НИЗШИЕ И БЕСПРАВНЫЕ
— В каком нам действовать порядке?
— …Сейчас же созовем народ. Восстанут все. Никто не спорит, что надо истребить тиранов.
В ТАВЕРНЕ «МУЗАРИ»
Набежала туча, обрушила на Кафу плотный, косой дождь и растаяла в небе. Не удержаться дождевой воде на городских холмах — сбегает она мутными ручейками вниз. На улицах ручейки собираются в потоки и с шумом несутся мимо крепости. Прямо под башнями овраг. Принимает он в себя грязно-желтую воду и гонит в море.
Если перейти по мосту, перекинутому через водосток, и повернуть налево, а потом чуть подняться по склону, можно увидеть широкий приземистый дом под красной черепичной крышей. У входа, поскрипывая на железном крюке, качается фонарь. Над ним на ржавых петлях голубая железная вывеска. На ней изображен бычок с непомерно большой головой и с глазами навыкат. Бычок стоит на полусогнутом хвосте и, захватив плавниками кружку, льет ее содержимое в широкий рот. Ниже рублеными готическими буквами намалевано «Музари».
«Музари» — это таверна, приют моряков, рыбаков, а также социев и стипендариев. Если у тебя есть десяток аспров в кармане, то найдешь здесь, кроме еды, все нехитрые утехи простолюдина. Вина здесь много, и оно дешево. В «Музари» можно послушать флейту, виолу и барабан, заказать жареных, вяленых, пареных и копченых бычков. Таверна построена не очень давно. Хозяин ее, Батисто, когда-то служил шкипером на корабле синьора Ачеллино. Днем таверна обычно пуста. Зато вечером она гудит, словно улей.
Когда Ивашка вместе с греком Ионашей зашел сюда вечером, его оглушил шум нестройных пьяных голосов. Хотел он было обратно повернуть, однако Ионаша не пустил.
— Ты интересовался, что в Кафе творится. Так вот посиди здесь один вечер. Я все эти дни слушаю разговоры и уверен, в городе что-то затевается. Садись, слушай. Говорят тут по-разному. Греческий ты разумеешь, а латинскую речь я перескажу. — Ивашка сел, стал оглядываться. За столом, где сидят музариче[66], оживленный разговор. Резко выделяется густой бас. Говорит молодой, здоровенный рыбак. Он размахивает рукой, которая, как кукла, обмотана грязной, окровавленной тряпицей.
— Разве у нас нет силы? — гудит бас. — Сила есть! А хозяин гнет нас, как захочет. Смотрите на эту руку. Наше дело — ловить рыбу, а потрошить и солить я не умею. Но эта чертова акула заставляет нас копаться в рыбьих потрохах за эту же цену. Я полоснул ножом вместо рыбы по руке, в рану попала соль и всякая дрянь… Вчера пришел, показал рану хозяину: «Разве не на твоей грязной фелуке получил я рану? Почему не платишь?» Он злой, как дьявол, говорит: «Я плачу тем, кто ловит рыбу! А ты болтаешься на берегу вторую неделю. Уноси свои подошвы, покудова цел!» Меня взорвало, и я треснул его по шее. Напугался, жирная сволочь, и отдал мне все до последнего аспра. Вот оно как!
— У тебя, Леоне, сила, — произнес узкогрудый рыбак. — А меня бы он задавил своим брюхом.
— Надо всем за одного стоять, — сказал Леоне, — если будем вместе, нам никакой хозяин не страшен. А то пропадем…
— Уж и так пропадаем. Целый день в море, а получаем гроши. У меня дома девять ртов. Когда были сыты — не помним.
Батисто, который, стоя на возвышении, прислушивался к разговору рыбаков, крикнул:
— Эгей, там, на дальних столах! Швартуйтесь сюда!
Туг музариче жалуются на тяжелую жизнь. Посоветуйте им, как жить богато.
Соции и стипендарии ответили на зов дружным хохотом, но столы к рыбакам не пододвинули.
— Расскажи, Клементо, куда мы деваем деньги, — сказал один стипендарий.
— Складываем в чулок, известное дело! — ответил насмешник Клементо.
— Много ли накопили?
— Порядочно. Вот Джудиче, например, у нас самый богатый. Он получает сто пятьдесят аспров в месяц, а мы, грешные, по сто. Теперь давай посчитаем, сколько твоей семье нужно хлеба в день, Джудиче?
— Девяносто унций, самое малое.
— Видали? — Клементо начал загибать пальцы. — Стало быть, на хлеб в день надо двенадцать аспров. На овощи по-бедному в день положено три аспра, на вино полтора, на дрова аспр. Выходит, что в день на еду и на тепло синьору Джудиче требуется семнадцать аспров. Помножьте это число на тридцать дней Месяца и получите сумму, необходимую для жизни. Все оставшиеся деньги синьор Джудиче, ну и я тоже и другие зашиваем в чулок.
Некоторые недогадливые музариче начали действительно высчитывать, чтобы узнать, сколько же денег остается лишних, но громкий смех других остановил их.
— Нашли над чем смеяться! — недовольно сказал Ивашка.
— Ты слушай, слушай, — толкнул его Ионаша.
— Совсем не смешно! — громко произнес с возвышения хозяин таверны.
— Да, да, синьор Батисто, не смешно, — ответил ему Джудиче, — моя семья голодает. К тому же Клементо не все учел. Он позабыл упомянуть те аспры, которые мы оставляем здесь, у вашей милости.
— Если горе не залить вином — тогда хоть камень, да в воду! — крикнул кто-то.
— Я и без твоих аспров проживу, если хочешь знать. Но не в том суть. Каждый день, если не вы, так другие жалуются здесь на тяжелую жизнь. Я это слышу третий год. Стала наша жизнь от этого легче? Нет. А почему?
— Потому что мы ослы! — послышалось из зала.
— Эге! Попробуй осла не покорми неделю, он тебе покажет!
— Потому, — еще громче заговорил Батисто, — потому, что нет у вас хорошего защитника. Вы знаете — я сам моряк, прожил много лет и скажу вам — прежде люди были смелее, они в обиду себя не давали. Я тоже, как и вы, терпел страшную нужду. Судовладелец выдавал нам по двадцать унций сухарей в день на каждого, одну соленую рыбу и кусочек сыра. Тогда пришел ко мне капитан Ачеллино Леркари и сказал: «Батисто! Пойдем за мной на жирных! Я хочу защитить бедный народ». Это было ровно двадцать лет назад. И тогда все — и рыбаки, и матросы, и грузчики пошли за капитаном. Пустили кровь жирным, вытряхнули их из сената, посадили туда наших людей. И все пошло по-другому.
— Неужели жить стало легче? — спросил кто-то.
— Погляди на меня. Я был такой же нищий; как и ты, а теперь хоть что-нибудь да стою.
— А Леркари жив еще? — спросил Клементо.
— Жив, что ему сделается, — ответил Батисто, — только нет его в городе. Он собирается на своем корабле в Геную.
— Жалко! Он бы нам понадобился, — прогудел Леоне.
— Про вино забыли, мошенники! — неожиданно весело сказал Батисто. — И я тоже хорош! Надо угощать друзей, а я разболтался, как последний чарпалья[67].
Батисто подошел к Леоне и что-то сказал ему, указывая на дверь кухни. Рыбак выслушал хозяина таверны, поднялся, подошел к Джудиче и Клементо, что-то им тоже сказал, и все трое скрылись в кухне. За ними прошел Батисто.
— Видал? И так каждый вечер, — сказал Ионаша. — Стоит только кому-нибудь заговорить про тяжелую жизнь, сразу вступит в разговор хозяин таверны. Всем рассказывает про Леркари, а кончится разговор, тянет самых отчаянных на кухню.
— Я думал, только у нас простой народ в нужде, — задумчиво произнес Ивашка. — И здесь, видно, не сладко живется.
— А этот Леркари…
— Погоди, грек, помолчи малость. Дума пришла в голову хорошая.
Ивашка долго сидел молча. Ионаша несколько раз пытался заговорить с ним, но безуспешно. Когда Леоне и Клементо вышли из кухни, Ивашка встал и решительно сказал:
— Веди меня к хозяину.
— Что ты надумал?
— Там узнаешь. Веди.
За кухней оказалась еще одна комната, в которой, видимо, жил сам хозяин таверны. Он удивленно посмотрел на гостей и молча ждал, когда они заговорят.
— Уважаемый Батисто, — начал Ионаша, — мой друг хочет с вами поговорить. Можно?
— Пусть говорит.
— Я хочу спросить, знает ли он про Сокола.
Ионаша перевел вопрос Ивашки.
— Скажи ему, что я слышал о Соколе.
— У меня всего одна просьба, — сказал Ивашка. — Когда капитан или кто другой пойдут на жирных, дайте знать об этом Соколу. Все его люди смело встанут за это святое дело.
— Ты — Сокол? — глядя в упор на Ивашку, спросил хозяин таверны.
— Нет. Но я знаю, что думают его люди.
— Почему с этой просьбой вы обратились ко мне? Вдруг я выдам вас.
— Человек, ходивший на богатеев рядом с Леркари, не способен на это, — ответил Ионаша. — Мы верим вам и просим также верить и нам.
— На каком языке говорит этот человек? — спросил Батисто. — Много ли людей у Сокола, что это за люди и кто такой Сокол?
— Я русский, — ответил Ивашка, выслушав перевод Ионаши. — Сокол из украинцев. Люди у нас все более из татарской неволи бежавшие. Нас много, гораздо больше, чем здесь думают.
— Я скажу об этом, кому следует, завтра же. Приходите снова вечером, и мы поговорим.
— Атаман тебе не простит этого самовольства, — сказал Ионаша, когда они вышли из таверны.
— Еще спасибо скажет. За волю вольную драться — это тебе не купцов грабить. Самое наше дело. Недаром мечи из цепей сделали.
— Капитан опять поставит своих людей в сенат, а нам.» то что от того? Ведь власть будет ихняя, а не наша.
— А это мы еще поглядим!
— Не было бы худо.
— Не каркай, пришибу!
ЗА БЛАГОВЕЩЕНЬЕМ, В ЗАУЛКЕ
Около полудня на подворье у Чуриловых теснился весь посольский поезд. Боярин Беклемишев собрался обратно на Москву.
Пока посол прощался с хозяевами и купцами, Данила Гречин расставлял езду. Сам он с молодцами будет открывать путь. За ними возок боярина, за возком колымага княжны Мангупской. Потом поставил повозки со слугами да служанками, а далее телеги с посольскими помощниками да писцами. В хвосте снова молодцы с оружием.
Боярина вышли провожать Никита и Семен Чуриловы, Василько Сокол, купцы Степанко Васильев, Гаврюшка Петров да Семка Хозников и Шомелька. Посольский толмач порешил осесть в Кафе — семью завести. Боярин опять-таки своевольно Шомельку отпустил. Семь бед — один ответ.
Беклемишев с каждым полобызался, каждому сказал ласковое прощальное слово. Сокола толкнул под бок: «Жди в гости на Дону». Поблагодарив хозяев за хлеб, за соль, сел в возок. Открыли ворота, и поезд, громыхая коваными колесами по мостовой, тронулся в дорогу. Последний раз высунулась из возка рука боярина, качнулась, блестя перстнями, и исчезла.
Добрый путь вам, русские люди!
Когда посол уехал, Гаврюшка Петров подошел к Соколу и как бы между прочим сказал:
— Зашел бы ты, парень, ко мне. Наши люди больно поговорить с тобой хотят. Сегодня вечером.
— Где найти двор твой?
— За Благовещеньем, в заулке. Спроси коморы Гаврюшки Петрова — всяк скажет.
— Приду непременно.
Вечером Сокол и Никита вышли из дома. Они долго блуждали по неровным и кривым улицам. Весь город стоял на холмах, и прохожим то и дело приходилось взбираться по каменистым ступенькам улиц наверх или спускаться чуть ли не на ягодицах вниз. По улицам шлялись мелкие чиновники, матросы и рыбаки. Иные были уже пьяные, другие выискивали таверну или кабачок.
Коморы Гаврюшки Петрова были на другом конце Кафы. И потому купцу и Васильку пришлось идти через весь город. Никита шел не спеша и тихо обо всем, что видел, рассказывал:
— Смотри, вон за крепостной стеной пригород, сиречь антибург. Живут тут ремесленники, видишь, насколько ветхи жилища их и грязны улицы. Тяжко им тут, народишко совсем бесправный.
Улица, по которой шли купец и Василько, поднялась на вершину, открылся порт и береговые огоньки.
— Что-то за портом костров палят много? — спросил Василько.
— Страшнейшее то место, — ответил Никита. — Людишки живут в лачугах, а то и просто в земляных норах.
— Кто они?
— Всякий сброд. Генуэзцы зовут их одним словом — чомпи.
— Это как будет по-нашему?
— Стало быть, низший, бесправный человек. Среди них есть соции, стипендарии и лабораторес. Мудреные латинские имена, а суть одна — нищета.
— Отчего же по-разному зовутся?
— Что в норах живут — то стипендарии. Это люди приблудные. Наехали из разных мест по найму на кораблях и снова ждут удобного случая, чтобы наняться и уплыть в другое место. Более всего встают в солдаты, стражниками да матросами. Те, что в лачугах, — соции. Сие народ местный, они нанимаются в сторожа, на всякую грязную и временную работу и никуда из города не уезжают.
— А лабораторес?
— Это те, что носят мешки, корзины с зерном, полбой и песком. Просто грузчики.
Никита вдруг остановился, снял шапку, перекрестился, Подняв голову, Василько увидел перед собой церковь.
— Это и есть храм Благовещенья. Церковь наша — русская. За ней скоро и коморы.
— Никогда не думал, что в Кафе столь много русских людей живет. Верно, более всего купцы?
— Не только. Хотя и нашего брата не мало, одначе больше мастеровых. Есть и оружейники, плотники, бочары, швальщики, сапожники да кожемяки.
— Мастеровые наши отколь тут взялись?
— Мало ли отколь. Сколько веков из русской земли невольников сюда тянут. Многие тысячи побывали здесь. Ловкие да с таланом сами из неволи выкупились, иные сбегали от хозяевов своих. Ты много ль у Черного камня стоишь, а сколь к нему житейскими волнами народу прибило. Так и тут. Вот придем к Гаврюшке, послушай, что люди говорят, а после мой совет выслушай.» Давно я тут живу и все одну думку вынашиваю. Сейчас пришла самая пора. Ну вот, мы, кажись, и пришли, — сказал Никита, подойдя к широким дубовым воротам. — Это Гавриловы коморы и есть.
У купца Гаврюшки полна горница народу.
Когда Василько и Никита вошли, коренастый, весь в шрамах человек вел громкую речь. Увидев вошедших, он замолчал, а хозяин дома крикнул:
— Сказывай дальше. Это наши люди.
Никита на ухо Соколу шепнул: «Шкипер Родольфо, фряг. Слушай, что он скажет».
— Мой капитан, синьор Леркари, отважный и справедливый человек. Он сказал: — Иди, Родольфо, к ремесленникам, среди них есть много честных и смелых парней. Они тоже, как весь городской плебс[68], терпят страшную нужду. Скажи им прямо: капитан Леркари поднимает свою шпагу на жирных и знатных. Пусть ответят они, готовы ли выступать на общего врага нашего. Говорите! — шкипер сел на край скамьи.
— Ты бы хоть пару деньков подумать нам дал, — сказал купец Хозников. — А то сразу так.
— Что там думать! — выкрикнул угловатый, в кожаном фартуке мужик. — Уж терпежу совсем не стало. Приходят в кузню — скуй то, сделай это. А платить не хотят. Сенька, брат мой, намедни шпагу задаром отдать отказался — на пытошной машине руки выломали.
— А я от плотников. Зовут меня Игнат Рыжик.
— Знаем!
— Так вот я и говорю: топоры у нас в руках острые, а уж души и того острее. Житья от богатеев никакого нет. Что голодуем — это плевать — притерпелись, а издевательства как переносить? Дуняшку мою, поди, все знавали, одно утешение родителям была. Поймали, уволокли да целый месяц над телом ее измывались. У консулова масария в наложницах была. А сколь наших девок после их грязных рук по кабакам пошло! Скажи капитану, плотники топоры наточили, только знака, мол, ждут! Все!
— Сапожники за плотниками! Дубины возьмем!
Поднялся купец Федор Сузин:
— Подождите, робяты, — так нельзя. Не посмотрев в святцы, да бух в колокол — рази так можно. Надобно знать, ради чего за топоры браться. Вот ты, Рыжик, скажи — порубишь ты жирных, а потом куда?
— Потом? Стало быть, снова плотничать буду.
— Ну и дурак. Ты будешь рубить жирных, а капитан Леркари снова в сенат фрягов насажает и вторую твою дочку теперь уж к новому масарию сволокут, а у Кольки Скибы — кузнеца ноги выломают. Пусть нам Родольфо скажет, сколько, в случае победы, наших людей поставят в сенат и сколько в попечительный комитет. Сегодня в сенате одни фряги и причем знатные. Иным, говорят, туда нельзя. Ведомо нам, что Леркари сам человек не знатного роду, простого купеческого звания. Пустит он в сенат простых людей ай нет?
— Капитан Леркари велел мне сказать: кто будет драться с жирными, из тех брать в попечительный комитет и в сенат. Теперь я хотел бы знать, сколько ваших людей выйдет на улицы и с каким оружием.
— Зовут меня Даниоло. Кольчужники выйдут сорок душ!
— Швальщики выставят тридцать. С рогатинами! Говорит Сурен Тергригорян. У нас славные молодцы.
— Эй, бочары! Что молчите? Сколько от вас?
— Пиши пятьдесят. С топорами.
— Оружейники — двадцать пять! Выйти есть с чем!
— Кузнецы!
— Плотники!
— Кожемяки!
— Ну, атаман, твоя очередь, — шепнул Никита Соколу.
Сокол встал, поднял руку и, волнуясь, крикнул:
— Пиши пятьсот! — все головы повернулись к нему.
— От кого пятьсот? — шкипер удивленно поднял разрубленную бровь.
— От лесных людей. У каждого меч и копье!
В горнице одобрительно зашумели. Шкипер грыз ноготь большого пальца:
— Я не могу без позволения капитана записать лесных людей. Пусть завтра днем ваш человек ждет меня здесь. Я приду и поведу его к Леркари.
— Человек будет, — сказал Сокол.
Еще долго не расходились мастеровые от купца. Выведывали у шкипера о других людях, какие пойдут за капитаном, жаловались на тяжелую жизнь, особенно интересовались ватагой. Василько рассказал, как живут они у Черного камня. Шкипер речей этих не слушал, заторопился уходить.
Ночевали у купца на сеновале. Никите и Соколу хозяйка постелила в отдельной спальне. На столе стоял ужин и вино. После ужина Никита сказал:
— Завтра почнем закупать оружие. Дело сие не простое. Ивашке и тебе — обоим закупки делать…
— Знаешь, Никита Афанасьевич, как-то все это быстро да просто сладилось. Не втравить бы мне ватагу в дело пустое, не погубить бы ее. За столом кричать — одно дело, а как до схватки дойдет, кто знает, чем оно обернется… Ведь у консула да его приспешников — сила немалая, не побороть их так просто.
— Ты, послушай меня, Сокол, не раз обо всем пере думал я. В грабежах да лихоимстве силу свою они размотали. Недаром Леркари поднимается — видит слабину. Раньше поддержка им с моря была, из Генуи, а ноне турки проход закрыли. Торговля морская захирела, власть у них все слабей и слабей. Самая пора.
— Да пора ли, Никита Афанасьевич?
— А ты дальше слушай. Не на Леркари главная надежда моя. Он власть себе добудет, и дело с концом. О простых людях и думать забудет. Да и не на них надеется он. Потому и в море пошел — на корабль триста невольников посажено. Он их раскует, и они добудут ему власть. Ты заметил, как насторожился шкипер, когда про лесных людей узнал? Испугался он тебя, право слово. Пятьсот воинов — это сила. Однако отказаться не посмел. А теперь слушай: пусть Леркари поднимает оружие на жирных, ты с ватажниками ему поможешь. Когда дело будет сделано, мы пойдем к тем невольникам и позовем их в ватагу. Будет у нас восемьсот душ, а Леркари скажем: вот — бог, вот — порог. Садись на свой корабль и уходи, пока цел. А фряжским купцам дулю с маслом — похозяйничали, хватит. Сделаем Кафу вольным городом.
— А как же боярин?
— Што боярин?
— Он говорил другое. Зачем нам вольный город, ежели на Руси Орда лежит ярмом тяжеленным. Вот поможем Ивану Василичу с Ордой рассчитаться, тогда видно будет…
— Пойми, атаман, одно: если город будет наш, мы князю вдвое боле поможем.
— А ватага! Людей куда денем?
— Будут они воины вольного города. А ты — воеводой. И-эх, какую торговлю с Русью развернем!
— А вдруг ватажники не согласятся? Може, Иван встанет против, — подумав, сказал Василько.
— Ты сам смелей будь! Ивашка, он скорее тебя на богатеев полезет.
— Все одно подумать надо. С ватагой потолковать.
— «Подумать, подумать». Зачем тогда шкиперу кричал?
— Я ж думал только подраться за бедных людей, помочь им, а потом на Дон.
— Все одно, что Игнат Рыжик: «Порубаю жирных… и плотничать».
— Не смейся, Никита Афанасьевич. Без ватаги все одно не решу.
— Ну, спи. Утро вечера мудренее.
Только вошел на другой день атаман во двор Чурилова, а навстречу ему Ивашка. Не говоря ни слова, потянул Сокола в уединенное место. Уселись под лабазом на тюки с холстиной, Ивашка начал:
— Думаю, бранить меня станешь. Посвоевольничал я… — Ивашка замолчал.
— Ну, сказывай.
— Был в таверне, не вино вкушал, а разные речения. Понял — затевается в городе сполох. Нашелся у них капитан…
— Может, Леркари его зовут?
— Отколь знаешь?! — воскликнул Ивашка.
— Слышать о нем привелось.
— Вот бы нам подмогнуть этому капитану, а?
— Как же с вольным городом? На Дону? — весело спросил Сокол.
— Так ведь оно не обязательно на Дону. Здесь, я думаю, такой город заиметь еще способнее. Ни князей, ни бояр нет, а жирных неужели мы не подавим?
— Я сам об этом которы сутки думаю, — сразу признался Василько. — Тут капитан этот — десятая спица в колесе. Ты послушай, что посол московский да Ники-та-купец мне говорили…
Когда Ивашка выслушал все, что говорили атаману купец и боярин, задумался крепко.
— Да-а, — протянул он, — без ватаги на такое дело решаться не след. Пожалуй, завтра пора к Черному камню выезжать.
Посидели еще немного молча. Ивашка спросил:
— А у тебя самого куда более душа лежит — на Дон али здесь?
— Если на Дон — Ольги мне не видать. А коль здесь останусь, купец обещает свадьбу сыграть, — виновато сказал Сокол.
— Ты рехнулся! Ватагу на кого бросишь?
— Пока вольный город простому люду не добудем — не оставлю. Пойдем говорить с ватагой.
Чем больше Демо вникал в дела обороны города, тем яснее ему становилось, что кафинские генуэзцы обречены. Это понимали многие. Поэтому власть имущие старались награбить как можно больше и покинуть Кафу. Самый богатый горожанин Ангело Морозини уже нашел корабль, чтобы отплыть на днях из города.
И когда казначей передал Демо большую сумму денег для найма солдат, он решил присвоить золото и бежать. Капитан Ачеллино Леркари, разумеется, тоже не даром, согласился предоставить Демо каюту на «Святой Агнессе».
Корабль наутро покидал кафинские берега.
АЧЕЛЛИНО ЛЕРКАРИ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
…Отплыл отсюда [т. е. из Кафы] корабль Ачеллино Леркари, на который они приняли много генуэзцев. Уход нам был приятным, так как многие из них являлись зачинщиками волнений и ссор…
Свежий морской ветер гонит в бухту мелкую волну.
Над Кафой встает утро.
В порту, как всегда, оживленно, далеко разносится брань матросов, крики грузчиков и надсмотрщиков. Скрипят мачты кораблей, полощутся на ветру боковые паруса, потрескивают дубовые трапы. Пахнет смолой, дымом и морскими водорослями.
Порт — пестрое скопище парусов. Желтые, серые, белые, пурпурные, они делают бухту живописной. Качаются на волнах каравеллы, триремы, бригантины, галеры, фелуки и шхуны.
На внутреннем рейде среди мелких суденышек резко выделяется крутобокая красавица трирема. Это «Святая Агнесса». Коричневые просмоленные паруса убраны к реям, два якоря прочно держат корабль.
Хозяин корабля Ачеллино Леркари, несмотря на раннюю пору, уже на палубе. На нем невысокая круглая шляпа, надвинутая до самых бровей, на плечи наброшен тяжелый плащ. На плаще вышита желтая восьмиугольная звезда с красным щитом посредине. Это знак партии гибеллинов. Фигура у капитана грузная, приземистая. И лицо под стать: тяжелое, с толстыми губами, квадратным подбородком. Лоб и щеки изрезаны морщинами и шрамами, глаза глубоко посаженные, суровые.
Ачеллино напряженно смотрит на берег, с трудом сдерживая волнение. Случай, которого он ждал несколько лет, представился. Вновь он повторит то, что так успешно осуществил двадцать лет назад. Леркари тогда сумел стать во главе восставших городских низов. Было вырезано много гвельфов. Перепуганная знать согласилась уступить большинство мест в сенате. Должность консула занял сын капитана. Добившись своего, Леркари предал городскую бедноту, «людей без имени», и восстание было подавлено. Сам Ачеллино не вставал у кормила власти, он не любил это «хлопотное и нудное занятие», на консульство посылал или родственников или верных людей, которые помогали ему богатеть.
Три года назад положение изменилось. Гвельфы снова стали вытеснять гибеллинов из сената. Последний консул гибеллинов — сын капитана Гофредо Леркари был с позором смещен со своего поста, и его место занял гвельф Джустиниани. После него светлейшим и вельможным стал Антониото ди Кабела — ярый враг Леркари. С капитаном Ачеллино перестали считаться, торговля пошла плохо, лучший корабль двух морей стоял без дела. И Леркари задумал повторить 1454 год.
Время было опасное. Корабли не решались идти в турецкие воды, живой товар скапливался в руках купцов и приносил им только убытки. Ачеллино пошел к самому богатому и жадному купцу Ангело Морозини и предложил свои услуги. Он поклялся, что сумеет пробиться на «Святой Агнессе» через пролив и поможет купцу сбыть товар. После долгих колебаний Ангело решил принять услуги Леркари. Многие говорили: «Если в Кафе и есть человек, способный проскочить пролив, так это Ачеллино на своей «Агнессе»! Морозини погрузил на «Святую Агнессу» триста рабов, вино и другие товары. С собой купец взял сорок вооруженных до зубов слуг. Надеяться на матросов, которых Леркари нанял на корабль, купец не решался. Своя охрана вернее.
Выход в море назначен на сегодня, на корабле все на местах, через некоторое время «Агнесса» покинет рейд. А там… события развернутся так, как пожелает того капитан Ачеллино. Он отлично понимает, что идет на большой риск, но — игра стоит свеч.
Тихо, незаметно к триреме приблизилась лодка. К Ачеллино подошел матрос и доложил:
— За бортом синьор и синьорина. Просят трап.
— Пусть поднимаются на палубу и пройдут в мою каюту.
В каюте капитан усадил Демо и Кончету и сказал:
— Вчера, синьор Деметрио, я не имел времени говорить с вами и согласился взять вас на мой корабль потому, что вы близки к консулу ди Кабела. Сейчас я хочу знать причину вашего отъезда из Кафы. И будьте искренни.
— Я хочу попасть на родину, — ответил Демо.
— Если вы еще раз солжете, я вас выброшу за борт! Тем, кто идет на родину, дают разрешение. Что гонит вас из Кафы? Ну, не трусьте и не вздумайте лгать.
— Ты и верно трус, Демо, — сказала Кончета, выступая вперед, — надо сказать правду. Он присвоил деньги, выданные для найма солдат. Демо, покажи золото.
— Вот теперь я верю тебе, — сказал Леркари, когда увидел кошель, полный золотых монет. Помолчав немного, добавил — Согласно устному договору я обязан доставить тебя в Геную и доставлю. Но твоя подруга будет высажена в Чембало. Влез с ней на мой корабль, словно в собственную виллу, даже не спросив меня.
— О, синьор Леркари, извиняюсь, — заговорил Демо, — простите меня. Кончету тоже пришлось взять с собой. Ей нельзя оставаться здесь.
— Что мне за дело! В Чембало она сойдет, или я не буду капитан Ачеллино!
— Я уплачу за нее столько же, сколько и за себя.
— Не надо платы. Мне денег хватает.
Кончета долго со слезами на глазах умоляла капитана оставить ее на корабле. Наконец Ачеллино сказал:
— Хорошо, вы останетесь, если сделаете мне одну маленькую услугу. Скоро я отмечаю день рождения. Нужно будет, чтобы начальник купеческой охраны выпил больше обычного.
— И только? — весело произнес Демо.
— И еще… Что бы здесь ни произошло — не для ваг. Вы ничего не видели, ничего не слышали. Вы спали в каюте. Ясно?
— Считайте дело сделанным. Так ли, детка?
Кончета радостно кивнула головой. Все это ей было не в новинку.
Проводив Демо и Кончету, Леркари вызвал шкипера.
— Матросы готовы?
— Все как один, — ответил Родольфо. — За тобой, капитан, они пойдут в огонь и в воду.
— В воду я пока прыгать не собираюсь! — сказал капитан и захохотал. — А вот в огонь… давненько не бывал я в огне.
— Хорошо бы в это время выпустить Панчетто.
— Какого Панчетто?
— Тысяча дьяволов! Я забыл сказать. Ночью перед выходом из гавани на наш корабль по приказу консула привезли Панчетто и его сообщников. В цепях.
— Это тот Панчетто, который грабил жирных в Кафе?
— Он самый. Его поймали и хотели повесить здесь, но протекторы Банка из Генуи приказали доставить его: видно, и там он насолил порядочно.
— Об этом потом. Краснозадый боров задумал превратить мой корабль в плавучую тюрьму. Ну, синьор ди Кабела, это я тебе припомню.
Леркари вышел на палубу.
— Все ли на корабле? — спросил он купца.
— Кажется, все, — ответил Ангело. — Даниель, твои молодцы на месте? Ну, тогда с богом, капитан.
Капитан поднялся на мостик и распорядился поднимать якоря.
Через час трирема «Святая Агнесса» вышла в открытое море.
Туман уже рассеялся, ласковые солнечные лучи осветили синюю даль.
Капитан спустился на палубу, и, опершись на канаты, глядел на город. Когда корабль проходил мимо фелюг, на которых рыбаки вели лов в открытом море, он снова поднялся на мостик. Рыбаки на ближней фелюге перебирали сети. Далеко разносилась веселая песенка музариче.
В море вышли до зари,
Эй, ла-ла!
В сетке пара музари,
Эй, ла-ла!
Для таких дурных голов
Это маленький улов.
Рыбаки заметили капитана и во все горло заорали:
— Эвива, синьор Ачеллино! В добрый путь!
— Спасибо! — закричал в ответ капитан. Голос у него был хриплый, тысячу раз простуженный в морских странствиях. — Как улов?
— Мелочь одна, синьор Леркари!
— Ну ничего. Лучше маленькая рыбка, чем крупный таракан! Не правда ли?
Рыбаки кивали головами и махали вслед уходящему кораблю.
…В воскресенье капитан Леркари отмечал свой день рождения. Ему исполнилось шестьдесят лет.
В капитанской каюте собрались все знатные пассажиры «Святой Агнессы». Хозяин корабля купил у хозяина товаров бочонок вина. Ангело радовался — торговля началась с легкой руки. Веселые и довольные сели за стол.
— День рождения среди волн — как это романтично! — восторгалась Кончета.
— Недаром Леркари так рвался в море, — заметил Даниель. — Это самое подходящее место для нашего морского волка.
— Друзья! — Леркари встал и поднял бокал. — Я бесконечно благодарен синьору Ангело за то, что он поверил в меня и в мою «Агнессу». Если бы не он — я точно краб до сих пор сидел бы в своей норе. А сейчас мы мчимся по морским просторам и наши груди наполнены соленым ветром. Сегодня мне исполнилось шестьдесят лет, но это не так уж важно. Скоро мы будем у мухамедданских берегов, и дай нам бог пройти около них удачно. Давайте первый тост поднимем за счастливое плаванье, синьоры!
— Да будет легок наш путь!
— За попутные ветры!
— Капитану много лет жизни!
Гремят тосты в капитанской каюте, звенят бокалы, льется веселая песня Кончеты. Трирема на всех парусах несется по ночному морю. Стиснув челюсти, стоит у руля шкипер Родольфо. Матросы по одному подбегают к нему, перебрасываются парой слов, и снова глядит вперед старый шкипер.
Ровно в полночь Леркари вышел из каюты и зажег факел. Это был условный сигнал. Матросы вскакивали на ноги, выхватывали у спящих охранников оружие, убивали их и трупы бросали за борт. Те, что успели проснуться, погибали в неравной схватке. Панчетто и его друзья, освобожденные шкипером от цепей, носились по кораблю, словно бесы. За полчаса до сигнала шкипер Родольфо вошел в камеру, где они содержались. О чем там шел разговор, неизвестно, но после сигнала преступники оказались на свободе. Они уже чувствовали на своей шее веревку — и вдруг Леркари спас их. За это они готовы были идти на все. Панчетто и с ним еще трое ворвались в каюту, где спал Ангело, и не успел тот разобраться, в чем дело, как очутился в цепях. Перепуганный насмерть, заикаясь, он спросил:
— Где ка-а-питан Леркари?
— Он так же, как и ты, мой пленник! — ответил бандит.
— Что в-вы со мной с-сделаете?
— Увезем обратно в Хазарию. А там видно будет.
— Пощадите меня! Я дам большой выкуп, — молвил Ангело.
— Сказано — там будет видно. Волоките его в нашу бывшую каюту.
«СВЯТАЯ АГНЕССА» МЕНЯЕТ ПАРУСА
…На одной из трирем, где находилось множество народа, толпа составила заговор и поднялась, как говорят, против самого Ангело Морозини, который был закован в цепи…
«Святая Агнесса» встречала безоблачный рассвет с убранными парусами. Она совсем не двигалась, лишь лениво покачивалась на волнах, отчего мачты равномерно описывали круги по небу. После бурной ночи матросы отдыхали. На палубе никого не было видно, только на марсовой бочке маячил сторожевой матрос.
Капитан Ачеллино не спал. Он сидел у себя в каюте и размышлял. Задуманное уже выполнено наполовину и лучше, чем предполагалось. Панчетто будто сам бог послал. В случае какой-нибудь неудачи Ачеллино Леркари сумеет оправдаться, свалив всю вину на разбойника, которого подсунул ему ди Кабела и, может быть, с умыслом.
Теперь оставалось приступить к проведению в жизнь всего остального. Леркари встал, позвал шкипера и слугу и велел им разбудить всех невольников в трюме, осветить и проветрить помещение.
Люди, встревоженные непонятным шумом наверху, и так не спали всю ночь. Они поняли, что на корабле что-то произошло, но не знали, к худу это или к добру. И вот стоит перед ними старый суровый человек, глядит на них тяжелым взглядом.
— Кто-нибудь из вас знает капитана Леркари?
Невольники молчат. Нет, они впервые слышат это имя.
— Я защитник бедных и простых людей. Я заковал в цепи вашего хозяина, и теперь вы свободны. Мой корабль идет обратно в Кафу. На месте я раскую железо и отпущу вас на берег. Знаете, куда вы попадете?
— Снова в цепи, — произносит один из невольников.
— Верно. Но, чтобы этого не случилось, помогите мне сделать вас по-настоящему свободными. Если хотите, давайте поднимем оружие на жирных и знатных — я поведу вас. Со мной пойдут мои матросы, все рыбаки на берегу помогут нам, мы поднимем весь народ. И когда возьмем город, я помогу вам добраться до родных мест. Кто пойдет со мной?
Невольники заговорили все вместе, в трюме поднялся шум, и капитан ничего не мог понять.
— Говорите по одному! — крикнул он. — Вот ты говори!
Исхудалый невольник поднялся, гремя цепями, облизал языком пересохшие серые губы, заговорил:
— Нам ли выбирать. Хуже, чем сейчас, не будет! Веди!
— Пойдем на жирных!
— Только оружие нам дай!
— Свободными быть хотим!
— Я не неволю вас. Тот, кто не хочет идти на бой, пусть уходит, как придем на берег. Я поведу тех, кто пойдет по своей воле. Помните это. Через трое суток мы будем в Кафе. У вас есть время подумать.
Выйдя из трюма, капитан сказал шкиперу:
— Пора менять паруса. Буди матросов.
Скоро на палубе закипела работа. Матросы выволокли наверх белые, словно снеговые паруса из суровского полотна (не зря Леркари купил его нынешней весной у Чурилова). Ветер наполнил огромные полотнища, и «Святая Агнесса» тронулась в обратный путь.
Демо позвали к капитану. Проходя по палубе, он посмотрел вниз. Там на верткой люльке качался матрос. Он отвинчивал бронзовые буквы на борту и вместо них ставил новые. Демо удивленно прочитал: «Лигурия».
Да, «Святая Агнесса» сменила не только паруса…
Демо подошел к капитану и, будто ничего не случилось, спросил:
— Синьор капитан, есть ли на «Лигурии» брадобрей?
— Да, синьор ди Гуаско, я об этом как раз и хотел с тобой говорить. Брадобрей у нас есть, но я не хотел бы, чтобы ты брился до прихода на место.
— Почему, позвольте спросить? — в голосе Демо прозвучала тревога.
— Видишь ли, на «Лигурии» нет капитана, и я хотел просить тебя занять это место. Временно, на ту пару дней, что мы будем стоять в порту. А без бороды капитан — не капитан.
— Я понял вашу мысль, синьор, и помогу вам. Кстати, борода тут ни к чему. В Генуе меня никто не знает.
Я родился в Хазарии.
— Новый капитан «Лигурии», я вижу, молод и неопытен. Он не может определить направление судна по солнцу. «Лигурия» идет не в Геную, а как раз наоборот.
— Куда же?
— В Кафу!
Демо побледнел, но, не растерявшись, спросил:
— Капитан, конечно, шутит?
— Нисколько. Сменив паруса, мы взяли обратный курс. Сомнения насчет бороды еще остались?
— Н-н-нет, — простонал Демо, — д-действительно, борода нужна.
— Ну и слава мадонне, что мы поняли друг друга.
— Не совсем, синьор капитан. Уж если вы ставите меня в игру, я по крайней мере должен знать, какие будут козыри.
— Вот теперь ты начинаешь походить на капитана. Так и быть, я открою тебе свои карты. Слушай. На третьи сутки «Лигурия» встанет на внешнем рейде, и ты, ее капитан, под чужим именем, конечно, заявишь в порту о своем прибытии. С тобой на берег поедет шкипер. Надеюсь, в порту тебя не знают в лицо?
— Я там не бывал.
— Оформив документы, ты дождешься шкипера и привезешь мне его письмо. Если в городе все готово, мы подойдем к берегу, высадим всех невольников и матросов и запалим такой огонь! Я поведу в бой невольников и матросов, шкипер — рыбаков, а Панчетто со своими разбойниками начнет резать жирных. Ди Кабелу и его приспешников— в цепи. Власть в городе возьму я. Ты, если я не ошибаюсь, был назначен военным начальником? Ну так ты им и останешься. Как игра?
— Стоит свеч, — ответил Демо. — Но вдруг в порту меня почему-либо арестуют? Тогда как?
— Справимся без тебя. После игры выручу.