– Вы безнадежны, Фердинан. Не обижайтесь, но ордена заслуживает она. Сколько она с вами прожила в общей сложности?
– С восемнадцати до шестидесяти двух лет. Она заявила, что убила на меня лучшие годы. Представляешь? Ну и наглость! Сказать такое в момент развода, в котором она сама и была виновата.
– То есть как “была виновата”?
– Во-первых, она изменила мне с почтальоном, и я ей стал нужен как рыбке зонтик! Хотя даже зонтик достоин лучшего обращения. Так что мне надо было отвести душу и отомстить.
– Может быть, прервемся? У вас усталый вид.
– Нет, я думаю, мне полезно выговориться и потом забыть навсегда. Даже Марион я никогда не рассказывал, что тогда сделал.
– Вы меня пугаете, Фердинан. Вы, надеюсь, все-таки не маньяк-убийца?
– Нет, но я совершал ужасные поступки. Как-то раз, когда Луизы не было дома, я проник в дом, к ней в дом – у меня осталась связка ключей, о которой она не знала. И все там разворотил. Полил гербицидом ее цветы. Нарциссы. Представляешь? Я всегда терпеть не мог желтый цвет почтового фургона, но это уже был перебор! Такое впечатление, что она свой адюльтер хотела сделать достоянием всей деревни. Наставила мне рога – и с кем! С почтальоном! Я поцарапал этому гаду машину и проткнул шины. Обрезал провода у всех кухонных приборов, которые я сам ей подарил. И еще напихал крапивы в ее резиновые сапоги! Мало того, выпустил на свободу кур. Они, конечно, далеко не ушли, учитывая соседских собак и лис в округе. Когда она вернулась, я спрятался и смотрел, как она рыдает. По идее, мне следовало растрогаться, но не тут-то было. Так ей и надо! С тех пор она больше со мной не общалась, и они переехали на юг Франции. Я знаю только, что умерла она по-дурацки, упала, выходя из ванны. Вряд ли ее Господь покарал, потому что, если бы справедливость существовала, я бы поплатился первый. Горбатого могила исправит. Ну вот, собственно, и сказке конец.
– С вами водиться, что в крапиву садиться, в буквальном смысле. Вы правда надеялись, что после всего этого она к вам вернется? Это у вас не все дома, а не у меня! Ну а сейчас… вы все-таки о чем-то сожалеете?
– Скажу тебе как на духу, да, сожалею, но, если бы можно было все начать сначала, боюсь, я не смог бы поступить иначе. Просто я бы каждый день ждал, что она меня вот-вот бросит, и, когда бы этот момент настал, я бы не удивился. И мои сожаления относились бы только к самому себе, а не к нашему браку. Я бы сокрушался, что мне опять не повезло и я просто профукал свою жизнь. Вот что меня терзает, а вовсе не то, что ты думала.
– Еще не вечер. У вас же есть дочь и внук. Может быть, вы захотите изменить что-то в ваших отношениях?
– Уу! Сделанного не воротишь. С дочерью, возможно, я должен был вести себя иначе, свозить ее к морю, например. Ведь дети любят море? А теперь они на другом конце света. Марион все время меня зовет, но мне там делать нечего, у китаёз этих. Она даже хотела купить мне билет, а он стоит дороже четырехсот евро, представляешь? Об этом и речи быть не может. Она все время будет торчать на работе, я ее знаю. И потом, мне за границу неохота, я там не бывал. Внука я видел раз десять, не больше. Сейчас ему семнадцать, о чем нам с ним говорить. Так что лучше эти деньги сэкономить.
– И на жизни сэкономить можно в таком случае. Что-нибудь да выгадаем на себе самих и на чувствах, раз уж на то пошло, – съязвила Жюльетта.
Глава 34Диво дивное
На следующий день она опять его навестила. Вчерашнего разговора словно и не было, как, впрочем, и обещания врача выписать его наутро. Судя по всему, старика опять все забыли. Фердинан чувствовал себя совершенно разбитым. Уж не приснилась ли ему собственная тирада о непризнанных ошибках? Наверняка приснилась. В противном случае Жюльетта вряд ли пришла бы снова.
Они болтали о том о сем, как вдруг в палате раздался электронный сигнал, несколько раз подряд. Фердинан удивленно огляделся в поисках источника назойливого звука, опасаясь, что он опять что-то не так сделал. Но Жюльетта вынула из сумки планшет.
– Мне кажется, ваша дочь хотела бы с вами поговорить. У вас же есть что обсудить?
Она протянула планшет Фердинану, который посмотрел на него как кролик на удава. Откуда раздается знакомый голос? Поймав его отчаянный взгляд, Жюльетта повернула к нему экран. И Фердинан увидел на нем лицо собственной дочери. Марион ведь так далеко, а кажется, что совсем рядом. Ему заметны даже следы волнения и усталости на ее лице.
– Здравствуй, папа.
– Как эта штука работает? Где микрофон? А она меня видит? Я так дрожу, что у нее начнется морская болезнь! Сделай погромче! Я ничего не слышу. МАРИОН??? ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
– Да, папа, я прекрасно тебя слышу. Кричать необязательно. Говори, как по телефону. Как ты поживаешь?
– Нормально… я в больнице. Но бывало и хуже. Странно говорить в эту штуку. Я немного ослаб, и у меня кружится голова. Тебя плохо видно, Марион. Скорее бы выйти отсюда… А, вот теперь картинка получше стала!
– Да, но я ужасно себя ругаю. Особенно потому что пропустила твой звонок. Из-за этого в комиссариате все так затянулось. Ты бы не был в таком состоянии, получи я сразу твое сообщение. Это все я виновата, но главное Эрик. Я позвонила ему, чтобы он мне объяснил, что происходит, и он уши-то прижал. Ну я до него еще доберусь!
– Извини, конечно, но ты тоже выглядишь не очень. Ты нормально спишь?
– Сейчас не особенно. Ты опять в больнице, и твой внук Александр проходит обследование…
– А что с ним?
– Пока не понятно. Так что волноваться рано. Но ты же знаешь, я дергаюсь по любому поводу. У меня бессонница, и меня все время рвет, что бы я ни съела.
– Скажи, могу я чем-то помочь?
– Очень мило с твоей стороны. И извини меня за эту идею с домом престарелых. Я просто очень боялась тебя потерять, особенно после маминой смерти. У меня, кроме тебя и сына, близких не осталось, уж не взыщи. Я была неправа.
– Ну что ты, Марион, какие пустяки. Мне не вредно было убрать в квартире. Тапочки теперь шаркают по чистому. Вот вытерпеть мадам Суареш оказалось сложнее.
– Папа, я все обдумала. Дом престарелых – это не выход. Ты в последнее время как-то изменился. Предложил помочь Александру. Я такого не припомню. Но все равно я очень беспокоюсь: ты весь день сидишь в одиночестве и бездельничаешь. Может, тебе опять завести собаку? Я была против, но тебе это пошло бы на пользу.
– Мне не нужна собака. Я не могу начинать все по новой – воспитывать, любить… а потом она умрет раньше меня. К тому же у меня теперь есть Жюльетта. Один черт, такая же обжора, разве что выгуливать ее не надо. Очень милая девочка.
– Это меня тоже расстраивает. В итоге чужой ребенок станет тебе ближе собственного внука. Ему нужен настоящий дед, а не заместитель.
– Ну не я же решил переехать в Сингапур!
У Фердинана особый талант подлить масла в огонь.
– Я хотела сбежать подальше от вас с мамой! Мне надоело служить разменной монетой в ваших разборках. Всякий раз, когда я к вам заезжала, вы скандалили. А еще ваши вечные “Поговори с ним! Тебя он послушает!” и “Поезжай к ней и попроси ее вернуться, я готов выслушать ее извинения!”. Как ни печально, но все успокоилось только после маминой смерти. И я уже другая. С годами я стала понимать, что для меня действительно важно. За полгода я дважды чуть тебя не потеряла. Так жить нельзя, ни тебе, ни мне, ни Алексу. – Сделав глубокий вдох, Марион бросилась головой в омут. – Я приняла серьезное решение, папа. Я продам квартиру, и ты переедешь к нам в Сингапур. Что скажешь?
– Милая моя, я не уверен, что правильно тебя расслышал, нас прервали. Но мне все равно пора закругляться, сейчас мне будут делать процедуры. Медсестра уже вошла в палату. Целую тебя!
– Папа, не разъединяйся. Ты услышал мое предложение?
Они долго молчат. Лицо Фердинана по-прежнему непроницаемо. Наконец он выдавливает из себя:
– Думаю, да.
– Я понимаю, что для тебя это огромные перемены. Но мы – твоя семья! Я не требую от тебя немедленного ответа и ни к чему тебя не принуждаю. Просто знай, что я была бы этому рада. Ладно, иди к своим медсестрам, но не особо увлекайся! Позвони, когда вернешься домой. Мы все обсудим. Целую, папа. Люблю тебя.
– Ладно, пока, Марион. Как эта штука выключается? ЖЮЛЬЕЕЕТТААА!!!!
Глава 35Любовь-морковь
Фердинан уже два дня как дома. Он провалялся в больнице дольше, чем думал, и счастлив был наконец оказаться у себя. По просьбе Марион он сообщил ей о своем возвращении, побив мировой рекорд самого короткого телефонного звонка: одиннадцать секунд. Главное было не дать ей возможности снова завести разговор о переезде к ним. Фердинан всегда ненавидел переезды и не мог себя заставить всерьез задуматься о предложении дочери.
Уже два дня он вел жизнь затворника: ни Жюльетта, ни Беатрис не знали, что его выписали. Хорошо бы они вообще забыли о его существовании, тогда в одиночестве он сможет все спокойно обдумать. Эта Беатрис ему уже попрек горла. Сначала заигрывает, рассказывает ему случаи из жизни и делится своими чувствами, потом посылает ко всем чертям, в последний момент спасает его от несправедливого приговора и, наконец, заставляет вернуться в больницу, притом что он ненавидит зеленые стены и бесконечные пиканья приборов, которые, такое впечатление, распоряжаются его жизнью и смертью. Не говоря уже об увлекательной поездке на машине, когда она несколько раз его чуть не угробила. Вот ненормальная!
Ладно, нельзя не признать, что и у него самого крыша едет. Но главное – он человек гордый. Разве он сможет снова с ней общаться? С чего начать? С упреков? Извинений? С поцелуя? Пока что он решил, что будет ее избегать и пропустит вечернюю партию в бридж.
Пластмассовый будильник показывает 17.52. Фердинан слоняется по квартире. Чем ближе час встречи, тем тревожнее ему становится. Он прокручивает в уме все их разговоры, посматривает в окно, словно надеясь найти там решение, и снова переводит взгляд на часы.