– Что с тобой? Что это за звук?
– Я, кажется, плачу. Какая ужасная утрата! Да, я плачу.
Они полежали еще немного, затем он зашевелился.
– У меня безумная идея, – объявил он.
– Какая?
– Если мы будем лежать, положив головы на подушки, смотреть в потолок и болтать о прошедшем часе, затем о прошлой неделе, то тогда, может быть, поймем, как мы дошли до такой жизни, а затем – о прошлом месяце и обо всем прошлом годе. Вдруг поможет?
– Каким образом? – не поняла она.
– Мы будем вести отвлеченные разговоры, – сказал он.
– Отвлеченные от чего?
– От постели. Мы всю жизнь слышим про постельные разговоры поздней ночью или на рассвете. Постельные разговоры между мужьями, женами, любовниками. Но в нашем случае мы могли бы все повернуть вспять. Если бы мы могли прокрутить назад наши разговоры – туда, где мы были вчера в десять вечера, затем в шесть, потом в полдень, то вдруг нам удастся отвлечь внимание от всего этого? Отвлеченный разговор!
Она хихикнула.
– Можно попробовать, – сказала она. – Что нужно делать?
– Мы вытянемся в струнку, расслабимся и будем смотреть в потолок. Головы на подушках; и начнем разговор.
– С чего?
– Закрой глаза и просто скажи первое, что придет на ум.
– Но не об этой ночи, – сказала она. – Если заговорим об этом часе, будет еще хуже.
– Забудем об этом часе, – сказал он, – или вспомни его мимоходом, а потом давай вернемся к раннему вечеру.
Она вытянулась в струнку, закрыла глаза и вытянула сжатые в кулаки руки по швам.
– Думаю, дело в свечах, – сказала она.
– В свечах?
– Я не должна была их покупать. Не должна была зажигать. Это был наш первый ужин при свечах. И не только это. Еще вместо пива – шампанское. Вот она – роковая ошибка.
– Да, свечи, шампанское… – сказал он.
– Было поздно. Обычно ты рано уходишь домой. Мы прощаемся и встречаемся спозаранку, чтобы пойти поиграть в теннис или в библиотеку. Но ты здорово припозднился, и мы откупорили вторую бутылку шампанского.
– Долой вторые бутылки, – сказал он.
– Я выброшу свечи, – сказала она. – Но прежде чем я это сделаю, скажи, каким выдался этот год?
– Отменным, – сказал он. – В жизни у меня не было лучше друга, подруги, приятельницы.
– То же и у меня, – сказала она. – Где мы встретились?
– Сама знаешь. В библиотеке. Я видел, как ты целую неделю, каждый божий день рыщешь по книжным полкам. Казалось, ты что-то ищешь. Возможно, не книгу.
– Ладно, – сказала она, – скажем так, тебя. Я видела, как ты бродишь между стеллажей, разглядывая книги. Первое, что ты мне сказал, было: «А как насчет Джейн Остин?» Весьма своеобразные слова для мужчины. Большинство мужчин не читают Джейн Остин, а если читают, то не признаются, и уж тем более не станут использовать для затравки, чтобы завязать разговор.
– Никакая это не затравка, – сказал он. – Я подумал, ты выглядишь как читательница Джейн Остин или даже Эдит Уортон. Что вполне естественно.
– Вот оттуда-то все и пошло-поехало, – сказала она. – Я помню, как мы стали на пару гулять вдоль шкафов, и ты вытянул с полки, чтобы мне показать, какое-то особенное издание Эдгара Алана По. Я никогда не была любительницей По, но ты так о нем рассказывал, что заинтриговал меня, и я на следующий день начала читать этого ужасного субъекта.
– Значит, – сказал он, – это были Остин, Уортон и По – отличные имена для литературной компании.
– Потом ты спросил, играю ли я в теннис, и я сказала да. Ты сказал, что в бадминтон играешь лучше, но попробуешь в теннис. И мы стали играть друг против друга, и это было отлично… Я думаю, одним из наших упущений было то, что на этой неделе мы впервые сыграли вместе против другой пары.
– Да, это был серьезный просчет. Пока ты была моей соперницей, не было никаких шансов на свечи с шампанским. Может, это не совсем так, но должен признать, мои проигрыши сводили такие шансы на нет.
Она тихонько хмыкнула.
– Что ж, нужно признать, когда на корте мы стали командой и выиграли вчера, я недолго думая пошла и купила свечи.
– Боже праведный, – сказал он.
– Именно, – сказала она. – Жизнь непостижимая штука, не правда ли?
Она помолчала и снова взглянула на потолок.
– Ну как, мы уже почти на месте?
– Где?
– Там, где должны были быть в начале года, в начале месяца, черт возьми, даже неделю назад. Я и на это согласна.
– Говори, говори, – попросил он.
– Нет, ты, – сказала она. – Нужна твоя помощь.
– Хорошо. Это было в те дни, когда мы катались на побережье и обратно. Никогда не ездили с ночевкой. Просто обожали открытую машину, море и безудержный смех.
– Да, – сказала она. – Так и было. Когда думаешь обо всех своих друзьях и самых важных мгновениях своей жизни, то смех – величайший дар. Мы много смеялись.
– Ты даже ходила на мои лекции и не засыпала.
– Как я могла? Ты был всегда блистателен.
– Нет, – сказал он, – гениален, но не блистателен.
Она опять тихо улыбнулась.
– Ты, видно, в последнее время начитался Бернарда Шоу.
– А что, видно?
– Да, но это не беда. Гениальный ты или блистательный – главное, лекции у тебя замечательные.
– Что ты чувствуешь? – полюбопытствовал он.
– Думаю, уже теплее, – сказала она. – Я почти вернулась на шесть месяцев назад. Если не будем останавливаться, будет год. А эта ночь останется ярким, дивным, дурацким воспоминанием.
– Хорошо сказано, – согласился он. – Не молчи.
– И еще, – добавила она. – Во время всех наших прогулок – от завтрака на пляже до обеда в горах и ужина в Палм-Спрингс – мы всегда приезжали домой до полуночи. Ты подвозил меня к моему крыльцу, а сам уезжал.
– Правильно. Какие были чудесные вылазки! Так, – поинтересовался он, – а теперь что ты чувствуешь?
– Я думаю, – ответила она, – я на месте. Отличная идея – эта отвлекающая беседа.
– Ты вернулась в библиотеку и прогуливаешься сама по себе?
– Да.
– Я за тобой следом, – сказал он. – И еще.
– Что?
– Завтра днем – теннис. Но на этот раз ты снова – по ту сторону сетки. Играем друг против друга, как в старые времена, и я выиграю, а ты проиграешь.
– Ты слишком самоуверен. Днем в теннис. Как в старые времена. Что еще?
– Не забудь взять пиво.
– Пиво, – повторила она. – Да. Ну что? Друзья?
– Что?
– Друзья?
– Само собой.
– Отлично. Знаешь, я очень устала. Мне нужно поспать, но мне лучше.
– И мне, – сказал он.
– Значит, моя голова на моей подушке, твоя – на твоей. Но прежде чем засыпать, еще кое-что.
– Говори.
– Можно я буду держаться за твою руку? И только.
– Конечно.
– Потому что у меня ужасное предчувствие, – сказала она, – что кровать может перевернуться и сбросить тебя, а я проснусь и увижу, что ты не держишь меня за руку.
– Минутку, – сказал он.
Его рука коснулась ее руки. Они лежали смирно и очень тихо.
– Спокойной ночи, – сказал он.
– Ах да, доброй, спокойной ночи, – сказала она.
Следуйте за мной!
Почему Джозеф Керк поступил именно так, повинуясь порыву, он вряд ли смог бы сразу объяснить. Он мог лишь мимолетно припомнить похожие происшествия, вызвавшие его негодование много лет назад.
На небольшой частной вечеринке некий одиозный продюсер хвастался своей «продажностью», намекая на то, что все так поступают. Джозеф Керк опустил нож и вилку и велел ему убираться вон из-за стола. И тот повиновался.
В другой раз некая киноактриса устроила получасовую словесную выволочку своему супругу в присутствии всех гостей. Керк вскочил и высказал ей, как отвратительно она себя ведет, затем удалился в соседнюю комнату читать книгу. Позднее, уже уходя, она извинилась, но он отвернулся от нее.
Сегодня вечером повторилось то же самое. Он услышал свою непостижимую речь. Похоже было на то, как будто кто-то всучил ему гранату, а он бездумно выдернул из нее чеку и зажал в руке, глядя, что будет.
В предвечерний час он просматривал прессу в газетном киоске, как вдруг, перелистывая журналы, услыхал приближающиеся гневные голоса. Один – высокий, визгливый и уничижительный, другой – раздавленный, полузадушенный, уже сдавшийся. Киоск находился к югу от Голливудского бульвара, и голоса доносились оттуда же.
Джозеф Керк наблюдал боковым зрением: он увидел недурной внешности молодого человека, который на ходу сыпал через плечо оскорблениями, словно делал одолжение. Казалось, на нем – накидка-невидимка, маска, на самом же деле таково было выражение его лица, искаженного прилипшей гримасой высокомерия, когда он выдумывал свои очередные оскорбления.
Следом семенил его друг, такой же недурной внешности, пониже ростом, смиреннее и явно не громогласнее – раскисший под дождем, перепуганный грозой человек.
– Боже мой, – взвизгнул первый молодой человек, уставясь на улицу перед собой. – Как ты себя ведешь!
– А теперь-то что не так?
– Вчера вечером, сегодня утром, прямо сейчас! Ведешь себя как корова. Где твоя вежливость? Ты что, не можешь себя прилично вести? А на той вечеринке! Боже мой! Ты что, не умеешь улыбаться, смеяться, поддерживать беседу? Торчишь, черт возьми, как дурацкий деревянный индеец!
– Я…
– А сегодня за обедом… Тедди старается нас развлечь, развеселить, а ты сидишь сиднем. О Боже! Ты…
Парад на двоих прошествовал мимо – первый, напыщенный, длинный, выставляющий напоказ свои кошачьи повадки, второй, побитый, тащится в хвосте, совершенно растерянный. Керк ощетинился, заскрежетал зубами и зажмурился.
– А сегодня днем. Ты знаешь, что ты натворил сегодня днем?
– Ну что я натворил сегодня днем?
– Ты…
– Заткнись! – гаркнул Керк.
Окружающий мир окаменел. Парад оцепенел – его надменная половина сдулась, словно ей пальнули в сердце. Затравленный им друг остолбенел и, медленно поднимая голову, бросил тревожный взгляд, смешанный с любопытством, на Керка.