Но отчего же так тоскливо, так скучно и все не радует — все, чему положено радовать?
Этого Галя не знает. А жизнь идет…
Наступает очередное лето, родители Гали приглашают ее с мужем и сыном приехать к ним погостить. Целых пять лет прошло, как они живут в Казахстане, и за все эти пять лет они не виделись ни разу: Галина мама умеет держать себя в руках, у нее есть воля и есть характер. Но теперь, пожалуй, не опасно ослабить струну — ведь прошло столько лет, и все улеглось, а повидать дочь и внука все-таки хочется.
Галя, Геннадий и Женька садятся в поезд. Всю дорогу Галя не перестает говорить о матери, об отце, о «сестре», предвкушая радость встречи после долгой разлуки.
Они сходят с поезда и еще добрых сто километров трясутся в машине. В затерянном посреди степи городке, у порога небольшого глинобитного домика их встречает вся семья: такой же моложавый, застенчиво улыбающийся отец, заметно постаревшая мать в праздничном платье и худенькая девчушка с огромным белым бантом в густых каштановых волосах.
Галя останавливается и не может подойти к ней. Она чувствует, что кровь жарко прилила к щекам, что подкашиваются ноги.
Она стоит и молчит. Мать первая приходит в себя и, догадываясь, что сейчас может случиться непоправимое, закрывает девочку своим крупным телом.
«Маринка!» — отчаянно шепчет Галя и бросается к ней, даже не выпустив из рук чемодана. Она отталкивает мать, не видя ее предостерегающих жестов, не слыша ее испуганного: «Галя, ты что?!» Она покрывает дочь поцелуями, заглядывает ей в глаза, гладит и тормошит ее, снова целует и только твердит: «Маринка, Маринка!»
Минуты длится это. Кажется, что — часы. Еще ничего не сказано вслух, еще, на худой конец, все можно объяснить привязанностью к младшей сестре, повышенной чувствительностью, многолетней разлукой. Но тот, кто обманут, и так уже все понял, и все остальные поняли, что понял он. Только Женька невозмутимо гоняется за петухом, да сбитая с толку Маринка жмется в углу, молчит, не по-детски мучительно морща лоб.
Постепенно волна первых потрясений спадает. Отец под благовидным предлогом спешит улизнуть из дома. Маринку отправляют к подруге. Мать с нарочитой веселостью начинает суетиться вокруг стола, следя недреманным оком, чтобы Галя и Геннадий не оказались без присмотра.
Но все же наступает такой момент, когда, как ни тяни, надо расходиться по комнатам: за окнами — ночь. Галя и Геннадий остаются одни… Они молчат. Им трудно взглянуть друг на друга. Наконец Геннадий говорит подчеркнуто ласковым голосом:
— Неужели нельзя было сказать правду?
И больше — ни слова. Ни слова. Но Галя понимает, что все теперь пойдет по-иному, что ее безмятежной семейной идиллии пришел конец. Впрочем, ей это уже все равно.
Все дни она проводит с Маринкой.
Она гуляет с ней, часами держит у себя на коленях, возится с ней в песке, любуется из окна, когда Маринка с подругами прыгает через скакалочку…
Она вглядывается в дочь и все время ловит себя на том, что старается отыскать в ней Славины черты.
Она подмечает в Маринке его жесты, его улыбку, его разрез глаз, его наклон головы…
Она идет с ней в чахлую дубовую рощицу, а перед глазами — чащоба, в которой они со Славой чуть не заблудились.
Она идет с ней на озеро и вспоминает, как Слава учил ее плавать.
На каждом шагу подстерегают ее мучительные, горько-счастливые воспоминания, и это становится невыносимым.
Тогда созревает дерзкое решение.
Днем, между завтраком и обедом, сказав, что идет с Маринкой погулять, и подбросив в почтовый ящик коротенькую записку, она без вещей и почти без денег, не простившись, вместе с дочерью уезжает в свой родной город. Здесь она узнает, что Слава — ныне инженер Вячеслав Алексеевич Бельский — работает после окончания института в Иркутске. Заняв у знакомых денег, Галя, не теряя ни одного дня, едет в Сибирь.
В Иркутске ей без особого труда удается разыскать его. На звонок дверь открывают девочки-погодки, лет пяти-шести, и, узнав, кого нужно незнакомой тете, торжественно выводят из комнаты лысеющего папу.
Прочитав то злополучное письмо, Слава немедленно примчался домой. Здесь он узнал, что семья Гали неожиданно выехала из города, не сказав куда и зачем.
Он бросился к Галиным подругам. Но те и сами были в полном неведении.
Он послал телеграмму в Воронеж, в институт. Пришел ответ: «Подала заявление об уходе по болезни».
Он возвратился в Москву. Ему вспомнились газетные статьи, где рассказывалось, как сотрудники милиции помогли отыскать родных и друзей, потерявшихся много лет назад. Их находили даже по случайно сохранившимся в памяти приметам.
Слава помнил не случайные приметы. Он знал имя. Знал отчество. Знал фамилию и возраст.
Неужели человек — песчинка, которую нельзя найти?
Но милиция не разыскивает сбежавших возлюбленных. У нее есть дела и поважнее.
У нее — да. Но у Славы не было дела важнее.
Он просил. Он умолял, грозился и даже плакал. А в милиции сидят люди. Обыкновенные люди. И может быть, не совсем обыкновенные: уж такая у них работа. Человечная работа.
— Ладно, — сказал начальник, — поищем.
Некоторое время спустя пришел ворох адресов. Восемнадцатилетняя Галина Ивановна Портнова проживала и в Москве, и в Харькове, и в Нарьян-Маре, и в Андижане, и в Томской области, и в Рязанской, и еще в десятках городов и сел.
Все Гали Портновы откликнулись на Славины письма. Все до одной!
Среди них не было его Гали.
— Видно, нигде не прописана, — сказал начальник. — Или сами чего-нибудь путаете.
Два года мучился Слава, надеясь получить от исчезнувшей Гали хоть какие-нибудь известия. Но Галя молчала. И тогда девушка, которая была рядом, милая девушка, лишь немного напоминавшая Галю, но зато любившая преданней, стала его женой.
…Это неправда, что чувство с годами проходит. Если настоящее — оно остается. Острота его может притупиться, свежесть — поблекнуть, но его глубина не станет мельче от того, что людей разделяют годы и километры, обиды и повседневные заботы.
Вот и годы прошли, и тысячи километров легли между ними, и обид было немало, и заботы — маленькие и большие — каждый день одолевали обоих, а любовь осталась. И достаточно было толчка, чтобы все вернулось, чтобы снова были сказаны все слова — такие слова, после которых неизбежен вопрос: что же дальше?
Что же дальше? Сломать две семьи, оставить полусиротами трех детей, перечеркнуть прошлое, которое — хочешь или не хочешь — всегда будет напоминать о себе, как ни старайся его забыть?..
Или все оставить по-прежнему и — пусть уж будет как было?..
Но ведь так, «как было», больше не будет.
Будет вечный укор — хотя бы и молчаливый, — отчужденность и холод в семье, смятение в душе и постоянные мучительные сомнения: не сделана ли ошибка?
Будет прозябание, а не жизнь, со слезами украдкой и неизбежными вспышками взаимных попреков.
И все-таки — что же делать?
Слава — мужчина, он первым должен взять себя в руки. Сказать жестокую правду. Убедить. Такой разговор происходит, становится ясно, что ломка невозможна, что возврата к старому нет.
И они расстаются — на этот раз уже навсегда…
Эту историю я случайно услышал в суде. Галя разводилась с Геннадием. Не для того чтобы соединиться со Славой, — об этом нельзя было и думать. Просто она уже не могла жить с человеком, которого не любила и который был ею так жестоко обманут.
Она рассказала суду все, что случилось с нею, все, что тяготило ее. И Геннадий, находившийся в зале, наверное, только здесь узнал полную правду о своей жене.
Суд развел их, справедливо посчитав, что семья не может быть построена на обмане.
Ушли судьи, разными дорогами ушли Галя и Геннадий. А мы — все, кто находился в зале, — долго не могли разойтись.
Только что перед нами, словно на киноэкране, промелькнула драма сломанной человеческой жизни. И вот он — ее конец. Но конец ли? Ведь и слезы, и горечь одиночества, и тоска — все еще впереди.
В бессонные ночи еще не раз обожжет Галю мысль, что приходила к ней настоящая, большая любовь, о которой мечтает каждый, и что эта любовь так глупо и мелко была оболгана и опошлена. Оболгана и опошлена — ею самой…
Слишком поздно поймет она, что любовь невозможна без веры в любимого, что, если любишь, ничто не страшно: ни смех дураков, ни треп пустомелей, ни коварные советы желающих только «добра».
И что любовь, как бы это ни звучало банально, — дело серьезное. Она требует мужества, гордости, силы. Умения за себя постоять, а не сдаться без боя.
Созрев для любви, человек должен быть готовым и к борьбе за нее — к преодолению тех препятствий, которые сплошь и рядом возникают на нашем пути.
Должен… Но всегда ли готов? Не слишком ли часто верх берет малодушие? Робость? Страх перед сплетней, шепотком за спиной?
И «подвиг» Галиной мамы торжествует над подвигом верности — подвигом, которому не суждено свершиться.
И рассказ о любви — искалеченной и растоптанной — звучит в самом не подходящем для этого месте: в зале суда…
1960
КОЛЬЦО
Только теперь, когда уже далеко позади и начало этой истории, и ее неожиданный конец, и даже тот разговор с глазу на глаз, который дал мне возможность выслушать рассказ глубоко потрясенного человека, — только теперь я отваживаюсь предать ее гласности, изменив — по доброй традиции нашей печати — все имена. Я называю эту традицию доброй, потому что она воистину гуманна, потому что, борясь с дешевой сенсационностью и сплетней, она избавляет и без того страдающего человека от излишних страданий. Да и не только его самого — его близких, его друзей.
Впрочем, кое-кто и с измененными именами узнает эту историю, извлечет из памяти многие подробности, которые некогда казались необъяснимыми. Ведь случилась она не на безлюдном острове, а в большом городе, хотя и давно.
Убийство относится к числу тех чудовищных преступлений, которые разум нормального человека отказывается понять и которые помнятся долго, вызывая самые различные толки и домыслы. Тем более убийство, оставшееся нераскрытым. А к великому горю близких и к стыду тех, кто вел следствие, убийство студента Гусарова на долгие годы осталось загадкой. Это произошло — ни много ни мало — тридцать восемь лет н