Слугин тоже спал спокойно, но встал раньше. Натощак приложился к бутылочке и отправился посмотреть, как уносят на прикрытых простынями носилках его жертвы.
Я знаю, какой вопрос беспокоит читателя, и отвечу сразу. Три психиатра высокой квалификации целый месяц в больничных условиях изучали личность Слугина, его здоровье и поведение. Они собрали данные о всей его жизни, наблюдали за ним, исследовали мельчайшие нюансы его психики. И пришли к выводу, что речь идет о человеке здоровом, отдающем отчет в своих действиях, вменяемом, если пользоваться научной терминологией, а значит, несущем всю полноту ответственности за содеянное. И Бульбаков, разумеется, тоже.
Так выходит, спросите вы, это зверское убийство нескольких человек — оно что же, из-за пары туфель? Из-за пачки папирос? Из-за недопитой бутылки вина, которую Слугин забрал у женщины, нанеся ей двенадцать ножевых ран? Я и сам задаю себе тот же вопрос и тщетно ищу ответа. Столь же тщетно, как и судьи.
«Бутылку вина, — сказал Слугину судья, — ты мог бы и так отобрать, не убивая. Ведь мог бы?» — «Мог», — улыбнулся Слугин, молодецки расправив плечи. «А зачем же ножом?.. Двенадцать раз…» — «Не знаю».
«Не знаю», — твердили Слугин и Бульбаков, и я думаю, это не было ложью.
Я думаю, они и правда не знали — зачем, и это куда страшнее, чем если бы знали. Ибо даже преступную логику поступков можно как-то предвидеть, а предвидя, предотвратить, но бессмысленную жестокость, одержимую злобу — как ее-то предвидеть?
«Убили безо всякой причины» (многократно повторенные показания Бульбакова). «Просто так… Убили, и все… Не могу объяснить — почему…» (показания Слугина).
Он не может, но мы-то должны. Почему аккуратный, чистенький Бульбаков («Незлобивый, откровенный, вежливый», — сказал о нем классный руководитель) способен поднять руку на человека, торопясь на трансляцию хоккейного матча? Что сделало зверем 15-летнего Слугина, который держал в страхе весь поселок — сотни взрослых людей, Слугина, который плевал на выговоры и разъяснительные беседы?
Суд вынес обоим максимально возможный для несовершеннолетних приговор — самый суровый, который закон допускает: по десять лет лишения свободы каждому. И частное определение: если бы Слугин был своевременно изолирован (для этого были законные основания), погибшие остались бы живы.
Но вопрос «зачем?» — главный вопрос в этом трагическом деле — все равно остается. Защита ходатайствовала о вызове в суд психолога, чтобы помог он раскрыть мотивы этого страшного преступления. Прокурор, однако, не согласился. «Нет тут сложных психологических моментов», — уверенно сказал он.
Неужто действительно нет?..
1973
На вопрос, которым завершается очерк, попытались ответить люди разных профессий, возрастов, взглядов. Откликнулись юристы и педагоги, психологи и врачи. Уникальность, беспрецедентность истории, рассказанной в очерке, не помешала широте разговора: именно такие редчайшие и ошеломительные события привлекают общественное внимание и заостряют проблему. А проблема значительна, она отнюдь не сводится к вопросу: откуда взялись они, Слугин и Бульбаков, и как с ними поступить?
Нет, она важнее и шире: можно ли предотвратить такие драмы и что каждый из нас должен сделать, чтобы очистить город, район, улицу от злобствующего хулиганья?
«Первое, что бросается в глаза, — начал свой комментарий кандидат юридических наук Ф. Бердичевский: — вопиющее попустительство, приведшее к забвению известного принципа неотвратимости наказания… Вместо того чтобы немедленно принять предусмотренные законом меры, правонарушителя развращают безнаказанностью… Совершенно ясно, что наказание, если бы оно неотвратимо последовало еще после первых «звоночков», предотвратило бы гибель трех человек».
Да, э т и трое людей остались бы живы. Но ведь за прежние «доблести» Слугину — подростку пятнадцати лет — полагалось не так уж и много. Оказавшись вновь на свободе, каким бы он предстал перед нами: исправившимся или осатаневшим? Человеком, которого общество без опасений может принять в свои ряды, или злодеем, чья необъяснимая ярость обрушится не на те, так на другие, случайно подвернувшиеся ему под руку, жертвы?
Слугина и Бульбакова признали виновными в убийстве из-за корысти. Корысть и вправду была велика: пара стоптанных туфель, разменная мелочь, сигареты и неполная бутылка вина. Три жизни (и увечье четвертого!) — такова цена этой корысти…
Значит, что же — убивал «просто так»? Просто так ничего не бывает. Это не только расхожая «мудрость», итог нехитрых житейских наблюдений, но и строго научная истина, подтвержденная анализом и на этот раз. Когда юристы и психологи после публикации очерка «У крутого обрыва» внимательно исследовали дело, они обнаружили, что поступки Слугина «не лишены мотивов. Однако эти мотивы лежат не на виду, а глубоко запрятаны в отношении Слугина к окружающим людям, в содержании его собственных самооценок, в выработанных им привычках и в понимании своего места среди других людей».
В семье Слугиных, как мы видели, царил культ насилия, и этот культ, вместе с культом спиртного, от отца перешел к сыну. И от матери — тоже… Но отец, в довершение ко всему, был еще и поселковым клоуном, да и мать — местным посмешищем, когда горланистой пьянчужкой шаталась по улицам и по рынку. Могло ли это не ранить самолюбие сына и не озлобить его?
Всюду он был худшим из худших: последним учеником, бестолочью, лентяем, отпрыском алкоголиков и «рыжих». Никто не хотел иметь с ним дело, все отталкивали его, отпихивали, боялись. Самолюбие было задето, и этим не подавлялась, а лишь распалялась потребность «самоутвердиться», компенсируя свою «неполноценность» тем единственным способом, который был ему доступен, понятен, знаком: кулаком и ножом. Ему постоянно нужны были люди, аудитория, перед которой можно было «проявиться» — не умом, не трудом, не успехами, а страхом, который он наводил. Ему подчинялись, и это возвышало его в собственных глазах.
Но объясняет ли нам этот анализ внутренних пружин, руководивших его поступками, почему все-таки Слугин у б и л? Именно в этот момент, а не в какой-то другой, именно этих людей, а не тех, именно так, а не как-то иначе? Вряд ли… Едва ли… Не следует ли в поисках причин этого необъяснимого для нас поступка обратиться к особенностям личности Слугина, к тем свойствам его характера, его темперамента, которые выделяют его из ряда других личностей, формируют его сложный психофизиологический и нравственный облик? Такой анализ не под силу юристу, не под силу и обычному педагогу, психологические познания которого не безграничны.
Вот что пишет криминолог и судебный психолог М. Коченов, также подвергший анализу это уникальное дело:
«Границы нашего познания расширяются с каждым годом, а значит, увеличиваются и возможности активного и благотворного воздействия на личность. Психология давно уже превратилась в реальную силу, и ее надо смелее вводить в бой с преступностью — прежде всего для профилактики правонарушений несовершеннолетних.
Настало, видимо, время для серьезного обсуждения возможности создания в той или иной форме практической психолого-педагогической службы, направленной на предупреждение преступности несовершеннолетних.
Представим себе, что после одного из первых правонарушений Слугин попадает не на беседу к участковому уполномоченному, а на исследование к профессиональному психологу. Думаю, что многое было бы обнаружено своевременно, а значит — своевременно приняты меры.
Не будет ничего зазорного и в том, если органы, от которых зависит выбор формы наказания подростка, обратятся за консультацией к специалистам в области психологии и педагогики. Между прочим, подобный опыт уже существует и в некоторых европейских социалистических странах. Разве преподаватели ГПТУ и даже — еще того раньше — учителя школы не могли обратить внимание на ту общественную опасность, которая таится в особенностях психики Слугина, в образе его жизни? Но они оказались неспособными вовремя предотвратить это зло. Зато если бы существовала надлежащая психологическая служба, такие вопросы решились бы профессионально и эффективно. Почти не сомневаюсь в том, что психологи, учитывая условия, в которых жил Слугин, и некоторые особенности его личности, порекомендовали бы изолировать его на некоторое время, а не предоставлять возможность «перевоспитываться» своими силами и средствами».
Хотя М. Коченов и уклонился от четкого ответа на вопрос, что же послужило мотивом этого преступления (он признал лишь, что «дело Слугина и Бульбакова принадлежит к числу уникальных по фабуле и сложнейших в психологическом отношении»), им, и это самое главное, предложено конструктивное и весьма перспективное решение для профилактики наиболее опасных и тяжких преступлений, совершаемых людьми, подобными Слугину. Ведь для каждого очевидно, что сигналы «остерегайтесь меня» Слугин подавал не раз. Весь его облик, его поведение, отношение к окружающим, глухое равнодушие к чужой боли, «самоутверждаемость» насилием, потребность в агрессивных действиях, в причинении страданий, — все это было так очевидно, что требовалось даже не зоркое око педагога, а внимательный взгляд самого обыкновенного, профессионально далекого от педагогики, человека, чтобы понять реальную опасность, которую Слугин представляет для общества. Представляет и в том случае, если он п о к а еще и не совершил тяжкого деяния.
Конечно, это не значит, что допустивший даже мелкое правонарушение подросток, в предвидении (или из опасения) того, что он когда-то совершит уже не мелкое, должен профилактики ради отправиться за решетку. Это лишь значит, что вопрос о его судьбе надо решать не только как вопрос юридический («за такое-то нарушение полагается то-то, а про все остальное знать не хотим»), но и как психолого-педагогический — с привлечением специалистов, мнением которых сейчас никто не интересуется, исходя из обычной дилетантской самонадеянности, будто в мотивах поведения, в душевном мире формирующегося человека разобраться под силу любому. (Сравним мнение о деле специалиста, кандидата психологических наук: «сложнейшее в психологическом отношении», и мнение прокурора: «нет тут сложных психологических моментов».)