В погоне за дутыми процентами страдает дело: теряется драгоценное время, исчезают важнейшие улики, преступник, почувствовав безнаказанность, совершает новое преступление. Но цифра, обретя власть, живет отдельной, самостоятельной жизнью, заставляя так себя почитать, что это порой приводит к курьезам.
Мне показали недавно сравнительную табличку состояния преступности в двух соседних районах одной из союзных республик. В первом преступность снизилась по сравнению с предыдущим кварталом почти на десять процентов, во втором — выросла на пятьдесят! Легко представить себе, как склоняли этот «второй» на собраниях, на конференциях, как прорабатывали виновных, проглядевших, упустивших и допустивших, как подчеркивали красным карандашом эту лезущую в глаза крамольную цифру: пятьдесят процентов — шутка ли, право?!
А за процентами — вот что: в первом районе с пятидесяти одного совершенного преступления «кривая» сползла до сорока четырех, во втором же — поднялась с двух до трех. Но никто не сравнивал сорок четыре с тремя: феномен процентомании гнул свое, сшибая лбами минус десять с плюс пятьдесят.
Я не знаю по правде, какой вид отчетности предложить вместо этой опостылевшей и небезопасной цифири. Статистика, конечно, необходима, без нее современное общество развиваться не может. Но колонки и столбики цифр выстраивает все-таки человек — для того, чтобы лучше познать действительность, чтобы увидеть не миф, а реальность, чтобы проценты сделали нас мудрее и зорче, а не слепили глаза.
Говорят, цифры холодны и бесстрастны. Мы видим, что это не так. В них не только пафос и страсть, в них — сила, способная и мобилизовать на борьбу со злом, и отвлечь внимание от проблем подлинных ради проблем мнимых. Дело не в цифре — в том, что с т о и т за нею, что мы в и д и м за нею, как используем ее на благо людей.
Грызухин и Голубев осуждены — забота местного начальства о красе статистической рубрики им все же не помогла. Но есть ли гарантия, что где-то, кто-то, по ком плачет скамья подсудимых, не ходит заносчивым гоголем, уповая на цифру, торжествующе возомнившую, что она-то и есть — кум королю?!
БАНЯ
«Волга», как меня слышишь? — надрывается рация. — Даешь бетон, «Волга»! Даешь бетон, говорю!..» — «Слышу, слышу! Даю…» Идет бетон, и это значит — набирает темп Чебоксарский тракторный. И за первой очередью скоро вступит вторая, и мощные трудяги — промышленные тракторы — разъедутся по стране, чтобы прокладывать трассы, возводить заводы и города… «Волга» дает бетон!
Тут же, неподалеку, — палаточный городок. Сейчас он пустует. Летом его заселит веселое племя студентов. ЦК ВЛКСМ объявил Чебоксарский тракторный всесоюзной ударной комсомольско-молодежной стройкой. Есть у строителей и Дом культуры, и библиотека, куда отовсюду поступают в дар тысячи книг, стадион и физкультурные залы, танцплощадки, где молодежь стройки и студенты проводят досуг. Студенческие отряды каждое лето помогают строителям, не чураясь никакой, даже самой «черной», работы и не требуя для себя скидок, льгот и комфорта. Не за комфортом они едут сюда, что верно, то верно, но должны же, однако, хозяева позаботиться о своих добровольных помощниках?! И они позаботились: на высоком волжском берегу временно выделен большой участок, чтобы на нем разместить самое необходимое для быта и отдыха студентов. Баня — прежде всего.
Я долго искал эту баню, тщетно блуждая по заснеженным опустелым дорожкам, мимо бараков и времянок. Домики были ветхие, наспех сколоченные, через разбитые стекла внутрь намело снега, непрочные фанерные листы покосились, прогнулись, прогнили… Зато рядом, чуть на отшибе, вызывающе красовался двухэтажный кирпичный дом — с лоджиями, балконами, галереей. «Профилакторий» — гласила дощечка, прибитая возле входа. Огромная овчарка рванулась, преградила мне путь, залилась злобным, пронзительным лаем.
Баня пряталась в зарослях ивняка, напрочь скрытая сверху от постороннего глаза. Чтобы к ней подойти, пришлось спускаться по крутой обледенелой лестнице — около сотни ступенек. Как раз в этом месте река образовала уютную бухточку — миниатюрная банька современной постройки служила ее украшением. Крытые лаком доски ценных пород отливали медью в лучах заходящего солнца. Резные наличники, декоративные фонари и ручки из кованого железа, кокетливое крылечко причудливой формы прелестно вписывались в пейзаж, а воображение легко подсказывало, как гляделась эта игрушка летом, утонувшая в зелени, у самой кромки песчаного пляжа, на который набегает волна.
Я вошел в «санпропускник» (такая табличка висела над дверью), вошел — и ахнул. Холл с камином, баром, полатями, застланными коврами… Массивные висячие подсвечники ручной работы… Панно и росписи на стенах… Отделанная кафелем и мрамором крохотная парилка… Хозяева постарались на славу, позаботились о студентах, создали им этот райский уголок для отдыха и здоровья.
Создать-то создали — но не им.
Когда учреждению или организации выделяют участок, всегда оговаривают, для чего он дается. На какой срок. Но руководители пятого стройтреста, став «хозяевами» земли, почему-то решили, что они — хозяева без кавычек. Что не для студентов им дали этот участок, а для них же самих. Не на пять только лет, а навечно. И что делать они могут на этой земле все что хотят.
А хотели они не так уж и мало. Впрочем, не так уж и много: пожить в свое удовольствие, с комфортом, с размахом, душой отдохнуть и телом, благо место чудесное, пейзаж — дух замирает, а возможностей «наладить быт» сколько угодно: и денег полно (государственных, разумеется), и материалы без всяких ограничений, и рабочие руки. Отдать только приказ — умельцы и мастера исполнят любую их прихоть, искренне полагая, что делают полезное, нужное дело. Откуда им знать, что их обманули и заставили строить «не то»?..
И действительно — на территории студгородка выросло совершенно «не то», Неподалеку от палаток и бараков, где по-прежнему, ни на что не жалуясь, ничего не требуя, летом жили студенты, с неслыханной быстротой вознесся солидный каменный дом со всеми удобствами — для отвода глаз ему дали скучное имя «профилакторий». Комфортабельные квартиры с видом на Волгу пять дней в неделю стояли запертыми на замок, дожидаясь хозяев. Те приезжали по субботам и воскресеньям, заряжались здоровьем, созерцали природу под вакхальные напевы и звон граненых стаканов (хрустальных не завезли). И опять-таки профилактики ради шли вечером в «финскую баньку», которая по всем документам считалась студенческим санпропускником.
Говорят, нелепые эти названия — «профилакторий», «санпропускник» — доставляли гулякам особенно много веселья. Было поистине что-то забавное в контрасте вывески и интерьера — «формы» и «содержания»… Контраст был особенно разителен для непосвященных — сюрприз, которым хозяева угощали гостей, обошелся государству в несколько сот тысяч рублей.
Именно так: в несколько сот тысяч! Когда прокуратура подсчитала веселые эти убытки, оказалось: только «профилакторий» стоил без малого двести тысяч. Да еще «банька» — пятнадцать. А расходы, туманно названные «другими», составили почти полтораста…
«Фактически палаточный студенческий лагерь, — было сказано в обвинительном заключении, — постепенно превращался в курортную зону для руководства стройтреста и почетных гостей, причем впоследствии этот лагерь уже полуофициально стал именоваться в тресте «базой отдыха руководящего состава»…
Бывший управляющий стройтрестом Гущин пришел ко мне во время перерыва судебного заседания — безупречно одетый, элегантный мужчина, светловолосый и голубоглазый, с чуть застенчивой, милой улыбкой. Идет процесс, но он не под стражей, он даже успевает забежать на работу, отдать нужные распоряжения, а потом точно к сроку явиться в суд, занять место на скамье подсудимых в первом ряду, давать показания, нервно поглядывая на часы: его ждут на стройке, надо поспеть хоть на полчаса, хоть на час, и он поспевает, поздно вечером, но поспевает. И так каждый день, потому что он горит на работе, любит свое дело и живет только им. Вот и сейчас, если чем-нибудь он недоволен, то, пожалуй, одним: дело стоит, а ему приходится объясняться со мной, в сотый раз повторяя, как облыжно он оклеветан только за то, что делал добро.
В нем угадывается незаурядность, и верно, все говорят, что это талантливый, опытный инженер. Работал раньше в Карелии, сменил множество должностей, никак не мог ужиться с начальством. Хотелось размаха! Хотелось места, достойного его дарования. Друзья помогли ему, представили в лучшем виде. И вот он пробился сюда, на огромную стройку, занял пост, и дела пошли хорошо, ему помогали, а он скромно пожинал успехи и лавры и старался, старался, старался, чтобы оправдать надежды, не подвести.
Он любил выступать «перед народом» — слегка похвастаться демократизмом, щегольнуть знанием рабочих нужд, посулить золотые горы. «Будем трудиться, — говорил он, — чтобы создать рабочим хорошие бытовые условия. Я бы с радостью дал всем по отдельной квартире. Но не хватает!»
И ведь правда: квартир не хватает. И все же кому мог, тому давал. Щедро и безотказно. Своему шоферу — трехкомнатную и сверх того комнату. Своему управдому — двухкомнатную (кроме отдельного особняка). Своему ближайшему сотруднику Алексееву, о котором речь впереди, — тоже двухкомнатную — без очереди и даже без ордера исполкома.
Квартир не хватает, и все же еще две из числа тех, что были выделены для рабочих, решили превратить в трестовскую гостиницу. Оборудовали дорогой мебелью. Снабдили посудой.
Гости не заставили себя ждать. Только были это почему-то вовсе не приезжие специалисты, а опять же трестовское начальство и ближайшие их сотрудники. Здесь вкушали и выпивали. Предавались любовным утехам. Отдыхали от забот. А потом отправлялись в «профилакторий», в «баньку», устланную коврами, на уютный песчаный пляж.
За два года от постояльцев самодельной гостиницы поступило в кассу лишь три рубля. Зато на ее содержание трест израсходовал свыше шестисот. Стоимость вин и закусок в эту сумму не включена. Подсчитать такие расходы не удалось, хотя известно доподлинно: на застолья никто не израсходовал ни единой своей копейки.