— Здорово!—говорит дед и чмокает нас.— Прибыли, значит?
Мать деда, наша прабабушка Настя, украинка, дед тоже долго жил на Украине и слово «значит» выговаривает по-украински, с мягким знаком на конце. А баба Ната каждый раз его поправляет.
— Прибыли, значит? — передразнивает деда Галка и хохочет.
Дед грозит ей пальцем.
Галка берет коробку с Путькой, я пионы. Носильщик связал два чемодана ремнем, перекинул их через плечо. Еще чемодан и узел он хотел взять в руки, но дед не дал ему, взял сам.
Идем мы долго, по лестнице вниз, потом по длинному-длинному туннелю, потом по лестнице вверх и еще по площади. Площадь эта вся в заборах, потому что Курский вокзал перестраивают. Возле черной Волги дед останавливается. С носильщиком он прощается за руку и говорит:
— Спасибо большое, вы нас здорово выручили.— Потом дед знакомит нас с каким-то дядей. Дядя высокий, у него кудрявые темные волосы, немножко курносый нос и веселые серые глаза.
— Это Вячеслав Александрович,— говорит дед Володя.— Он повезет нас в Красный бор.
— Здравствуйте! — говорит нам Вячеслав Александрович.— С приездом вас.
Не знаю, как Галка с мамой, а я сначала подумала, что он хороший знакомый деда, но потом увидела на машине шашки. Значит, это такси.
— Ну, кто в прошлом году со мной впереди сидел? — спрашивает дед Володя.— Не забыли?
Галка делает большие грустные глаза и тихо, еле слышно отвечает:
— Я...
— Значит, Наталкин черед,— говорит дед Володя.
Сидеть впереди интересно, кажется, что всё тебе радуется, всё бежит тебе навстречу — дома, деревья, люди. И дед рядом. Но я посмотрела на Галкины глаза и махнула рукой.
— Пусть Галка с тобой садится, меня же не укачивает.
Галку тоже никогда не укачивает ни в машине, ни в самолете, но все промолчали. Дед тихонько сказал о чем-то шоферу. Тот улыбнулся, кивнул головой.
— Нарисуем, нам десять километров не крюк!
Мама хорошо знала Москву, она жила здесь много-много лет. Потом встретилась с нашим папой, вышла за него замуж, и с тех пор они живут в папином Харькове. Папа у нас украинец, а мы с Галкой и русские и украинки.
— Вот здесь уже давно-давно работал ваш дед Володя,— сказала мама.— Тогда мне этот дом казался огромным, до самого неба. А теперь, смотрите-ка, рядом с высотным он кажется просто маленьким, как Галка рядом с Вячеславом Александровичем.
— У вас очень длинное имя,— сказала Галка шоферу.— Знаете, сколько в нем букв?
Вячеслав Александрович рассмеялся и ответил, что никогда не считал.
— А я уже сосчитала, двадцать одна буква. А я Галина Борисовна, у меня на шесть букв меньше, а у Наталки — на семь. Можно мы вас просто дядей Славой будем звать? — спросила Галка.
— Очень даже можно,— ответил шофер.— Меня, между прочим, все дети так называют. Кроме одной девочки, дочки моей Иринки. Тебе вот сколько годков?
— Да мне-то уже восемь,— ответила Галка,— это я только ростом маленькая. Но все говорят, что я потом сразу вытянусь.
— И моей Иринке восемь. И косички у нее точь-в-точь как у тебя.
Дядя Слава, наверное, очень любил детей, он так внимательно, хорошо слушал Галку, так ласково на нее поглядывал.
— Никак не пойму, куда мы едем,— сказала, мама.— Нам же совсем в другую сторону.
— Правильно едем,— ответил дед Володя.— Уж очень мне сегодня захотелось, чтобы вы сначала поздоровались с Москвой.
Дядя Слава еще повозил нас по каким-то переулкам, и вдруг мы увидели Красную площадь. Дед посмотрел на часы на Спасской башне, на самые главные часы на свете и сказал, что мы приехали сюда вовремя, что только две минуты осталось до смены караула у Мавзолея Ленина. Мы с Галкой уже два раза были с мамой у Ленина в Мавзолее. И уж не помню сколько раз видели смену караула у Мавзолея, только не очень хорошо нам было видно, потому что здесь всегда много людей. А сейчас еще было раннее утро и людей здесь было мало. Мы стояли совсем близко от Мавзолея и всё видели. И как показались солдаты из Кремлевских ворот, и как гулко прошагали они к Мавзолею, и как, с последним ударом часов, встали у входа в Мавзолей.
— Вот вы и поздоровались с Москвой,— сказал дед Володя, когда мы снова сели в машину.
С дедом хорошо ездить. Он все рассказывает и рассказывает. Вот и сейчас он говорит, что дома, мимо которых мы проезжаем, нужно было поставить иначе, чтобы получилась нормальная улица. Он вынимает из кармана записную книжку, карандаш и что-то рисует. Наверно, эту самую нормальную улицу. Когда мы уже вот-вот должны были выехать из Москвы, дед вдруг очень разволновался, обрадовался.
— Нет, вы посмотрите на эту махинищу,— сказал он нам.— Еще совсем недавно здесь ничего такого и в помине не было. Вот это да, вот это темпы! Анка, девчата, вы знаете, что это такое?
Мы не знали, что это такое.
— Завод малолитражных автомобилей. Машину «Москвич» видели? Ну, конечно же, видели, так вот это родина «Москвича». Вячеслав Александрович, остановитесь, пожалуйста, на минуту. Вы не знаете, что это строят напротив завода?
Дядя Слава знал. Он ответил, что там будет Дворец культуры, плавательный бассейн, стадион.
Мы уже давно выехали за город, а дед все рассказывал нам об этом заводе. Рассказывает он так: сначала спрашивает нас о чем-то, чего мы и знать не знаем, а потом сам же отвечает на свой трудный вопрос. Сейчас он спросил, сколько этот завод будет выпускать «Москвичей» за год. ,Мы молчали.
— А в месяц? В неделю? В час? А в минуту, за одну только минуту? — весело выкрикивает дед.— Вячеслав Александрович, уж вы-то наверняка знаете.
— Как не знать! — отвечает Вячеслав Александрович.
— Тогда вот что,— просит его дед Володя,— вы нам пока ничего не говорите, мы сейчас с внучками немножко займемся арифметикой.
Но занимается арифметикой дед Володя один без нас. Он вслух быстро делит какую-то очень большую цифру на двенадцать, нам бы так ни за что не суметь. И вот мы уже знаем, сколько «Москвичей» будет выпускать завод в месяц. Потом эту цифру он делит на тридцать. И мы уже знаем, сколько завод будет выпускать «Москвичей» в день. Потом мы опять и опять делим.
— А сколько, по-вашему,— еще спрашивает нас дед,— ходит теперь автомобилей по всей земле? — И сам отвечает:— Двести пятьдесят миллионов! А к двухтысячному году их станет в три раза больше.
— Семьсот пятьдесят миллионов! — сказала я.— Уф, ты!
Дед рассмеялся:
— Вот тебе и «уф, ты!».
— Наш папа тоже на заводе работает,— опять заговорила с дядей Славой Галка.— Папин завод тоже очень-очень большой, только на этом заводе не автомобили, а тракторы делают. Папа у нас бухгалтер, он очень любит свою работу, а вы любите свою работу?
— Так я ж уже десять лет шофер,— ответил дядя Слава.— И ни за что бы на свете не променял свою работу ни на какую другую. За один только день сколько я людей перевидаю, сколько разных историй наслушаюсь, хоть книги пиши. И помочь кому-то у нас есть полная возможность. Пожилым людям сумки, авоськи там разные занести для меня легче легкого, а им помощь. Делятся с тобой и горем и радостью. Советуются. Да чего там говорить — это же самое хорошее дело, когда ты все время с людьми.
Я слушаю дядю Славу и думаю, что даже не знала раньше, как хорошо быть шофером такси. Только вот сидит дядя Слава за рулем как-то странно, будто все время сползает вниз. И сутулится очень. Ходит-то он красиво, прямо, я это заметила, когда мы были на Красной площади, просто замечательная у него походка! А в машине даже голову немножко пригибает. И тут дядя Слава будто узнал, о чем я думаю, и сказал:
— Одна беда: великоват я для машины, сижу за рулем будто пришибленный, а то чуть тряхнет — и макушкой о потолок.
— А я буду воспитательницей в детском садике,— сказала Галка,— с детьми тоже очень интересно. А Наталка хочет быть учительницей.
— Довольно тебе болтать,— остановила я Галку, потому что я еще как следует не знала, кем я буду,— посмотри, уже Жуковский.
И красивый же этот город, почти такой же красивый, как наш Харьков! Улицы здесь широкие, как площади, а площадь, мимо которой мы проезжаем, такая огромная, что на ней можно было бы построить еще один автомобильный завод. Дома здесь все новые, высокие, с разноцветными балконами, в магазинах можно заплутаться, столько в них залов. Здесь всё, всё новое, потому что и сам-то город Жуковский, дед сказал, еще очень молодой. От нашего поселка он совсем близко, мама ходит сюда пешком за продуктами. Иногда и нас с собой берет.
А вот уже и железная дорога. Еще минута, всего одна минута — и мы будем дома. Но вдруг слышится длинный-длинный звонок, и перед самым нашим носом закрывают шлагбаум.
— Теперь позагораем,— говорит дядя Слава и выходит из машины покурить.
Мимо нас все идут и идут поезда. А мы все стоим и стоим. А баба Ната нас все ждет и ждет, наверно, беспокоится, куда это мы пропали, не случилось ли с нами чего.
Мы любим считать вагоны в поездах, а сейчас не считаем, сейчас нам не до этого. Но вот шлагбаум стал медленно подниматься. Наконец-то!
Еще издали мы видим нашу худенькую бабу Нату. Она в белой кофточке, а на ногах у нее белые босоножки. Наша баба Ната любит белые платья, белые кофточки. Дома у них с дедом Володей много белого — одеяла на кроватях, занавески на окнах, скатерти. Баба Ната у нас врач, много-много лет, кажется, уже тридцать лет, она работает в больнице, лечит людям глаза, делает операции. А в больнице ведь всё кругом белое, и она нам говорила, что очень привыкла к белому цвету.
Мы с Галкой прямо набрасываемся на бабу Нату, целуем ее, обнимаем. Мы по ней соскучились.
— Уже повисли, поздороваться не дадут,— громко говорит мама.— А ну-ка посторонитесь!
Баба Ната зажимает ладонями уши и смеется:
— Ну и голосок у тебя, дочь.
Я смотрю то на бабу Нату, то на маму. Очень они похожи друг на друга. Только мама полная, румяная, а баба Ната худенькая и почти совсем не румяная. Через двадцать лет мама будет, как сейчас баба Ната, а я, как сейчас мама, потому что похожа на маму. Вот о чем я вдруг подумала.