Она вдруг поднялась посмотреть на кнопку дверного звонка и потянулась, собираясь как бы прикоснуться к нему.
– Не трогай! – сказал он.
Слишком поздно. Она успела вжать кнопку большим пальцем.
– Не работает.
Она прикрыла ладонью рот и говорила сквозь пальцы:
– Вот глупость! Звонить в собственную дверь. Вдруг я подойду к двери и посмотрю сама на себя?
– Отойди оттуда.
Он встал.
– Ты все испортишь!
Но ее детские пальчики уже непослушно вертели дверную ручку.
– Не заперто! Но она же всегда была заперта!
– Не трогай!
– Я не захожу.
Вдруг она пошарила по подоконнику.
– Кто-то украл ключ. Тогда понятно. Стащили ключ, зашли и все подчистую вынесли. Мы слишком долго отсутствовали.
– Нас не было всего-то час.
– Не выдумывай, – возразила она. – Ты же знаешь, нас не было много месяцев. Да нет… не месяцев, а лет!
– Один час, – упорствовал он. – Присядь.
– Какое долгое странствие. Пожалуй, присяду.
Но она все еще держалась за дверную ручку.
– Я хочу, чтобы у меня был ухоженный вид, когда я прокричу маме: «Мама, мы здесь!» Интересно, где Бенджамин? Такой славный пес.
– Околел, – сказал мужчина, забываясь. – Десять лет назад.
– Ах… – она отпрянула, и голос ее смягчился. – Да…
Она изучала дверь, крыльцо и далее – город.
– Что-то не так. Я не могу это выразить. Но что-то тут не то!
Было слышно лишь, как в небе полыхает солнце.
– Это Калифорния или Огайо? – спросила она наконец, поворачиваясь к нему.
– Только не говори мне этого! – он схватил ее за запястье. – Это Калифорния.
– Что делает наш городок в Калифорнии? – возмутилась она, задыхаясь. – Он же был в Огайо!
– Нам еще повезло, что мы нашли этот! Лучше и не заикайся об этом!
– А может, мы в Огайо? Может, много лет тому назад мы и не уезжали на запад?
– Это, – произнес он, – Калифорния.
– Как называется городок?
– Студеный ключ.
– Ты знаешь наверняка?
– В такой-то знойный день? Только Студеный ключ.
– Ты уверен, что не Бархатная лощина, не Прохладный водопад?
– В полдень все годится.
– Может, Нещадная жара, штат Небраска, – улыбнулась она. – Или Чертова вилка, штат Айдахо? Или Кипящие пески, штат Монтана?
– Возвращайся к прохладительным топонимам, – предложил он.
– Мятная долина, штат Иллинойс.
– Ах, – он зажмурился.
– Снежная гора, штат Миссури.
– Да.
Он толкнул качели, и они закачались.
– Но самое лучшее, – сказала она, – Воспоминание. Вот где мы. Воспоминание, штат Огайо.
И судя по его молчаливой улыбке, по смеженным при раскачивании векам, она поняла, что именно сюда они попали.
– Нас тут найдут? – вдруг взволнованно спросила она.
– Нет, если будем осмотрительны и не станем высовываться.
– О! – вырвалось у нее.
Ибо на дальнем конце улицы, в сиянии яркого солнца, откуда ни возьмись, появилась группа людей, вздымающих пыль.
– Это они! Ах, что мы такого сделали, что они гонятся за нами? Мы что, грабители, Том, воры, убийцы?
– Нет, но они идут за нами по пятам – до самого Огайо.
– Мне показалось, ты сказал, что это Калифорния.
Он откинул голову, уставившись в пылающие небеса.
– Ах, черт, я уже и сам запутался. Может, они поставили город на катки.
Незнакомцы остановились неподалеку в облаке своей пыли. Из-под деревьев доносились отрывистые лающие голоса.
– Бежим, Том! Пошевеливайся! – она тянула его за локоть, силясь поднять его на ноги.
– Да, но посмотри – сколько всяких мелких нестыковок. Город…
Он парил на качелях, разинув рот и широко раскрыв глаза.
– Этот дом. Крыльцо какое-то не такое. Раньше поднималось на три ступеньки, а теперь на четыре.
– Не может быть!
– Я почуял перемену подошвами ног. Витражи в окне над дверью синие и красные, а были оранжевые и молочно-белые.
Он поднял усталую руку.
– А тротуары, деревья, дома – и весь этот дурацкий городишко – не могу взять в толк!
Она озиралась по сторонам, начиная догадываться, в чем дело. Какая-то ручища поставила целый знакомый с детства город на лопату – церкви, гаражи, окна, веранды, мансарды, кустарники, лужайки, фонарные столбы – и засыпала в печь для обжига стекла, чтобы подвергнуть такому жару, который все оплавит и покоробит. Дома вспучились чуть больше или сморщились чуть меньше своих размеров, тротуары накренились, иглы шпилей вытянулись. Тот, кто заново склеивал город, потерял его чертежи. Он был прекрасен, но странноват.
– Да, – пробормотала она. – Да, ты прав. Катаясь на роликовых коньках, я выучила каждую трещину на тротуаре, а он другой.
Чужаки пустились бежать и свернули в переулок.
– Идут в обход, – сказала она. – Тут они нас и найдут.
– Не уверен, – сказал он. – Может, и не найдут.
Они сидели без движения, вслушиваясь в знойную зеленую тишь.
– Я знаю, чего мне хочется, – сказала она. – Я хочу войти в дом, открыть дверцу ледника и напиться холодного молока, зайти в кладовку, подышать ароматом бананов, подвешенных к потолку, и поесть пончиков в сахарной пудре.
– Не заходи в дом, – сказал он, не открывая глаз. – Пожалеешь.
Она наклонилась вглядеться в его вытянутое лицо.
– Тебе страшно.
– Мне?
– Всего-то – распахнуть наружную дверь!
– Да, – сказал он наконец. – Мне страшно. Мы не можем все время убегать. Они нас поймают и уведут в то место.
Она вдруг рассмеялась.
– Правда, они забавный народец? Не брали с нас денег за постой. Мне понравилась одежда у женщин – вся белая и накрахмаленная.
– Мне не понравились окна, – сказал он. – Железные решетки. Помнишь, когда я подражал звукам ножовки, все мужчины сбежались?
– Да. Почему они всегда прибегают?
– Мы слишком много знаем, вот почему.
– Я – ничего не знаю, – сказала она.
– Они ненавидят тебя за то, что ты остаешься самой собой, а меня за то, что я остаюсь самим собой.
Издалека донеслись голоса.
Женщина достала зеркальце, закутанное в носовой платок, подышав на него, приветственно улыбнулась.
– Я жива. Иногда в том месте я лежала на полу и говорила, что умерла и они не смеют меня больше беспокоить, но они окатывали меня водой и заставляли вставать.
Шестеро мужчин с криками выскочили из-за угла в пятидесяти ярдах и бросились к дому, где мужчина и женщина сидели на качелях, обмахиваясь руками.
– Что мы такого натворили, что они так нас преследуют? – сказала женщина. – Они нас убьют?
– Нет, они будут вежливы и учтивы, а потом выпроводят из города.
Вдруг он вскочил.
– Что такое? – вскричала она.
– Я захожу внутрь и бужу твою матушку ото сна, – сказал он. – И мы усядемся вокруг круглого стола в гостиной и будем есть персиковый пирог со взбитыми сливками. А когда эти люди постучат в дверь, твоя мама им скажет, чтобы они уходили. Мы будем пользоваться серебряными столовыми приборами, полученными мамочкой в награду от «Чикаго трибьюн» в 1928 году, с портретами Томаса Мейгана и Мери Пикфорд на рукоятках.
Она улыбнулась.
– Мы заведем патефон. Послушаем «Три дерева».
Шестерка мужчин, заприметив мужа и жену на тенистом крыльце, закричали и бросились вперед.
– Быстрее! – завопила женщина. – Заходи, зови маму и сестру, скорее, скорее, они идут!
Он отворил дверь настежь.
Она вбежала вслед за ним, захлопнула дверь и оглянулась.
За наружной стеной дома царила пустота – только подпорки, холстина, доски, лужайка и ручеек. Несколько дуговых ламп по обе стороны. На перегородке из папье-маше трафарет – СТУДИЯ № 12.
Шаги барабанят по веранде.
Дверь распахивается. Мужчины вваливаются внутрь.
– О-о! – кричит женщина. – Могли хотя бы постучаться!
Если пути пересекутся снова
Когда все выяснилось, то это просто не укладывалось в голове. Дейв Лейси не мог поверить, а Теда не осмеливалась. Они испытали легкое потрясение и изумление, аж мурашки по телу, но одновременно опечалились и опешили.
– Нет, не может быть, – настаивала Теда, сдавив его руку. – Такого быть не могло. Я ходила в восьмой класс Центральной школы, и это было в 1933 году, и ты…
– Конечно, – заверил ее Дейв, у которого дух захватывало от блаженства. – Я приехал в город в 1933 году, прямо в Брентвуд, штат Иллинойс, честное слово, и шесть месяцев снимал комнату в общежитии Ассоциации молодых христиан, прямо напротив Центральной школы. У моих родителей были проблемы с разводом, и они сплавили меня туда с апреля по сентябрь!
– О Боже, – вздохнула она. – На каком этаже ты жил?
– На пятом, – сказал он и прикурил сигарету.
Протянул ей. Прикурил другую и откинулся на кожаную стенку коктейль-бара «Ла Бомба».
В темноте играла ненавязчивая музыка, на которую ни он, ни она не обращали внимания. Он щелкнул пальцами.
– Я столовался «У Микки», за полквартала от общежития.
– «У Микки»! – воскликнула Теда. – Я тоже. Мама считала это заведение тошниловкой, поэтому я ходила туда втихаря. Боже мой, Дэвид, все эти годы мы даже не догадывались!
Его глаза смотрели вдаль, мысли тихо блуждали в прошлом. Он слегка кивнул.
– Я питался «У Микки» каждый день после полудня. Садился с краю, откуда можно было наблюдать за девочками из школы в цветастых платьях.
– И вот мы в Лос-Анджелесе за две тысячи миль и спустя десять лет. Мне двадцать четыре, – сказала Теда, – тебе двадцать девять, и, чтобы встретиться, нам понадобилось столько лет!
Он недоуменно покачал головой.
– Почему я тогда тебя не нашел?
– Может, не судьба.
– Может, – сказал он, – я был напуган. Скорее всего. Я был робкого десятка. Девушкам приходилось устраивать на меня засады. Я носил роговые очки и под мышкой у меня были стопки книг, вместо мускулатуры. Господи, Теда, дорогая. «У Микки» я поглощал гамбургеры.
– С большими кольцами лука, – сказала Теда. – А блинчики с сиропом помнишь?