У ЧЕРНОГО КАМНЯ
…Скажи лишь — да, и станешь атаманом, и будем мы тебе повиноваться, тебя любить и чтить…
Рассвет в горах наступает внезапно. Он подкрадывается незаметно из-за гор и вдруг обрушивает на землю лавину света. Мгновенно рассеивается тьма, с гор в долины ползут синеватые облака тумана.
Идти в гору трудно. Тропинка узкая, словно желобок по каменистой земле проложен. Да это желоб и есть. Идет дорожка больше канавами, где весной сбегают с гор холодные ручьи снеговой воды. По этим же углублениям стремительно несутся в долину желтые дождевые воды летом.
Несутся воды, захватывая с собой мягкую землю, мелкий щебень. Проходят сотни лет — округляются стены канавки, желобом бежит она с вершины горы.
Ивашка и Василько идут рядом. Оба устали изрядно, но на коней садиться не хотят. У Сокола мучительно болят ноги, но он крепится, молчит. Молчит и Ивашка, хотя тоже нелегко ему.
Василько первый не выдерживает:
— Отдохнуть бы…
— Потерпи немного, вот ужо полянка ровная будет.
И верно — закрытая нависшими с двух сторон широкими густыми зелеными кронами тропа вдруг вырвалась на простор. Светлая маленькая полянка открылась взору измученных людей.
Здесь решили сделать привал.
Ивашка прилег на траву. Перед тем сказал Васильку:
— Где хорониться нам — у Козонка спроси. Он, должно, места эти хорошо знает. Охрану выставить не забудь.
Василько кивнул головой и стал оглядывать поляну, людей, в беспорядке расположившихся на траве. Все устали, хотели спать, но никто не ложился — ждали приказа. От кого ждали, Василько не мог понять. Люди глядели на него, а какое он имел право повелевать, если был таким же, как и все.
Вот поднялся невысокий, крепкий старик и, не глядя ни на кого, про себя вроде, проговорил:
— Собрались мы теперя ватагой, а старшего нет. Это все одно, что тулово без головы. Подумать надо, братья.
Василько понял, что ему надо высказать все, что думал он во время пути о судьбе людей, собранных здесь.
— Друзья, братья! — голос у Василька спокойный, сильный. — Вот мы и свободны. Не свистит над нами татарская нагайка, не скованы мы единой цепью. Как птахи, вольны. Лети куда хочешь. А куда лететь? Может, вы, братья, посоветуете?
— У самих про то без краев думы! — крикнул кто-то.
— Пришли сюда, а дальше что?!
— Куда идти, не знаем!
— Говори ты!
— Скажи о мыслях своих!
Василько жестом попросил всех подойти ближе. Когда люди расположились вокруг него, Василько заговорил:
— Была у меня сперва такая мысль — разойтись всем в разные стороны. и ночами тайно, поодиночке, пробираться в родные места. Дойдем ли?
— Не дойдем! — закричали чуть ли не все.
— Поистомились, оправиться надо!
— Переловят нас поодиночке-то.
— Дума эта плоха!
— Верно, братья! Мысли эти не про нас. Нам надо ватагой свою долю искать. Спервоначалу надо старшого выбрать.
— Будь ты старшим! — крикнули сзади. — Видим, не глуп парень.
— Негоже так, други. Вы меня не знаете. Может, я завтра же на гибель вас поведу. По-моему, надо так решить: пусть каждый из нас подумает — не желает ли он стать атаманом. Если найдется такой — пусть скажет, как и куда он будет водить ватагу, какой путь изберет. И если путь, им избранный, придется всем по душе, ему и быть старшим.
Тихо стало на поляне.
Взять в голову думу об атаманстве легко каждому. Но путь ватаге избрать — ой, нелегко! Молчат люди. Ждут.
Наконец, на круг вышел смуглый, как цыган, человек. Старая войлочная шляпа на затылке, из-под нее на узкий лоб падает курчавая прядь волос. Глаза быстрые, смешливые, руки длинные, подвижные. Он заговорил:
— Охоты быть атаманом у меня нету. Но ежели бы я вел ватагу, то мы ходили бы по смелым дорогам. По мне — разгуляться ватаге на всю ширь! Налетать на богатые селения, держать в страхе все дороги окрест. Добывать оружие, золото да камни драгоценные. А когда ватага станет богатой, откупиться от татар, найти добрых коней, да и по домам. Вот как, по-моему, должен думать наш атаман.
Ватага зашумела, заволновалась.
— Я бы к тому атаману в ватагу не пошел, — спокойно произнес Василько. — Да и выйдет, что не ватага это, а шайка разбойников. Разве креста на нас нет — в разбойники-то идти. Нам ли, люду, измученному всякими грабителями, думать самим о разбое… А по мне так жить надо: найти в горах место тайное и неприступное и устроить там жилье. Оклематься[32], отдохнуть. Оружия у нас немало есть — будем ходить на охоту. Зверья в сих лесах много. Мясо на еду, шкуры на одежду. А войдем в силу, подумаем, как и оружие каждому добыть.
— Так и будем всю жизнь в норе сидеть, как кроты! — выкрикнул смуглый. — Пошто оружие иметь, если в бой не ходить?
— Раны залечим, сил наберемся, начнем пробиваться к Корчеву. Дорога будет с боями — туда свободно не пройти. Вот и оружие пригодится.
— А что в Корчеве?
— Сказывают, там перехвачено море Русское рукавом узким. Отобьем ладьи и переправимся на тот край. А там и Дон недалеко — земля вольная. Как думаете, братцы?
Люди зашумели одобрительно.
— Кто еще за атамана хочет говорить?
Никто не двигался с места. И опять зашумели люди:
— Тебе атаманом быть, Василько, не желаем другого.
— Твое слово, атаман.
— Что дальше делать?
Василько хотел снова заговорить о дружбе и крепости, но передумал и коротко произнес:
— Ватаге спать до ночи. Днем идти опасно — дорогу перейдем в темноте.
— А охрану? — спросил Ивашка.
— Мне первое слово, мне первому и в дозор.
— И то верно, — засмеялся Ивашка.
Над поляной поднялось солнце. Горячие лучи обсушили траву, нагрели землю.
Ватажники крепко спят на шелковистой мураве в тени деревьев, обступивших поляну.
Только Ольге не спится. Очень неловко ей в тесной одежде татарского воина. Малахай она сбросила, раскинув по плечам тяжелые косы, а как кафтан с кольчугой снять?.. А тут еще сердце чего-то ждет и отчего-то замирает.
Атаман с Ивашкой обошли вокруг поляны; вот Ивашка улыбнулся и что-то сказал, бросив взгляд в сторону Ольги.
Атаман понимающе кивнул головой и пошел к коновязи. Развязал узел, притороченный к седлу, вытянул полотно шатра. В дальнем углу поляны вырезал кинжалом кол и с силой вдавил его острием в землю. На кол натянул шатер, принес переметную суму, в которой лежала одежда девушки, и крикнул:
— Иди в шатер — переоденься! Неловко, чай, в одежде воинской.
Светлые лучи, как иглы, скользят над деревьями, через просветы в листве снопами бьют в полотнище шатра. От того шатер становится матово-прозрачным, как фарфор. На полотне яркие цветные тени листьев.
Ольга переоделась и вышла из шатра. Распрямилась, поправила венец кос на голове, оглянувшись, опустилась на ковер густых трав.
Василько сидел поодаль. Подошел Ивашка.
— Стал атаманом — расселся, будто князь, — подтолкнул он Василька. — А кто Ольгу за вызволение благодарить будет? Может, я?
— Не осмелюсь как-то.
— Ну-ну, иди!
Сокол, осторожно ступая, словно боясь разбудить ватажников, подошел к Ольге, снял шапку, поклонился, коснувшись рукой земли.
— Други мои по неволе… велели поклониться тебе/ Если бы не ты… греметь нам цепями. Спаси бог тебя за это.
Ольга поднялась с земли, ответила на поклон:
— Моя заслуга того не стоит. Если бы не Федор да не дядя Иван…
— От меня тоже вечное спасибо. Всю жизнь в долгу буду.
— И я твоей услуги не забуду. Дикое поле помнишь ли? Если бы не твоя дружина, что бы с нами сталось…
— Неужто с той поры помнила? — тихо сказал Василько.
Ольга помолчала, опустив глаза, потом спросила:
— А ты, я чаю, и не приметил меня тогда? Хоть и дальняя была дорога, ты к возку нашему ни разу не подъехал. А мне, видит бог, так поговорить с тобой хотелось.
— Смел ли я! — с жаром ответил Василько. — Мне ли, простому дружиннику, водить с тобой речи, да еще при отце.
— Тятенька мой — добрый.
— А коль честно сказать, — не отца я твоего боялся, а самого себя. И то правда — легко сердце отдать, а как потом жить без него! Подошел бы я к тебе, поговорил, а что далее? Уехала бы ты, а мне терзаться да мучиться. Потому и не подъехал — сам себя уберегал.
— Уберег? — Ольга притянула к себе ветку клена и пытливо поглядела на атамана.
— Потом весь год каялся. Думал — лучше бы поговорить, может, отпугнула б ты меня неласковым словом, и все забылось бы. А то… — Сокол не досказал, но Ольга хорошо поняла его.
Потом они долго молчали, а думали об одном.
Мудреную загадку загадала жизнь Ольге и Соколу. И как ни прикидывал каждый из них, получалось одно — их пути снова должны разойтись. Не быть им вместе…
Умом это можно понять, а вот сердцем… Сыздавна известно — сердце редко ладит с рассудком, и часто побеждает сердце.
Так и сейчас. Глянула Ольга в глаза Васильку и поняла — не жить ей без него. Шагнула к Соколу, уронила ему голову на грудь.
— Сокол ты мой! Никого до тебя не любила… никого…
Ватага спала весь день непробудно. Люди отсыпались за долгие бессонные ночи страшного пути.
Наступил длинный южный вечер. Ночь входила в лес как бы нехотя, долго не исчезала за горами светлая полоска вечерней зари. Тиха и неторопливо меркла ясная синева небес.
Атаману так и не удалось поспать в этот день. Долго он сидел с Ольгой, вел с ней нескончаемые разговоры, радостные, светлые. Затем вспомнили, что людей надо кормить. Может, и не пришло бы это на ум, если бы сами не проголодались. В двух мешках, притороченных к седлам (в тех, что подняли на месте стычки), обнаружили крупу.
Сокод вбил две рогульки в землю, приладил перекладину и подвесил на нее котел. Пока Ольга ходила к ручью за водой, Василько набрал сухих сучьев и развел под котлом огонь. Соли в сумах не нашли, посмеялись над тем и согласно решили, что голод не тетка, каша пойдет и несоленая.