КРЕПОСТЬ СВЯТОГО КРЕСТА
Здесь генуэзец крепость эту
На страх врагам своим воздвиг,
Он был на страже каждый миг
С рукой, протянутой к стилету.
ИОРИХО ИДЕТ В САНТА-КРИСТО
Крепость Санта-Кристо![42] Она царствует над Сурожем, над морем. Расположенная на горе, она далеко видна как с моря, так и с суши.
Тяжело припадая на клюку, Иорихо остановился на опушке леса и взглянул вдаль. Город еще не был виден, но над холмами на фоне ясного безоблачного неба вырисовывались контуры Девичьей башни. Иорихо перекрестился и, с опаской глядя на дорогу, которая вилась внизу между холмов, двинулся в сторону крепости.
Что привело в город наказанного слугу в это весеннее утро? Страх. Отлежавшись на площади в Скути после ста ударов, полученных по приговору суда, Иорихо приплелся в Тасили и лег под широким навесом летнего двора. Мучительно ныло тело, было трудно дышать, болела избитая спина. Под утро ему стало легче, и он уснул. Разбудили Иорихо ударом ноги в бок. Застонав от нестерпимой боли, он открыл глаза и увидел над собой лицо Теодоро. Глаза его глядели недобро, жестко.
— Не умеешь держать язык за зубами, скотина, — процедил сквозь зубы Теодоро. — От меня все равно не уйдешь.
И тогда Иорихо понял: за то, что он рассказал на суде, господин непременно убьет его. Сила, власть — все на стороне господина. Надо пойти к консулу! Только он может защитить его. Как утопающий хватается за соломинку, так и Иорихо уцепился за эту мысль.
Весь день он обдумывал план побега, а ночью незаметно для всех спустился в долину.
Сейчас, когда до крепости Санта-Кристо было уже недалеко, Иорихо решил отдохнуть. Он отыскал удобное место в кустарнике. Пахло прелыми листьями, увядшей от летнего зноя травой, земля дышала приятным теплом. Иорихо долго глядел в бездонную глубину небес и незаметно заснул.
Разбудила его громкая брань. Открыв глаза, Иорихо увидел хорошо одетого синьора.
— Какого дьявола ты развалился на самой дороге? — кричал господин.
— Помилуйте, синьор, какая же здесь дорога? Здесь кусты.
— Раз я здесь иду, значит, это моя дорога.
— Я не знал, мой господин, — виновато сказал Иорихо, заметив, что синьор пьян.
— Прошу впредь знать! Синьор Гондольфо ди Пор-туфино — старший нотариус курии — всегда ходит по этой дороге в гости к настоятелю монастыря. Он хоть и нечистый грек, но вина для меня не жалеет. Клянусь богом! А ты чего разлегся здесь? Откуда ты, куда идешь?
— Это долго рассказывать, господин. Я жалею ваше драгоценное время.
— К черту время, я сейчас свободен, клянусь честью! Говори! — приказал Гондольфо и уселся против Иорихо. Рассказывать о своей беде первому встречному не хотелось, но Гондольфо держал его за пояс и упрямо твердил: «Г овори».
Поразмыслив, Иорихо решил, что беседа с нотариусом курии может быть ему полезной. Кто знает, можно ли попасть к консулу, а этот человек вдруг захочет ему помочь. И он начал говорить.
Пока Иорихо вел рассказ о поездке в Карасубазар и о стычке с татарами, Гондольфо вяло кивал головой и даже аппетитно зевнул раза два или три. Но когда речь зашла о виселице и позорных столбах, глаза Гондольфо стали более осмысленными. Дело в том, что он был не только старшим нотариусом курии, но своим человеком в семье консула Христофоро ди Негро. Он хорошо знал, какую ненависть питает комендант крепости к семье ди Гуаско, и поэтому все, что касалось богачей-феодалов, глубоко интересовало Гондольфо. То, что узнал он сейчас от слуги, было настолько важным, что Гондольфо даже протрезвел немного. «Если слуга не врет, то это же для господина консула ценная находка, — подумал он. — Самосуд, виселица, позорные столбы, боже мой, — такими фактами можно свалить не только ди Гуаско, а и поважнее кого-нибудь».
Подробно расспросив обо всем, он сказал:
— Пойдем, парень, к консулу. Благодари мадонну, что ты встретил меня на своем пути.
Не больше чем через полчаса Иорихо увидел ворота крепости. Пока Гондольфо искал начальника стражи, чтобы получить пропуск в цитадель, консульский замок, Иорихо разглядывал ворота. Они были велики и массивны. Воротный проем закрывался толстой решеткой, которая была обита железными полосами с обеих сторон. Решетка свободно ходила в каменных пазах и поднималась кверху, скрываясь в надлобной части ворот. На плите, искусно вделанной в камень над воротами, высечено: «1389 г., девятого дня июля, во время управления отличного и могущественного мужа, господина Батиста ди Зоали, прежде Андоло, достопочтенного консула Солдайи. Богу благодарение».
Ворота прикрывались двумя полубашнями. Если бы Иорихо знал грамоту, то прочитал бы еще одну надпись. Она гласила: «1385, в первый день августа, во время управления отличного и могущественного мужа, господина Якобо Торселло, достопочтенного консула и коменданта Солдайи».
Низ башни был укреплен каменным пологим откосом, а вверху зияли расположенные одно под другим два окна. В одном из них Иорихо увидел молодого стражника. По обе стороны ворот шли высокие и толстые стены. На них через определенные промежутки возвышались такие же, как у ворот, полубашни.
Консула в цитадели Гондольфо не застал. Оказалось, что Христофоро уехал по делам в Кафу и вернется только к вечеру.
— Ну, ничего, дождемся, — успокоил Иорихо Гондольфо. — У меня дела, я пойду в курию. А ты можешь выбрать местечко поуютнее и поспать. Ведь ты всю ночь шагал, бедняга.
У КОНСУЛА
Когда, проснувшись под вечер, Иорихо подошел к консульской башне, здесь его уже ждал I ондольфо.
Он подвел Иорихо к перекидному мосту и трижды хлопнул в ладоши. Мостик опустился, и в двери показалось лицо стражника. Гондольфо кивнул головой на Иорихо и произнес:
— По приказу господина консула.
Вход вел прямо во второй этаж. Гондольфо пропустил Иорихо в комнату, открыл люк. Спустившись по лестнице, Иорихо оказался в комнате первого этажа. За ним сошел и Г ондольфо.
Не останавливаясь тут ни на минуту, нотариус толкнул дверь следующей комнаты. Это был кабинет консула.
Христофоро ди Негро, сидевший в кресле, слегка повернув голову, обшарил Иорихо единственным глазом. Тот низко поклонился.
— Достопочтенный синьор консул! — начал Гондольфо. — Сей человек принес нам слезную жалобу на господ из Скути. Они воздвигли виселицы, творят самосуд…
— Знаю. Говорил уже, — оборвал его консул. — За что судили тебя синьоры? — обратился он к осужденному.
Тот рассказал все, что было на суде.
— Каков приговор?
—= Сто палок, господин мой.
— Покажи.
Иорихо сначала не понял, что он должен показать, но Гондольфо подошел к нему, повернул спиной к консулу и поднял рубаху. Ди Негро поднес свечу к спине и отшатнулся. Все тело было в багровых следах палок.
— Закрой! — консул помолчал. — Ты говоришь, что не слуги повинны в дорожном несчастье, а беспечность синьора?
— Да, господин мой. Синьор Теодоро в пути встретил синьорину, дочь русского купца, и всю дорогу ехал с ней. Он и на рынке…
— Синьорина красива?
— Я ее плохо разглядел, господин мой. Но говорят, она первая красавица Сурожа.
— Как ее зовут, не знаешь?
— Я слышал, как синьор Теодоро называл ее Ольгой.
— Обратно он ехал с ней же?
— Нет, господин мой.
— Можешь идти. Пока тебя зачислим в стражу крепости, а там посмотрим. К ди Гуаско не возвращайся, ибо ты мне будешь нужен.
Иорихо упал на колени, в знак горячей благодарности поцеловал край одежды господина консула.
— Допроси его подробно и запиши, — приказал консул, обращаясь к Гондольфо. — А сейчас уведи и передай Микаэле.
— Слушаюсь, синьор, — Гондольфо поклонился и вывел Иорихо через другую дверь.
Пройдя капеллу, они очутились снова перед подъемным мостиком, но уже с другой стороны замка. Слуги опустили мост, и Гондольфо повел Иорихо по узкой тропинке над самым обрывом вдоль верхней крепостной стены. У Георгиевской башни (здесь молились стражники, заступая в дозор) в стене крепости Иорихо увидел вход, через который они вошли в помещение для стражи.
— Кавалерий Микаэле ди Сазели, — обратился Гондольфо к расфранченному офицеру, лежавшему на нарах. — По приказу господина консула прошу принять в ваш отряд сего воина и взять с него присягу.
— Мне что — пусть остается, — проговорил офицер. — Тут и эти воины пухнут от скуки.
— Скоро будут боевые дела, — заметил Гондольфо.
— Ну? — воскликнул офицер. — Турки или татары?
— Не то и не другое.
— Тогда я знаю. Мы с отважным и храбрейшим нотариусом Гондольфо ди Портуфино пойдем штурмовать винные подвалы христианского монастыря.
— Пусть будет так, — загадочно ответил Гондольфо и вышел.
— Пошли принимать присягу, — коротко бросил офицер.
Иорихо отправился за ним; через минуту они вошли в капеллу башни святого Георгия. На стене абсиды распростер свои крылья ангел-хранитель; у его ног мизерным, как мелкая монета, круглым пламенем светилась коротко привешенная лампадка. Под ней стоял аналой, покрытый стертым малиновым бархатом. На столике — иконка, изображающая коронование девы Марии.
— Как тебя зовут? — спросил Микаэле.
— Иорихо.
— Повторяй за мной, Иорихо.
Положив правую руку на край иконы, Иорихо повторял вслед за Микаэле:
— Я, Иорихо, перед ликами святой мадонны и покровителя нашего Санта-Джорджио[43] клянусь, что не изменю ни помыслом, ни деянием матери-республике, светлейшему совету и отчизне моей. Я клянусь беспрекословно исполнять все, что мне повелят достопочтенные консулы Хазарии, у коих я стою на службе. Я клянусь защищать крепость Санта-Кристо, не щадя живота своего.
Присяга была короткой. Офицер, торопливо перекрестившись, сказал:
— Иди на службу — там получишь одежду.
Христофоро ди Негро, отпустив Гондольфо и Иорихо, поднялся на второй этаж. Здесь никого не было, и консул, усевшись против камина, стал ожидать прихода сына и служанки. Но Геба и Якобо где-то задерживались, и консул, не дождавшись их, вышел из комнаты. Поднявшись на площадку башни, он облокотился на выступ бойницы, задумчиво вглядываясь вдаль. Алая шаль вечерней зари обняла утихшую гавань. По всему берегу, словно кружевной воротник, трепетала белая полоска пены. Под башней у скалы лежали каменные островки, сверху они казались маленькими, и только шум волн, которые разбивались о них, говорил, что камни велики и прочны. На небе кое-где загорались крупные звезды, совсем такие, как в родной Италии.
Тяжелые мысли теснились в голове консула. То, что рассказал Иорихо, было очень важно, и над этим следовало хорошо подумать. Консул ненавидел ди Гуаско, но, ненавидя, убоялся их. Его предшественник — консул Бати-сто Джустиниани — жил со знатными феодалами в большом мире и дружбе. Неспроста заигрывал Батисто с богачами — для этих людей все способы были хороши: запугивание, подкуп, доносы. Вступать ли с ними в борьбу? — вот что следовало решить. Конечно, если взглянуть в прошлое, то выходит, что трогать богачей не надо, трудно вести борьбу против богатства и силы ди Гуаско. Но у тех консулов не было — в руках даже и десятой доли фактов нарушения закона республики, которые совершили сейчас ди Гуаско и которые известны Христофоро ди Негро.
В конце концов в те времена в Кафе сидели консулами друзья старого Антонио, а сейчас только недавно вступил в должность консула Кафы Антониото ди Кабела, и он должен встать на защиту законов и прав консульства, которые так нагло попирают братья ди Гуаско.
Да что законы! Кто только не нарушает их на этой земле. Дело не в том, сколько человек повесили ди Гуаско без суда. В конце концов этих вонючих рабов следует держать в страхе.
Главное — надо показать братцам-разбойникам и их отцу свою власть. Пусть знают, что ди Негро для них начальник и с ним следует считаться.
И еще одна мысль не давала покоя консулу. Недавно Геба — старая служанка — рассказала ему о том, что Якобо очень сильно увлекся красивой девушкой из города. Геба не знала, кто она такая. Эта весть встревожила консула.
«Парень весь в мать, — думал Христофоро. — Если он полюбит, то будет любить пылко и самозабвенно и бог знает, что может натворить. К тому же у красавицы, наверное, много поклонников, а для вспыльчивого Якобо это может кончиться дуэлью».
Христофоро очень любил своего единственного сына. Особенно усилилась его любовь к Якобо, когда татары украли Лючию. Отец старался заменить ему мать и был всегда нежен с ним и ласков. Но беспокойная жизнь Христофоро не давала возможности уделять сыну много внимания, и поэтому ребенок большую часть времени находился на попечении Гебы и Гондольфо. Особенно редки стали встречи с Якобо, когда ди Негро сделался консулом. Он почти совсем не видел сына.
«Я часто бываю в поездках, — думал Христофоро, спускаясь с башни. — Надо брать Якобо с собой, приучать к делам. А то вырастет на сказках Гебы и пропадет в этой жестокой жизни».
В раскрытые окна консульской башни тянет солеными морскими запахами южной ночи. В полутемной комнате второго этажа двое — Якобо и старая служанка Геба.
Единственная свеча едва освещает их лица, желтое пламя, колеблемое ветром, трепещет, тени, как живые, мечутся по стенам.
Якобо, зачарованный, слушает плавную певучую сказку Гебы, глаза его широко открыты, кольца темных курчавых волос упали на лоб, он дышит взволнованно, он живет в том мире, о котором идет рассказ.
— …А великая Юнона была так прекрасна, что повелитель богов полюбил ее бесконечно. Но Юнона не пожелала стать женой Юпитера, и все уговоры его были тщетны. Однажды Юнона сидела в своем доме одна. На воле шумела буря, лил сильный дождь, холодный и сырой ветер метал в окна мокрую листву. Вдруг в раскрытое окно влетела кукушка и опустилась у ног богини. Юнона пожалела бедную продрогшую птицу, подняла и согрела на своей груди. И поверь, мой мальчик, как только кукушка отогрелась и обсохла, она вылетела на середину комнаты… и исчезла. На ее месте вдруг предстал повелитель богов Юпитер в своем могучем и прекрасном виде. И тогда — ты не знаешь, мой мальчик, женского сердца — Юнона полюбила Юпитера и стала его женой. Да и что же ей оставалось делать, если она прижимала его к своей груди, хотя бы в виде кукушки…
Вдруг в пол снизу раздался сильный стук. Якобо выругался и, открыв створку, через которую спускались на лестницу на первый этаж, крикнул:
— Чего тебе, Гондольфо?
— Молодому господину пора начинать ученье. Спускайся вниз, и я стану тебе показывать математику.
— Ах, оставь, Гондольфо! Подожди часок-другой, пока Геба расскажет мне о прекрасной жизни прекрасных богов.
— Якобо, ты совсем не желаешь учиться! Я скажу отцу.
— Ну и пусть! — Якобо с сердцем захлопнул створку, снова сел на лежанку и приготовился слушать.
— …Но не была счастлива Юнона с Юпитером. Вся ее супружеская жизнь проходила в постоянных спорах и неладах с великим мужем. Да и то надо знать, мой Якобо, очень неверен был своей жене Юпитер. Много было на Олимпе и вокруг молодых богинь. Какая из них откажется принять ласки повелителя! Могучий часто отлучался и на землю, к простым смертным. Тогда Юнона начала следить за мужем. Однажды, разыскивая Юпитера, она заметила на земле неладное. За большим темным облаком на берегу реки Инах кто-то скрывался. Богиня спустилась на землю, рассеяла облако и увидела своего мужа рядом с прекрасной Ио — дочерью реки Инах. О, великий боже, что бы тут было, если бы не хитрость всемогущего Юпитера! На глазах богини он превратил Ио в корову и сделал вид, что любуется этим прекрасным творением земли. «Подари мне эту корову», — сказала Юнона мужу, и тот не имел причины ей отказать. Тогда ревнивая богиня приставила к корове стоглазое чудовище по имени Аргус, которое закрывало на отдых лишь два глаза, а остальные следили за бедной Ио, не давая ей превратиться снова в девушку…
Тяжелая створка в полу поднялась, и в отверстии показалась голова Гондольфо:
— Остановись, старая, — обратился он к Гебе с усмешкой, — может, твоя Ио походит пару часов телкой, а мы, глядишь, поучили бы с молодым господином математику за это время. А?
— Подожди, мой учитель, — умоляюще сказал Якобо. — Уже немного осталось. Сегодня я буду хорошо учиться.
— Будь по-вашему, — Гондольфо поднялся в комнату и сел против Гебы. — Только объясни мне, почему твой Юпитер соблазнить девочку сумел, а помочь ей не хочет?
Геба, не обращая внимания на выпад Гондольфо, ведет рассказ:
— Юпитер, возмущенный таким надзором, решил убить Аргуса. Но это было нелегко сделать — за повелителем зорко следила его жена. Тогда Меркурий…
— Это бог, который служил у Юпитера на побегушках, — вставил свое объяснение Гондольфо.
— …Тогда Меркурий решил выручить своего повелителя. Он сел недалеко от Аргуса и звуками своей флейты усыпил его, а усыпив, отрубил ему голову. Корова превратилась в девушку Ио, а Юноне пришлось оплакивать своего верного слугу — от него ей остались только сто глаз, часть которых богиня прикрепила на хвост своей любимой птице.
— Это ты павлина имеешь в виду, старая? — спросил Гондольфо.
— Ну, а дальше что? — с нетерпением спросил Якобо.
— Хватит, хватит. Идем, нас ждет математика, — Гондсгльфо взял Якобо за руку и повел по лестнице вниз.
Спустившись в нижнюю комнату, Якобо сел за стол отца, Гондольфо извлек из узкой бойницы две книги. Бойница снаружи была закрыта и служила местом для более чем малой консульской библиотеки и для хранения деловых бумаг.
— Прежде чем начать ученье, я вот что хочу тебе сказать, Якобо, — заговорил Гондольфо, перелистывая страницы рукописной книги. — Ты наплюй на выдумки этой греческой старухи и не верь ничему. Все это было не так, как она тебе рассказывает. Вот вчера слушал ты легенду о Гилласе. «Гиллас был так прекрасен, что нимфы похитили его и увлекли за собой на дно реки». Все это враки, мой милый, и было все очень просто. Этот олух и бездельник Гиллас не умел плавать, а полез в глубокое место реки и просто-напросто утонул, пошел ко дну, словно камень. Ха, да разве я не знаю этих греков! Они, бесы, умеют по всякому пустяшному делу завернуть такую легенду, что диву даешься, откуда что взялось. Я знаю, сколько ночей плела тебе Геба рассказы о Троянской войне. Уж такая там была битва и ох, и ах! А мне известно точно, что, кроме мелких стычек, там ничего не было-Плюнь ты на ее сказки и слушай только меня. Я завтра принесу тебе такую рукопись, лопни мои глаза, если она тебе не понравится. Написал ее венецианский монах Бокаччио, «Десятидневник» называется. Вот там все, что написано, правда. А сейчас давай наляжем на математику.
КОНСУЛ ОТДАЕТ ПРИКАЗ
Сегодня у консула дорогой гость.
Капитан Ачеллино Леркари этой весной в Сурож приезжает второй раз. Купив у Чурилова по сходной цене вино, он выдал его за критское и перепродал с большой выгодой. Сейчас он снова приобрел большую партию и, довольный покупкой, заехал к старому другу Хистофоро погостить.
— Скажи, ты не думаешь мириться с кафинским консулом? — спросил Леркари у Христофоро.
— Мы помиримся с ним на кладбище!
— И верно! Если бы ты знал, какие камни бросает этот проклятый суконщик под колеса моей торговли! Не далее, чем вчера, он не принял меня по очень важному делу. Всех, кто стоит за партию гибеллинов, он презирает. Давно ли сам торчал в своем вонючем лабазе, а теперь — благородный ди Кабела!
— Бесчестный человек! — воскликнул Гондольфо. — Лихоимец!
— Сын пирата Гуаско, этот скуластый Андреоло, днюет и ночует у него во дворце, — продолжал Ачеллино. — Мне кажется, что эти разбойники не признают тебя за консула.
— Теперь они в моих руках! — сжав кулаки, сказал ди Негро. — Ты знаешь — они самовольно творят суд и казни на своей земле, и это их погубит. Я напишу в Геную.
— Пока твое письмо дойдет до места, от виселиц и позорных столбов не останется и следа, а ты окажешься клеветником. Надо сделать не так. Пошли своих аргузиев в Скути, пусть они поломают и виселицы и столбы и запишут слова свидетелей о суде. Тогда и кафинскому консулу не удастся отвертеться — придется наказать своих друзей.
— Ты прав, Ачеллино. Я так и сделаю. Мы сначала повалим этих мерзавцев, а потом найдем управу и на ди Кабела.
— Я так и знал, что мой друг по-прежнему верен нашей партии, — сказал Леркари. — Хочешь, чтобы консулом Кафы стал я? А тебя — первым масарием?
— Каким образом? Разве протекторы банка…
— На них надежды нет. Они все как один наши враги и нам должность консула не дадут. Надо место взять силой!
— Повторить 54-й год?
— Да! Если я подниму в Кафе мятеж, ты меня поддержишь?
— Надо подумать. Теперь времена не те, что двадцать лет назад. Плебеи уж больше тебе не поверят.
— Народ в Кафе сменился. Старых, которые помнят прошлое, — мало, а нужда великая. Вся чернь пойдет за мной, и я столкну ди Кабелу.
— Я ничего пока тебе не могу обещать, но помни одно — я всегда остаюсь верным твоим другом.
— И на этом спасибо.
Консул сам проводил Леркари за ворота крепости.
На обратном пути, проходя через подъемный мостик, он сказал слуге:
— Позови ко мне Микаэле.
Кавалерий Микаэле ди Сазели считал себя самым доблестным воином во всем городе, потому одевался крикливо, ярко и роскошно. Кавалерий не имел семьи и все жалованье тратил на наряды.
Когда Микаэле явился к консулу, тот иронически оглядел его с ног до головы, недовольно хмыкнул, потом сказал Гондольфо:
— Прочти приказ.
Гондольфо подвинул ближе подсвечник и гнусавым голосом, не спеша, стараясь придать своим словам торжественность и силу, прочел:
— «Во имя Христа! 1474 года 27 майя утром в доме консульства. По приказу достопочтенного господина Христофоро ди Негро, достойного консула Солдайи, идите вы, Микаэле ди Сазели, кавалерий нашего города, и вы: Константине, Мавродио, Якобо, Кароци, Сколари, Иорихо и Даниэле, аргузии нашего города, ступайте все до единого и направляйтесь в деревню Скути. Повалите, порубите, сожгите и бесследно уничтожьте виселицы и позорный столб, которые велели поставить в том месте Андреоло, Теодоро, Деметрио — братья ди Гуаско. А если кто-либо из братьев станет мешать вам исполнить этот приказ, вступать в пререкания или сопротивляться силой, то именем господина консула объявите ему о наложении на него штрафа в размере тысячи сонмов в пользу совета святого Георгия, в случае, если он не допустит полного осуществления указанной экзекуции. Больше ничего».
— Ты понял, что надо делать, Микаэле?
— Будет сделано, синьор комендант! — бодро ответил кавалерий.
— Только вооружитесь как следует. Все эти перья и ремни сними, помни — вы идете в логово ди Гуаско. К тому же не забудь: обо всем, что будет вами сделано, подробно доложи мне, а Гондольфо запишет в акты курии. Знайте, что это я повелеваю вам сделать не ради моей нелюбви к ди Гуаско, а по долгу службы своей и ради пользы и чести светлейшего совета Санта-Джорджия, ибо те ди Гуаско посягнули и продолжают посягать на права, которые им не принадлежат. Они нарушают честь и выгоды общины генуэзской! Иди!
Всю ночь аргузии под руководством Микаэле готовились в поход. Особенно большую надежду возлагали на Иорихо. Он знал короткие пути в Скути через горы и обещал провести отряд незаметно. В поход решено было выступить на рассвете.
К городу подошли сумерки. С моря дул ветер. Спала дневная жара, горожане вышли гулять.
Гуляли сурожане так же, как и жили — порознь. Великими разделениями славился город. Неимущие ненавидели богачей, последние платили им презрением и всеми силами угнетали их. Как бедные, так и богатые в свою очередь делились по вероисповеданию. Среди них были и католики и приверженцы православной церкви, немало людей поклонялось Магомету. Но и у людей одной религии, одной национальности не было между собой лада.
…Берег моря полыхал сотнями костров. И у каждого огня — песни, игры, пляски.
Вот у подножия Ал-чак гуляют греки. Здесь нет богатых семей — на берег вышла беднота. Оркестр — два рожка и барабан. Над морем несется веселая мелодия — танцуют «Сирто». Бойко отплясывая на одном месте, кружатся мужчины. Из-под сандалий воловьей кожи летит пыль. Куртки с узкими рукавами распахнуты, подстриженные кружком волосы прилипли к мокрому лбу. Вокруг мужчин плавно движутся гречанки. Узкий, плотно облегающий стан кафтан делает фигуру девушки изящной и тонкой. Развеваются шитые шелками кушаки, малиновые, перехваченные у щиколоток штаны не стесняют движений. Косы покрыты цветным покрывалом, лица полны веселья и задора.
Несколько поодаль гуляют молодые армяне, генуэзцы. Не обойти за короткий вечер до колокольного звона всех костров.
Самое красивое место для гулянья вблизи крепости: широкая и ровная площадка на вершине низкого холма.
Внизу плещется море. Упругий морской ветер ударяется в подножие холма и, разбиваясь, несет прохладу и свежесть. Над площадкой нависла громада высокой- скалы с консульской башней. Башня возносится высоко-высоко и, кажется, задевает своими зубцами яркие звезды, рассыпанные по вечернему небу. С востока по всему склону холма растут ряды высоких и стройных тополей. Они обрамляют площадку с трех сторон, оставляя открытой одну сторону — к морю.
Здесь гуляют дети богатых, привилегированных горожан. Много тут генуэзцев, можно увидеть и греков, и армян, и русских. Среди них и Ольга.
Девушки затеяли хоровод. Идут ровным кругом, держась за руки, плывут, как лебедушки-красавицы. Плавно и тихо льется над морем русская хороводная:
Ой, Дид Ладо! На кургане
Соловей гнездо свивает,
А иволга развивает!
Ой Дид Ладо развивает!
Хоть ты вей, хоть не вей, соловей —
Не бывать твому гнезду совитому,
Не бывать твоим деткам вывожатым,
Не летать твоим деткам по дубраве.
Ой, Дид Ладо, по дубраве.
Не клевати им бояровой пшеницы,
Ой, Дид Ладо, бояровой пшеницы.
Пока над волнами звучит мелодичное «Дид Ладо», мы должны рассказать об опасности, о которой и не подозревают гуляющие.
Приехав из поездки в Карасубазар, Ольга, не подумав о последствиях, рассказала о своем приключении подругам. В тот же день о нем стало известно всему городу. И откуда было знать Ольге, что у татарского княжича Алима в каждом городе свой доносчик. Уже на вторые сутки Алиму доложили, что его провели и обманули русские и среди них была дочь сурожского купца Ольга. Он, может быть, и не помыслил бы о мести, если бы не потерял своего дорогого помощника Ахыра, которого, он был уверен, эти русские взяли в плен..
Чтобы не вызывать подозрения и шума, Алим и его друзья спешились за Сурожем и, оставив лошадей на одного из разбойников, легко проникли в город через стену. Они рассчитывали внезапным налетом ошеломить безоружных людей и, схватив Ольгу, молниеносно исчезнуть.
Неизвестно, чем кончился бы этот налет, если бы не Якобо.
Якобо решил уйти с гулянья. Спускаясь с холма, он увидел кучку вооруженных людей, которые перебегали от куста к кусту. По одежде юноша узнал в них татар. В несколько прыжков Якобо очутился на площадке.
— Татары! — крикнул он, и к тому моменту, когда разбойники выскочили на площадку, генуэзцы уже выхватили шпаги, греки — ножи, а русские парни вооружились кинжалами.
Девушки завизжали и бросились врассыпную. Пока татары дрались с гуляющими, Алим кинулся за Ольгой, которую указал ему доносчик, поджидавший здесь. Но Ольгу заслонил Якобо с обнаженной шпагой. Он крикнул девушке: «Беги!» — и бросился на Алима. Алим, хорошо владевший саблей на коне, на земле оказался беспомощным против молниеносных ударов шпаги. Якобо сразу вышиб из его рук саблю и, приставив к груди острие клинка, приказал поднять руки. Татары, потеряв своего предводителя, бросились врассыпную. Почти все они были ранены ударами генуэзских шпаг. На помощь Якобо подбежали его друзья, они связали Алима и повели в крепость.
Алим по пути обдумывал, как ему вести себя в крепости. Конечно, стоит только сказать, что он сын бея Халиля, консул немедля отпустит его… и, конечно, не преминет сообщить об этом хану, пожалуется владыке на бесчинства его правоверных. Такого случая он не упустит и притом непременно упомянет, что налет на город сделал сын бея Ширина. Об этом узнает Джаны-Бек и уж тогда непременно докопается до того факта, что Алим и Дели-Балта — одно и то же лицо. Нет, Алим даже под пыткой не скажет своего имени. Будет говорить, что он простой человек и пришел в город за девушкой, которую любит. К тому же не пройдет и недели, как друзья выручат или выкупят его. Всем ведомо, сколь жадны кафинцы на золото.
Алима привели в консульскую башню. Гондольфо немедленно послал за толмачами. Начался допрос.
— Кто ты и откуда? — спросил Гондольфо.
— Мое имя Мемет. Я из Карасубазара.
— Кто твой отец?
— Родителей у меня нет.
— Сколько грабителей было с тобой?
— Это не грабители — это были мои друзья.
— Зачем вы сделали разбойничий налет, если вы не грабители?
— Мы не тронули ничего в городе. Я хотел похитить девушку, которую видел в Карасубазаре и полюбил.
— Кто эта девушка?
— Ее зовут Ольга.
— Это верно, Гондольфо, — подтвердил Якобо, — он гнался за синьориной Ольгой.
— Якобо, позови стражу и препроводи его в крепостную тюрьму. Из этой ямы никто не убегал, помни, Мемет из Карасубазара. А когда придет господин консул, он решит, что с тобой делать дальше.
И Алима увели.