4 апреля Харламов вызвал меня к себе и сказал, что в ближайшее время будут освобождать заповедник и что командование поручило нашей группе срочное выполнение особого задания — подойти как можно ближе к усадьбе и сфотографировать панораму Михайловского с домом Пушкина, домиком няни и служебными флигелями.
В группу фоторазведчиков были назначены старшие сержанты Кущенко и Алехин (операторы) и старшина Немчинский (подносчики аппаратуры и обработчики снимков). Получив задание, группа разведчиков немедленно приступила к выполнению его.
Рано утром 5 апреля саперы сделали лаз в проволочном заграждении, разминировали проход в минном поле, и разведчики поползли к Сороти. Съемка производилась при помощи мощной оптики. Все прошло благополучно и без потерь. Снимки вышли очень хорошими. С негативов были сделаны отпечатки с шести- и тридцатикратным увеличением и сразу же отправлены в штаб армии и командованию дивизиона. Крупные отпечатки предназначались для демонстрации бойцам, которые готовились к бою за освобождение Михайловского. В эти дни фронтовые газеты выходили под шапкой «Отомстим за нашего Пушкина».
С разрешения Харламова по экземпляру снимков оставили себе на память и мы, то есть я и солдаты-разведчики.
Вскоре наша разведка показала, что гитлеровцы стали разбирать домик няни и усиленно маскировать вершину Михайловского холма молодыми свежесрубленными елочками. В наружной стене дома-музея сделали большую прорезь. В прорези появилось орудие. В крайних окнах дома установили пулеметы.
Наше командование дало строгий приказ ни в коем случае не стрелять по Михайловскому, чтобы не покалечить и не уничтожить его памятники.
2 мая рано утром к нам в деревню Зимари прибыла артиллерийская батарея под командованием капитана Нестеровой и расположилась в районе колхозного сада. 2 и 3 мая в Михайловском было тихо. 4 мая, около двух часов дня, фашисты вдруг «заговорили». Ударила пушка из дома-музея. Одним из первых выстрелов были убиты два бойца нашей разведки, другой снаряд попал прямо в нашу огневую точку и вывел из строя нескольких артиллеристов. В ответ на это командир батареи дала команду: «Четыре снаряда, беглым огнем по огневой точке фашистов!» Первый же снаряд попал в цель и перебил прислугу фашистского орудия. Видя, что их огневая — на нашем точном прицеле, гитлеровцы подожгли дом-музей и под прикрытием густого дыма стали отходить в глубь Михайловского парка и там засели в своих окопах и блиндажах. Дом вспыхнул как свечка и скоро сгорел дотла. Вскоре запылал и флигелек, стоявший рядом с ним».
— А теперь, — продолжал свой рассказ Гордеев, — пожалуйста, взгляните на этот снимок. — И он показал мне фотографию, снятую 5 апреля 1944 года. На снимке отчетливо была видна вся северная часть усадьбы Михайловского, от нынешнего поля народного гулянья до западной околицы с домиком няни.
Сегодня эта фотография хранится в музее заповедника как единственное изображение Михайловского в знаменательный и славный для него 1944 год — год изгнания фашистов с пушкинской земли.
Старая сосна
На околице Михайловского, почти возле калитки, ведущей к усадьбе поэта, стоит старая-престарая сосна. Вероятно, это самое древнее дерево в здешних рощах. Она стояла здесь тогда, когда и Михайловского-то еще не было и ничего вообще не было. Не было ни Ганнибалов, ни Пушкиных… Ей, почитай, лет триста, а может, и больше.
Стоит старая сосна, как маяк на берегу взморья. От нее все хорошо видно — окрестные поля, озера, холмы, нивы, деревни, и все, идущие по дорожке, обязательно останавливаются перед нею, и она своим «знакомым шумом» их приветствует…
Только эта сосна не просто древняя, огромная, красивая, не просто, как говорится, «чудесный памятник природы», она живой памятник Великой Отечественной войны.
Когда в Михайловском были гитлеровцы, она оказалась на передовой линии фронта, который тянулся по берегу Сороти и вверх и вниз. Ее дряхлый, искалеченный ствол, сломанные сучья напоминают о том горьком времени. Следы войны стали теперь мало заметны, но обнаружить их можно. Память человеческая никогда не позволит стереть их полностью.
Когда же фашисты рубили михайловские сосны для постройки блиндажей (они спилили сорок тысяч сосен!), они покусились и на это древнее дерево. И пила уже вонзилась в тело сосны. Но потом они решили ее оставить: очень уж мощное дерево, и пила плохо брала его. Дерево было использовано иначе. В его кудрявой кроне фашисты сделали гнездо для снайпера и площадку для артиллерийского наблюдателя. Ведь отсюда до нашего советского «передка» было меньше километра. Наши разведчики и наблюдатели быстро разглядели фашистских молодчиков и скоро сняли их с сосны.
За широким стволом дерева, в глубине рощи фашисты устроили командный блиндаж. Кстати, для отделки его они использовали двери кабинета Пушкина в доме-музее, изразцы и кирпич от печей и камина…
После войны сюда пришли заботливые люди — лесники, смотрители, хранители, реставраторы. Они нашли сосну тяжелобольной, увидели вокруг нее воронки от взрывов мин и снарядов. Неразорвавшийся снаряд был изъят из основания ствола. От подножья дерева до вершины его были набиты рейки, служившие для фашистских снайперов лестницей. Стояло дерево как живой свидетель минувших боев. Разве можно было остаться равнодушным к этому бедному дереву — дереву-герою?! И лесники — ныне здравствующий Николай Дмитриевич Шендель, и уже покойные Василий Кондратьев, Иван Васильев, Иван Петров сделали все, чтобы вылечить и продлить жизнь его.
Они очистили искалеченные корни, подлечили изуродованный ствол, запломбировали щели, подкормили изголодавшееся дерево специальными удобрениями, обнесли это мемориальное место ограждением. И старая сосна ожила. Теперь в ее кроне весной слышится птичий гомон и щебетня.
Нескончаемой вереницей идут по тропе к дому Пушкина люди, и все останавливаются перед деревом-героем.
Когда и вы пойдете этой дорогой, остановитесь у славного дерева и поклонитесь ему. Старая-престарая михайловская сосна — живой современник и друг великого поэта.
Хранительница Михайловского
Дом Пушкина в Михайловском хоть и музей, а живой. Он наполнен теплом, приветлив и светел. Комнаты, его всегда пронизаны запахами хорошего дерева и свежей земли. Когда в рощах зацветают сосны, душистая пыльца облаком стоит над домом. А когда на куртинах распускаются сирень, жасмин и шиповник, в доме становится особенно ароматно. В каждом уголке его всегда живые цветы. Они не только собраны в большие пышные букеты, как это делалось встарь, но и просто понемногу расставлены на своих, не сразу найденных нами местах.
Но вот приходит время, и на усадьбе зацветают липы. Тогда дом пропитывается запахами воска и меда. Липы стоят рядом с домом, и в дуплах их живут дикие пчелы. Живут пчелы и в земле на дерновом круге перед домом. Пчелиным медом любят баловаться барсуки и еноты, которые забегают на усадьбу из лесу в сентябре, когда ночи становятся длинными и люди дольше спят.
А в осенние дни в дом приносят яблоки здешних садов. Яблоки отборные, всех сортов и мастей — антоновка, титовка, бабушкино, ревельский ранет, белый налив… Яблоневый дух перемешивается с запахами цветов и меда. От этого в комнатах становится еще теплее и уютнее.
В доме много хорошего псковского льняного белья — скатертей, полотенец, занавесей. У льна свой аромат — прохладный, крепкий. Когда льняные вещи в доме стареют, их заменяют свежими, вновь вытканными сельскими ткачихами на старинных станах.
Вещи из льна обладают удивительным свойством, — там, где они, всегда пахнет свежестью. Ученые говорят, что лен сберегает здоровье человека. Тот, кто спит на грубой льняной простыне, носит на теле льняную рубашку, утирается льняным полотенцем, — почти никогда не хворает простудой. Редко болел и Пушкин. У него кругом был лен.
Пушкинские крестьяне, как и все псковичи, издревле любили выращивать лен, и он славился по всей России и за ее пределами. Двести лет тому назад в Пскове была даже английская торговая контора, которая скупала лен и льняные изделия и отправляла их в Англию.
Льняной «станухой» обивали стулья, диваны и кресла, из домашней холстины делали пологи над кроватями. Такой полог был и над кроватью Пушкина. Об этом вспоминал Пущин.
От льна, цветов, яблок в пушкинских комнатах всегда пахнет солнцем, чистотой, хотя в иной день через музей проходят тысячи людей.
Не простое это дело избежать «захоженности» музейных комнат. Очень помогают содержать дом в чистоте и благолепии запахи даров земли. Но есть и другая сторона дела. Человеческая. Не всякому дано стать истинным музейным работником. Этому научиться почти невозможно. Иной всю музейную науку превзойдет, всё знает, умеет объяснить и разъяснить, что, как и почему, но вещи в его руках не оживают, остаются мертвыми. У другого — жизнь во всем, до чего он только дотронется. Трудно объяснить причину этого удивительного явления. Но это так.
Много лет работала музейной смотрительницей Михайловского простая крестьянская женщина Александра Федоровна Федорова; она действительно была настоящим музейным работником, хотя не было у нее никакой специальной подготовки. Она и грамоту-то узнала под старость, когда поступила работать в заповедник. Она тогда поняла, что служить в доме Пушкина и быть неграмотной — нельзя, что хранить пушкинский дом — это значит не только сберегать его, ценить, любить, но и понимать его и тех, кто приходит сюда.
В руках Александры Федоровны от природы была «живая вода». Под ее руками всё преображалось и оживало. Заботливым дозором ходила она по усадьбе, по комнатам Пушкина, всегда знала, где, что и как. Ее простые речи наполняли наши сердца отрадой. Иной раз с ее добрых уст слетали слова укоризны, когда кто-нибудь из нашей ученой братии забудет накинуть шторку над пушкинской реликвией или кто-то по забывчивости вдруг закурит где не положено. Она на всё глаз имела. По утрам, приведя музей в порядок, любила она садиться в извечной позе русской крестьянки у окна самой памятной комнаты — кабинета — и что-нибудь рукодельничала. Наверное, вот так же сиживала у окна и та старая няня Пушкина, Арина Родионовна. Бывало, проходишь с гостями по музею и слышишь: «А ведь она у вас совсем как Арина Родионовна!» И