По дороге забуксовала машина, и когда я приехал, церемония уже подходила к концу. Саранцев бережно поддерживал под руку свою невесту, на которой не было подвенечной фаты, но наряд ее, строгий и скромный, говорил о культуре и вкусе. Я вгляделся в невесту и обомлел: не может быть! Да это же Кузина!.. Конечно, она…
— Какую фамилию желаете носить в браке? — спросили ее.
— Саранцева, — раздалось в ответ.
Голос ничем не напомнил мне тот, что я слышал в зале суда. Но точеный античный профиль, темные волосы, гордо посаженная голова, холодный взгляд серых глаз, устремленный куда-то в пространство, — все это осталось. Словно и не было ничего позади.
Потом вызвали подписаться свидетелей. Я подошел к столу, взял ручку, и тут почему-то мне стало смешно. Чувствую — не могу удержаться. Да еще Саранцев подмигивает, кусая губы.
— Безобразие, — с укором сказала мне женщина, которая ведала церемонией. — Взрослый человек, а держать себя не умеете. Нашли, понимаете, где смеяться…
1958
ВЕНЕЦИАНСКИЕ МЕДАЛЬОНЫ
Дело Березкина я вел лет пятнадцать назад. Скучное, тривиальное дело: кража есть кража. Разве что необычность украденного предмета несколько отличала ее от других, ей подобных.
Предмет, впрочем, был не один — много. Много маленьких венецианских медальонов — изящных миниатюр.
За ними долго охотился известный в кругу собирателей старины музыкант Таманский. Напал на их след, когда ему оставалось жить считанные дни. И все же купил их. А сыну сказал перед смертью: «Смотри не промотай…»
Таманский-младший был одаренный художник, добрый, но безалаберный человек, для которого другом мог стать первый встречный с бутылкой в кармане. Пьянки обычно проходили на старой отцовской даче. Туда же он перевез и часть отцовской коллекции.
Однажды медальоны исчезли. Все до единого. Таманского не было на даче несколько дней. Он приехал и сразу же увидел на стене зияющую пустоту.
Никаких следов взлома обнаружить не удалось.
Ключ от дачи, кроме хозяина, имели еще двое: сторож поселка, который регулярно топил печь и прибирал комнаты, и приятель Таманского Березкин.
— Ерунда! — возмутился Таманский, когда следователь заподозрил Березкина. — Чушь какая-то… Вам просто лень искать преступника, и вы беретесь за первого, кто пришел на ум.
Это было совсем не так: первой пришла мысль о стороже. Но против нее появилось сразу множество аргументов.
Сторожа в этой семье знали давно. Он был верным помощником еще Таманскому-отцу. И за все эти годы в доме ничего не пропало.
Да и что бы с этими медальонами сторож стал делать? Едва ли он понес бы их в антикварный магазин — не так же он глуп, чтобы сразу себя выдать. Сбыть спекулянту? Но тут нужен спекулянт особый, а сторож годами не бывал в Москве, с пришлой публикой не знался, вел замкнутую и тихую жизнь.
Третий довод был еще важнее. Ведь не мог же сторож не понимать, что подозрение едва ли не в первую очередь падет именно на него. Любой на его месте постарался бы инсценировать взлом или как-то иначе обставить кражу, чтобы отвести подозрение от себя.
Правда, этот довод говорил и в пользу Березкина. И он, друг дома, заведомо оказывался в числе кандидатов на скамью подсудимых. Уж он-то, конечно, был достаточно умен, чтобы все предвидеть, и, решившись на кражу, обеспечил бы свои «тылы».
Да, это был довод за Березкина. Но были и доводы против. Следствие сочло, что «против» — больше. Прокурор согласился. И Березкина отдали под суд.
…— Послушайте! — воскликнул он, едва конвой оставил нас вдвоем. — Я совсем ошалел от ваших юридических дефиниций. В этой, извините меня, науке сам черт ногу сломит.
Он вытащил из кармана кипу мелко исписанных листочков и извлек оттуда один, испещренный красными галочками:
— Вот, пожалуйста: «косвенные улики, замыкающиеся в нерасторжимую цепь…» Вы способны объяснить, что это значит?
Я попробовал, но он перебил меня:
— Критерии, критерии!.. Как узнать, какая цепь расторжима, какая — нет? Замкнулась или не совсем?..
Это был не праздный вопрос — ведь против Березкина нашлись только косвенные улики. И мне тоже казалось, что в нерасторжимую цепь они не замкнулись.
— Вот видите, — резко сказал Березкин. — Вы думаете так, я думаю этак, а следователь совсем иначе. Какая же это наука, если каждый может думать по-своему, а проверить ничего нельзя… Уж вы как хотите, а я науку без объективных критериев не признаю за науку…
Спорить с ним было интересно, в нем чувствовался природный дар полемиста, нарочито обостряющего проблему и доводящего доводы оппонента до явного абсурда. Раздражала, однако, его желчь, его грубость, тем более непонятная, что обращался он к своему защитнику, пришедшему, чтобы помочь.
— За вас, — сказал я, — Таманский бьется, как лев.
Он поморщился:
— Лучше бы крепче запирал свои проклятые медальоны. Кто-то украл, а мне страдать.
Я невольно подмечал, как он прячет свой взгляд, как ловко уходит от вопросов по существу. Стоило мне коснуться сколь-нибудь важной улики, он махал рукой:
— Чепуха!
И тут же задавал очередной «философский» вопрос или просил достать научную книгу.
Наша беседа уже подходила к концу, когда я напомнил:
— Против вас еще ваша прежняя судимость. Формально она не в счет, но фактически… Ведь восемь лет назад по странному совпадению вы украли деньги у своего близкого друга!
Березкин вспыхнул:
— Это что — доказательство?..
— Нет, конечно, — сказал я. — Но все же довод…
…За четыре дня до того, как Таманский обнаружил кражу, Березкин «с неустановленным лицом женского пола» приезжал на дачу — их случайно видела из окна своего дома учительница местной школы. «Неустановленное лицо» вскоре стало «установленным». Лина Артемова, чертежница одного московского института, подтвердила, что вместе с Березкиным она ездила на дачу к Таманскому и что медальоны на стене, хоть и мельком, видела своими глазами. Вечер она провела в другой комнате, но Березкин часто отлучался, и тогда из комнаты, где висят медальоны, она слышала какой-то шум.
Правда, на обратном, пути в Москву у Березкина не было ни сумки, ни чемодана. Но медальоны вполне могли поместиться в карманах.
И еще было несколько разных улик. На ящике секретера, где хранилась самая ценная из всей коллекции миниатюра, отыскали-таки след руки Березкина. В его квартире никаких медальонов не оказалось, но зато нашли изогнутый золоченый кусочек металла, который вполне мог быть обломком старинной оправы.
Я чувствовал, как все больше проникаюсь верой в правоту обвинения, но вовремя устыдился: кто меня, собственно, уполномочил выносить Березкину приговор?
— Решитесь ли вы, товарищи судьи, — сказал я в защитительной речи, — вынести обвинительный приговор на основании косвенных улик, которые не замыкаются в нерасторжимую цепь? — Я бросил взгляд на Березкина: ироническая улыбка не сходила с его лица. — Пропажа медальонов обнаружена после приезда Березкина. Но ведь «после» не значит «поэтому» — старое правило логики, известное еще древним римлянам. Не будем от него отказываться, оно выдержало испытание временем. Артемова слышала шум в комнате, но почему непременно это был шум вора? Вообще, в принципе, медальоны могли, конечно, поместиться в карманах. Но где доказательства, что они реально поместились в карманах Березкина? Отпечатки пальцев на секретере оставлены подсудимым, но известно, что он прикасался к этому секретеру десятки, сотни раз. Кто установит теперь дату найденного отпечатка?.. Да, ключ был у Березкина, но не только у него — еще и у сторожа. Наконец, ключ могли украсть, заказать такой же, а потом незаметно вернуть. Или просто сделать с него слепок.
Потом друзья упрекнули меня: по неписаным правилам адвокатской этики нельзя защищать одного, «топя» другого. Иначе говоря, спасай Березкина, но не бросай тень на сторожа.
Ясное дело, обвинять я не вправе — не мое это дело, не мой долг. Когда я вижу, к примеру, адвоката, который от имени потерпевшего требует для виновного суровой кары, мне стыдно за своего коллегу: обвинители найдутся и без него, негоже ему браться за чужую роль.
Но, предлагая проверить различные версии, я никого не обвиняю. Я только хочу добраться до истины. И показать, что версия, казавшаяся следователю самой реальной, не более вероятна, чем много других.
Вот почему я сказал тогда судьям:
— Против сторожа улик собрано не меньше, чем против Березкина. Почему из числа заподозренных исключена, к примеру, Артемова? А главное, где медальоны? Надо искать.
С этим суд согласился. Дело отправили на доследование, а Березкина освободили из-под стражи: суд не осмелился держать его в предварительном заключении при столь сомнительных уликах.
Мы вышли на улицу: Березкин в обнимку с Таманским и я рядом с ними, радующийся их дружбе, их вере друг в друга.
Березкин сухо пожал мою руку:
— Возможно, я пересмотрю свое отношение к вашей науке…
В метро, возвращаясь с процесса, я увидел прокурора. Подошел.
— Поздравляю с успехом, — сказал прокурор. — Хотя у меня нет ни малейших сомнений: украл медальоны Березкин.
— Вы располагаете дополнительными уликами?
— Вам мало тех, что есть? Допустим, найдется еще две, три, пять, — где гарантия, что защита не скажет: подавай десять?
— Дело не в количестве, — напомнил я, — а в том, замкнулась ли цепь…
Он горячо возразил:
— Да, любая улика против Березкина кажется случайной, но разве, взятые вместе, они не впечатляют? Не может же быть столько случайностей сразу… И потом — есть еще профессиональное чутье. Интуиция, основанная на опыте.
Я верю в опыт. В интуицию — тоже. Без нее следователь не творец, а ремесленник. Да и только ли следователь?
Но я очень боюсь, когда интуиция подменяет улики, когда вместо того, чтобы представить неопровержимые доказательства, ссылаются на чутье, проницательность, уверенность, опыт — на эти прекрасные качества, о которых вспоминают как раз тогда, когда не хватает серьезных улик.