, школы, театры. Он работал много лет и тяжело заболел, и опять его положили в больницу. Тут он стал очень послушным, принимал все лекарства, которые ему прописывали доктора, хорошо ел. Он сказал бабе Нате, что готов был глотать лягушек, лишь бы скорее выздороветь.
И ему стало немного лучше, совсем немного, просто меньше стала болеть голова, а руки и ноги все равно были как не живые. Врачи разрешили ему болеть дома. Мария Васильевна хотела бросить работу, но Дмитрий Иванович сказал, что никогда он на это не согласится, что уж он-то знает, как это тяжело — не работать, особенно человеку, который любит свое дело. А Мария Васильевна очень любила свой завод. За Дмитрием Ивановичем присматривала соседка, каждый день его навещали друзья, друзей у него было много. А Данилка жил в яслях, его брали домой только на выходные дни.
Летом переехали все на дачу. Сначала взяла отпуск Мария Васильевна, потом Данилкина мама, потом Данилкин папа. Все лето около Дмитрия Ивановича кто-нибудь был, заботился о нем. Часто приезжал из Москвы его доктор, и каждый раз он говорил, что Дмитрию Ивановичу лучше И вдруг ночью у него стало плохо с сердцем. Это когда Алеша с Данилкиной мамой прибегали за нашей бабой Натой...
— Очень я тогда испугалась,— сказала баба Ната.— На следующий день приехала я из Москвы на дачу и прямо с вокзала пошла к Дмитрию Ивановичу. Смотрю, а возле его дачи стоит Алеша...
Баба Ната сразу поняла, что Алеше тоже хочется узнать отом, как себя чувствует Дмитрий Иванович, но он стеснялся идти к нему, потому что видел его всего один раз, той ночью. Алеша сказал бабе Нате, что подождет ее здесь, а она сказала, что они пойдут вместе. И они пошли вместе.
Дмитрий Иванович уже лежал на открытой веранде, где было сколько угодно свежего воздуха. Баба Ната, конечно, сразу спросила его, как он себя чувствует, и он ответил:
— Прекрасно, уже давно я не чувствовал себя так хорошо!
Потом баба Ната рассказала про то, о чем я уже знала, потому что слышала их разговор с Дмитрием Ивановичем...
Сначала Алеша редко приходил к Дмитрию Ивановичу, он боялся его утомить, а Дмитрий Иванович все вспоминал о нем, все говорил жене или дочери: «Что-то наш добрый молодец давно глаз не кажет».
Но Алешу Дмитрий Иванович никогда не спрашивал о том, почему он редко заходит, даже ни разу не попросил его приходить почаще. Дмитрий Иванович жалел Алешу, он думал, что уж очень это скучное дело для мальчишки: сидеть у постели больного человека. Баба Ната сказала, что, наверно, Дмитрий Иванович забыл то время, когда сам был таким, как Алеша. Алешин отец во время войны был маленьким, про войну он только читал в книжках. И товарищи Алешиного отца не воевали. А Дмитрий Иванович почти всю войну был разведчиком. А какому мальчишке, сказала баба Ната, не хочется посмотреть на живого разведчика да послушать про его боевые дела!
— Почему это только мальчишкам,— спросила я,— а девочкам, думаешь, не хочется? Мы с Галкой уже, наверно, десять раз смотрели «Подвиг разведчика». И еще «Адъютант его превосходительства».
Тут баба Ната посмотрела на маму и покачала головой. Мама сразу стала оправдываться.
— Но что я могу сделать! Я ведь часто и по вечерам ухожу в университет. Только я за дверь — они тут же включают телевизор. Хоть говори им, хоть нет.
— А Алеша теперь прямо живет у Дмитрия Ивановича?— спросила Галка. Она же не слышала, о чем сегодня говорил бабе Нате Дмитрий Иванович, потому и спросила об этом.
— Прямо живет,— ответила баба Ната и стала рассказывать дальше.
Алеша еще в конце прошлого лета уже почти каждый день навещал Дмитрия Ивановича. Даже помогал Марии Васильевне. То с Данилкой поиграет, то за молоком в магазин сбегает. Читал Дмитрию Ивановичу газеты, книги, сам-то он не может много читать, голова у него очень начинает болеть. Зимой Алеша тоже бывал у Дмитрия Ивановича, потому что они очень подружились. И скучали друг без друга, даже если не виделись всего несколько дней. А потом так получилось, что Данилкиным родителям обязательно надо было на два месяца уехать из Москвы. Мария Васильевна хотела оставить работу, чтобы все время быть возле Дмитрия Ивановича на даче. Алеша должен был поехать в пионерский лагерь, потому что его родители, как и Данилкины, тоже отправлялись в экспедицию. Но Алеше хотелось пожить с Дмитрием Ивановичем. Он всех уверял, что вполне справится до приезда Марии Васильевны с работы со всеми делами...
— И Алешины родители согласились,— забежала я вперед.
— А наша мама ни за что бы не согласилась,— сердито сказала Галка.— Она бы сказала: «Ни в коем случае!»
— Ну, не забывай, что Алеша на два года старше Наташи,— сказала баба Ната.— А потом ему и дома приходится многое делать. Родители его часто бывают в командировках, и он остается дома со старым дедушкой. Алеша самостоятельный мальчик. И Мария Васильевна подумала-подумала и тоже согласилась. Тем более что через месяц у нее будет отпуск.
Баба Ната рассказывала, а я слушала ее и все думала отом, как бы она удивилась, если бы узнала, что это мы Алешу называли Кабанчиком, что это мы его так с Галкой невзлюбили. И наверное, она очень рассердилась бы на нас. А сердится баба Ната совсем не так, как мама. Наша мама сердится громко, покричит она, покричит на нас и быстро успокоится. А баба Ната молчит, и глаза у нее бывают какие-то несчастные. И очень делается ее жалко. Нет, подумала я, уж лучше пусть она ничего не знает, зачем ее расстраивать!
МЫ ХОЗЯЙНИЧАЕМ
На следующее утро мы встали с Галкой еще раньше деда Володи. Спускается он вниз, смотрит, а мы уже маршируем по его любимой дорожке. Я хорошо сажусь на шпагат, перегибаюсь как угодно, будто резиновая. Баба Ната не может этого видеть. Она кричит: «Уберите этот ужас!» А марширую я плохо, все сутулюсь и не знаю куда девать руки. Галка перегибаться не умеет, зато марширует она замечательно, шагает широко, руками размахивает свободно. Прямо как суворовцы на параде.
Дед тоже пошагал за нами. Шагал он и пел негромко, чтоб не разбудить маму с бабой Натой:
Красный барабанщик,
Красный барабанщик...
Они с бабой Натой были и пионерами, и комсомольцами. Теперь-то они уже давно коммунисты, но очень любят петь старые пионерские и комсомольские песни. И нас научили петь эти песни. Мы стали деду Володе подпевать:
Красный барабанщик,
Красный барабанщик...
— Эй, вы, красные барабанщики,— крикнула нам сверху мама.— Чего это вы поднялись в этакую рань?
Мы переглянулись с Галкой и вместе закричали:
— Мы хотим тебя отпустить в Москву!
Мама быстро спустилась вниз.
— Что это вам вздумалось? — спросила она.
— Ты же еще не все книги купила для своих студентов,— напомнила я ей.
— И папе давно не звонила,— сказала Галка.— Он, наверно, думает, уж не случилось ли тут с нами чего-нибудь плохого.
— Все это верно,— согласилась мама.— И книги мне надо поискать, и отцу вашему позвонить. Только ведь баба Ната сегодня в город едет, как же я вас одних оставлю?
— Так в Харькове же ты нас оставляешь одних,— затарахтела Галка.— И здесь, как поедешь в Жуковский за продуктами, так и застрянешь почти что до вечера.
Тут все рассмеялись, потому что мама и в самом деле если уж вырывалась из дома, то надолго.
— Алеша остается один с больным человеком и с Данилкой,— сказала я,— а он меня всего на два года старше. И потом у нас же здесь кругом люди живут.
— Рискни! — сказал дед Володя маме.
Мама повеселела. Она оставила нам деньги на молоко, перечислила, что мы должны за день съесть. Потом она надела свое любимое рябенькое платье, чмокнула нас и вместе со своими родителями пошла на станцию. Я посчитала, получилось, что вернутся они не раньше, чем через десять часов.
— Ого! — сказала Галка.— За десять часов до Москвы можно пешком дойти.
— Больно ты скорая, до Москвы от нас тридцать девять километров.
— Ну и что! Когда мы с дедом гуляем, мы идем три километра час, а идем мы не очень быстро.
— Тебя не переспоришь,— сказала я.— Давай-ка лучше завтракать. Вообще я сегодня в доме старшая, ты должна меня слушаться.
— Хорошо,— сразу согласилась Галка,— давай сегодня весь день играть в дочки-матери, ты будешь мама, а я дочка.
Мы позавтракали, вымыли посуду, подмели пол, даже подмели большой метлой из прутьев главную дорожку, которая бежала от наших дверей до самой калитки. Оставалось только сходить за молоком. Но тут Галка пропищала:
— Мама, заплети мне косички.— Она все время помнила, что мы играем в дочки-матери.
Я уже немножко умею штопать колготки, умею зашивать не очень большие дырки на платье, даже вышила маме к женскому дню длинный кармашек для расчески. А косы заплетать я еще не научилась, это очень трудно. Папа тоже не умеет заплетать кос. Зимой мама уехала в командировку принимать экзамены у студентов-заочников. И тут оказалось, что наш папа может сам и котлеты делать, и картошку жарить, а борщ у него даже получается вкуснее маминого. Но надо было еще каждое утро заплетать Галке косы...
В первый день папа долго мучил ее и в конце концов так причесал, что Галка вернулась из школы злая, заплаканная и сказала, что мальчишки ее дразнят Степкой-растрепкой. И папа вот что придумал. Он разлохматил толстую веревку, немножко расчесал ее и весь вечер учился на этой веревке заплетать косы. Но когда утром заплетал косы Галке, она все равно визжала на весь дом. И когда мама ее причесывает, Галка тоже все ойкает да пищит.
— Знаешь что, дочка,— сказала я Галке,— давай-ка я тебя подстригу.
— Понарошку? — спросила Галка, потому что мы же с ней играли в дочки-матери.
— Нет, по правде,— ответила я.— Ведь маме по пять раз в день приходится заплетать тебе косы, ну что ей, делать, что ли, больше нечего!
— Все равно нам от нее нагорит,— захныкала Галка.