теперь у него квартира неподалеку от Гольф-клуба. Через минуту крик Виктора заставил вздрогнуть жену и сына, они никогда не слышали, чтобы он повышал голос.
— Это о маме! Она жива! Жива! — повторял он, и голос у него срывался.
Марселя мало взволновала эта новость, он бы предпочел, чтобы вместо бабушки материализовался кто-нибудь из пришельцев, но его настроение изменилось, когда ему объявили, что они отправляются в путешествие. Начиная с этого момента, вся их жизнь была подчинена приготовлениям к встрече с Карме: письма шли туда и обратно без надежды на ответ, летели телеграммы, Росер оставила уроки и концерты, а Виктор — работу в больнице. Марселем никто не занимался; воскресшая бабушка значила больше, чем потеря целого учебного года, и больше, чем он сам. Они летели перуанской авиалинией, с пятью пересадками, до Нью-Йорка, оттуда плыли на корабле до Франции, потом ехали из Парижа до Тулузы на поезде и, наконец, до княжества Андорра на автобусе по дороге, которая извивалась по горам, словно бегущая ласка. Никто из троих не летал раньше на самолете, и благодаря этому опыту открылась единственная слабость Росер — боязнь высоты. В обычной жизни, когда она смотрела на улицу с балкона последнего этажа, она скрывала свою акрофобию так же стоически, как терпела любую боль и любые трудности. Стиснуть зубы и тащить свою ношу дальше, не показывая истинных чувств, — таков был ее девиз, но в самолете у нее сдали нервы и всегдашняя уравновешенность исчезла. Мужу и сыну пришлось держать ее за руку, утешать, отвлекать и поддерживать, когда ее рвало в течение нескончаемых часов полета, и почти волоком таскать ее на пересадках, поскольку она едва могла передвигаться сама. По прибытии в Лиму — вторая пересадка в этой одиссее после Антафагасты[29] — Виктор, учитывая ее плачевное состояние, решил отправить жену обратно домой по суше и продолжать путь с Марселем, но Росер наотрез отказалась возвращаться, проявив обычную твердость характера.
— Я полечу хоть в самом аду. И хватит об этом говорить.
Так она и летела до Нью-Йорка, дрожа от страха и мучаясь рвотой, то и дело меняя бумажные пакеты. Она хотела заставить себя привыкнуть летать, поскольку знала, что в будущем ей придется это делать, если проект создания оркестра старинной музыки, которым она занималась, претворится в жизнь.
Карме ждала их на автобусной станции Андорра-ла-Велья, сидя на скамье; она была прямая как палка и, как всегда, курила. Она носила траур — по тем, кто умер, кого потеряла, и по Испании, — на голове красовалась нелепая шляпа, а из сумки, которую она держала на коленях, высовывалась маленькая белая собачка. Они сразу узнали друг друга, поскольку все трое не так уж сильно изменились за десять лет разлуки, разве что Росер приобрела стиль, соответствующий ее положению, и Карме даже немного оробела, глядя на эту женщину, хорошо одетую, тщательно подкрашенную и уверенную в себе. Последний раз она видела ее той ужасной ночью, беременную, обессиленную и дрожащую от холода в мотоциклетной коляске. Единственный, кто при встрече расчувствовался до слез, был Виктор; женщины поцеловали друг друга в щеку, словно виделись накануне, будто война и изгнание были всего лишь незначительными эпизодами в их судьбе, во всем остальном вполне безмятежной.
— А ты, должно быть, Марсель? А я твоя авиа[30]. Есть хочешь? — Так Карме приветствовала внука и, не дожидаясь ответа, достала сладкую булочку из своей волшебной сумки.
Марсель, как завороженный, рассматривал сложную географию морщин на лице своей бабушки, ее пожелтевшие от никотина зубы, пепельные жесткие волосы, выбивавшиеся из-под шляпки и похожие на сухое сено, на ее искривленные артритом пальцы и думал, что, если бы у нее на голове были еще и антенны, она вполне могла бы сойти за марсианина.
Такси марки двадцатилетней давности, скрипя, довезло их до скрытого в горах города, который, по словам Карме, являлся центром шпионажа и контрабанды, поскольку в те времена только эти два занятия приносили хоть какую-то выгоду. Сама она занималась контрабандой, для шпионажа надо было иметь связи в высших европейских структурах и знаться с американцами. После окончания Второй мировой войны в 1945 году прошло уже четыре года, и опустевшие европейские города понемногу оправлялись от голода и разрухи, однако множество беженцев и людей, согнанных с насиженных мест, все еще бродили по горам. Карме объяснила, что Андорра была шпионским гнездом во время войны, и сейчас, когда идет холодная война, продолжает таковой оставаться. Раньше через эту территорию шли те, кто спасался от немцев, в основном евреи и беглые преступники, иногда они становились жертвами самих проводников, которые либо убивали несчастных, либо передавали их врагу, а себе забирали деньги и драгоценности беженцев, если таковые у них имелись.