Оскар опустил в источник ладонь; вода обожгла пальцы, и он торопливо отдернул руку, а затем, опасливо поглядывая на струйки пара, которые вдруг начали слабо светиться розовым, побрел вверх по каньону, размышляя о Пеллюсидаре[19], что бурлил под ногами: перед мысленным взором прокурора возникали призрачные видения – ярко-желтые потоки расплавленного металла… Правда, если рассуждать по-научному, в действительности он шагал по камням, которые с точки зрения геологии не были ни жидкими, ни твердыми. Ничтожное изменение гравитационного или магнитного поля – и ночь взорвется заодно с планетой. Каково жить на свете тому, кто осведомлен о возможности подобного исхода?
В лесу было темным-темно. Оскар то и дело натыкался на ветки, которые так и норовили его исцарапать. Интересно, как ориентируются в такой темноте остальные? Он постоянно наступал на что-то мягкое, отчего к горлу всякий раз подкатывала тошнота. До чего же плохо без фонаря. Однажды он гостил у приятеля в Виргинии, и тот повел Оскара на экскурсию в одну из пещер горы Шенандоа; в один прекрасный момент ему вздумалось выключить фонарик, чтобы гость на собственном опыте убедился, что означает полное отсутствие света. Мрак полностью соответствовал выражению «хоть выколи глаз» – черная, непроницаемая пелена.
Сейчас все было несколько иначе. Сквозь листву над головой проглядывали звезды, на западе сверкала над горизонтом искорка солнечной батареи, похожая на далекий уличный фонарь. Какой-никакой, а свет. Любопытно, сколько свечей в звезде? Прикинем: считается, что зажженную свечу можно разглядеть с расстояния около восьми миль. В детстве они пытались проверить правильность этого мнения: отправились в пустыню, зажгли свечу, и один из них пошел прочь, чтобы установить, на каком именно удалении перестанет различать свет. Кажется, восьми миль там не было и в помине. Кстати, а что вообще мешает видеть свет? Что встает у него на пути? Оскар вдруг живо представил себе, как бродит по пустыне мальчишка, стараясь отыскать в темноте тусклый огонек…
Если поднести к лицу ладонь, можно пересчитать пальцы. Жуть! Во мраке рука напоминает черного осьминога. А что впереди? Что это за черные тени, чуть более светлые, чем фон, на котором они проступают? Того и гляди врежешься в дерево. Ну вот, пожалуйста, что и требовалось доказать. В конце концов Оскар решил уподобиться лунатику и идти, выставив перед собой руки.
Ничего не видно, зато сколько всего слышно! Шелест ветра, иногда переходящий в протяжный вой; шуршание листвы, плеск воды – и множество других звуков, гораздо более отчетливых… Скрип ветвей (эвкалипты любят поскрипеть, весьма разговорчивые деревья), непонятные шорохи в траве… Оскар стал двигаться еще осторожнее. Очевидно, при его приближении разбегались в разные стороны ночные животные – как люди в японских фильмах про Годзиллу. Может быть, среди них найдутся экземпляры, вооруженные чем-нибудь вроде змеиного яда. Поэтому спешить не стоит. Дадим им время спрятаться.
Чуть погодя он пошел быстрее. Гремучие змеи наверняка дрыхнут, а опасны во всей округе они одни. Может быть. Во всяком случае, надо поторапливаться. А чтобы обезопасить себя от возможных неприятностей, следует производить побольше шума. Оскар подобрал с земли палку и принялся размахивать ею, время от времени попадая по деревьям. Замечательно. Ему вспомнился рассказ знакомого: тот шел летней ночью по берегу озера в Восточном Техасе, постоянно слышал чмокающий звук, и наконец до него дошло, что он давит снующих под ногами лягушек. Такие дела. В темноте лучше всего двигаться на ощупь и ориентироваться по звукам.
Оскар уперся в каменную стену. Похоже, здесь развилка. Он свернул направо, и вскоре ему пришлось продираться сквозь кусты, карабкаясь вверх по склону. Среди кустов изредка попадалась некая разновидность юкки с острыми, точно бритва, листьями. Ее следовало всячески избегать. Если вдуматься, он свалял изрядного дурака. Куда лезет? Что рассчитывает найти? Ясно ведь, что никому другому просто не придет в голову изображать из себя бульдозер.
Тем не менее Оскар продолжал сражаться с кустарником. Те, кто путешествует в одиночку, получают очень важное преимущество перед теми, кто направляется куда-то вдвоем или в более многочисленной компании: можно не стесняясь вытворять невероятные глупости. Толокнянка? Мескитовое дерево? Какая разница, главное, что тут не поможет и палка. Ветки будто железные. Ладно, обойдем. Пускай его заставляет идти дальше ослиное упрямство, он не остановится, пока не достигнет цели. Конечно, уже двадцать раз можно было бы повернуться и пойти обратно, к источнику, но зачем? Раз вышел на дорогу – иди. По инерции. Следуй обезумевшему гироскопу духа. Оскару вспомнилось, как они с приятелями пытались когда-то оценивать всех знакомых по трем параметрам – безумности, шарму и удачливости, причем по шкале от единицы до десяти для каждой категории; он единственный удостоился трех десяток. Хорошие были друзья. Но сейчас безумие явно перевалило за сотню.
Бей, ломай, круши! Честно говоря, чем не жизнь – блуждать в гордом одиночестве во мраке, продираться, размахивая палкой, сквозь стальной кустарник высотой по колено, а то и в человеческий рост? Великолепная аллегория. Осел в джунглях.
Взошла луна, и местность волшебным образом изменилась. Каньон словно наполнился густым, полупрозрачным белым сиропом, на фоне которого стали отчетливо различимы все деревья. Своего рода черно-белая фотография моря или заснеженного леса – или чего-то еще. Эвкалипты лениво покачивали листьями, поскрипывали на ветру, а прямо перед Оскаром возвышалось пыльное деревце, почему-то напомнившее прокурору бактерию под микроскопом. Бациллус дубовус. Дуб означает мужество. «Мужества ему не занимать», – сказал Хэнк, рекомендуя Оскара на должность городского прокурора. Интересно, неужели в каждом городе перед тем, как назначать прокурора, советуются с таким вот Хэнком? Чудеса да и только. По земле стелились тени, пускавшиеся порой в призрачный пляс. Оскар видел ровно настолько, чтобы заметить, что все вокруг движется. А ветер не слишком ведь сильный… Тягучий лунный свет, аромат полыни…
Сама луна казалась ослепительно белой, испещренной бесчисленными метками. Кролик мешает в миске рис, говорят китайцы. У луны, как и у него, Оскара, есть свое лицо. Сестра луна. Стоит наклонить голову вправо – и пожалуйста: видны длинные, отведенные назад кроличьи уши. Миска риса – а может быть, тарелка пудинга. Но кролик вот он, смотрит вниз, на Землю.
Зашелестела листва, ветер принес издалека звук, похожий на стон терзаемой адскими муками души. Такой звук получается, если подуть через дырку в камне… Жуть. Внезапно слева колыхнулись тени, и Оскару почудилось – луна словно придала остроту его зрению, – он заметил среди деревьев какое-то движение. Точно! Кто это там, такой большой?..
Мчится прямо на него!
– Эй! – воскликнул Оскар, машинально выставляя вперед руки.
– Ааа! – Существо с воплем отпрыгнуло назад.
– Дорис! – Оскар опомнился первым. – Извините меня…
– Что?!
– Это я!
– Кто? – Ее голос выражал страх и злость.
– Оскар. Помните, мы вместе купались…
– Не смейте надо мной шутить! – крикнула она. Провела ладонью по лицу. Похоже, ее разозлило вовсе не внезапное появление Оскара. – Почему вы следите за мной?
– Ничего подобного! Я… – С языка рвалась дюжина объяснений. Следовало решить, какое лучше всего соответствует настроению Дорис. – Я просто пошел погулять. Подумал, что, если мы встретимся, вдвоем нам будет веселее…
– Мне никто не нужен! Слышите? Оставьте меня в покое! – С этими словами Дорис пробежала мимо Оскара и ринулась напролом через кусты.
Он глядел ей вслед, пораженный ненавистью, прозвучавшей в голосе женщины. В ушах отдавался стук сердца, доносившийся словно из-под земли. Обидно, черт возьми! Взяла и все испортила. Между прочим, так не честно. Впрочем, Оскар быстро справился со своими чувствами.
– Что ж, – произнес он голосом Джона Уэйна, – сдается мне, лезть на гору придется одному. – И двинулся дальше, разговаривая сам с собой голосами всех киноактеров, каких только помнил. – Жуткие заросли, верно, капитан? Верно, сынок, но они закрывают нас от индейцев. Попадись мы пайютам, нам не миновать космических ястребов.
Склон стал круче, и Оскару пришлось опуститься на четвереньки, чтобы пробраться под переплетением ветвей, а затем и вовсе лечь на живот и ползти, не обращая внимания на грязь – сухую, чистую грязь, что забивалась под рубашку. Аромат полыни стал настолько сильным, что ему показалось: вдохни – и задохнешься. Эй, капитан, должно быть, кто-то уронил мешок с пряностями.
Наконец он выбрался на залитый лунным светом гребень. Глазам предстал монохромный пейзаж: волны костлявых серых холмов накатывались на Седельную гору. Между ними черными провалами зияли каньоны. Луну окутывало облако белого света, которое заслоняло собой звезды. Кое-где виднелись макушки деревьев, этакие черные виселицы на развалинах старинных домов. Ветер задул сильнее. Внезапно Оскар уловил краем глаза какое-то движение.
Он повернулся в ту сторону, ничего не увидел, однако был уверен, что ему не померещилось. Неужели вернулась Дорис? Решила, что обошлась с ним недостаточно круто? Или же – глупо, конечно, даже надеяться – собралась извиниться? «Дорис?» Надежда умерла, едва родившись. Не глупи, Оскар. Помимо всего прочего…
Вот оно, снова! Меж кустов промелькнула тень. Серая тень в лунном свете.
Животное.
Издалека донеслось диковинное тявканье, сопровождаемое тонким воем – своего рода тирольский распев. Похоже на тот звук, который он принял за стон… Волки?
– Не может быть, Джонс, – прошептал Оскар. – Волков прикончили еще во времена молодости моего дедушки.
Как бы то ни было, он поспешно взобрался повыше. Оттуда наверняка лучше видно. Черт, как не вовремя разболелась нога! Гребень венчали несколько взгромоздившихся друг на друга валунов, которые словно тянулись к небу. Неплохое убежище – и отличный наблюдательный пункт.