– Она издохла, – объявил он. – Окочурилась, черт ее дери! Откинула копыта!
Жена рыдала, пока не погрузилась в сон. Он пытался успокоить ее, но она билась в такой глубокой истерике, что к ней невозможно было прикоснуться. Смерть была страшным происшествием в ее жизни.
Утром она не проронила ни слова. В тиши расчлененного жилища он уплетал свой завтрак, пребывая в уверенности, что к вечеру все образуется.
На работу он опоздал. Он прошел между рядами столов печатающих и стрекочущих стенографисток, потом по длинному коридору и открыл дверь в приемную секретарши.
Его побледневшая секретарша стояла напротив своего стола, прижав руки к губам.
– О мистер Тиллер, как хорошо, что вы пришли, – сказала она. – Там! – она показала на дверь внутреннего кабинета. – Там эта ужасная старая клуша! Она только что зашла и… и… – она поспешила отворить дверь. – Лучше вам взглянуть самому!
Его чуть не стошнило. Он перешагнул через порог и захлопнул дверь. Потом обернулся, чтобы встретиться лицом к лицу со старушенцией, которая обосновалась в его кабинете.
– Как вы здесь очутились? – потребовал он объяснений.
– А, доброго утречка! – рассмеялась Мамаша Перкинс, занимаясь чисткой картошки в его винтовом кресле. Ее аккуратные черные туфельки сверкали на солнышке.
– Заходи. Я считаю, что твой бизнес нуждается в перетряске. Чем я сейчас и занимаюсь. Теперь мы – партнеры. У меня масса опыта в этом деле. Я спасла столько провальных предприятий, влюбленных пар и жизней… Тебя-то как раз мне и надо.
– Убирайся, – процедил он сквозь зубы.
– Да что с тобой? Больше жизни, молодой человек! Мы поставим твой бизнес на ноги, глазом моргнуть не успеешь. Дай только старой женщине пофилософствовать и растолковать тебе, как…
– Ты слышала, что я сказал, – распалялся он. – Мало того, что ты учудила в моем доме?
– Кто? Я? – она замотала головой. – Боже, я в жизни не была у тебя дома!
– Врешь! – гаркнул он. – Ты пыталась развалить нашу семью!
– Я была только в конторе, вот уже шесть месяцев, – сказала она.
– Я никогда тебя раньше не видел.
– О, я все время здесь ошивалась, наблюдала. Я увидела, что твой бизнес никуда не годится, и решила, растормошу-ка я вас маленько!
Тут до него дошло: Мамаш было две. Одна здесь, одна дома. Две? Нет, миллион. В каждом доме – своя! Никто не догадывается о параллельном существовании остальных. Все разные, вылепленные по образу мышления тех, кто слушал радио и жил в тех далеких домах.
– Понятно, – сказал он. – Значит, ты хочешь все захватить, а меня выставить. Так, старая дрянь?
– Какие выражения! – Она хмыкнула, раскатывая пухлыми пальчиками желтое тесто для пирога-плетенки на его зеленом пресс-папье.
– Кто это? – зарычал он.
– А?
– Кто предатель в этом офисе? – взвыл он. – Кто тебя слушает втихаря за счет рабочего времени?
– Не задавай вопросов – не услышишь лжи[3], – изрекла она, высыпая корицу из его чернильницы на корочку пирога.
– Ну, погоди! – Он с размаха распахнул дверь и побежал мимо секретарши в зал. – Внимание! – Он замахал руками. Печатание прекратилось. Десяток стенографисток и клерков оторвались от своих черных лакированных машинок. – Послушайте, – сказал он. – Есть ли где-нибудь в нашем офисе радиоприемник?
Тишина.
– Вы слышали, что я сказал, – грозно повторил он, пожирая всех горящими глазами. – Есть тут радио?
Дрожащая тишина.
– Обещаю премиальные, гарантирую, что не уволю с работы ту, кто признается мне, где радио! – объявил он.
Миниатюрная блондинка-стенографистка подняла руку.
– В дамском туалете, – пролепетала она. – Тихо включаем во время перекура.
– Слава богу!
В холле он начал колотить в дверь дамской комнаты.
– Есть кто-нибудь? – спросил он.
Молчание. Он отворил дверь. Вошел.
Приемник стоял на подоконнике. Он схватил его, дернув за шнур. Ему казалось, будто он вцепился во внутренности какого-то страшного зверя. Распахнул окно и выбросил. Раздался вопль. Радио разорвалось, как осколочная бомба, на нижней крыше.
Он захлопнул окно и вернулся к дверям офиса.
Офис опустел.
Он взял свою чернильницу и тряс до тех пор, пока из нее не полились…
Чернила.
Подъезжая к дому, он думал о том, что он велел своим подчиненным. Чтоб никакого радио, сказал он. Кто принесет радио, будет уволен. Уволен! Усвоили?
Он поднялся по ступеням и остановился.
У него в квартире шла вечеринка. Он слышал смех жены, как друг другу передавали выпивку, звучала музыка и голоса.
– Ах, Мамуля! Ты у нас одна такая!
– Пеппер, где ты?
– Здесь, папа!
– Пушистик, сыграем в бутылочку!
– Генри, Генри Олдрич, поставь тарелку на место, пока ты ее не разбил!
– Джон. Ах, Джон, Джон!
– Элен, ты выглядишь очаровательно…
– Тогда я и говорю доктору Тренту…
– Познакомьтесь, доктор Кристиан и…
– Сэм, Сэм Спейд, а это Филипп Марло…
– Здравствуйте, Марло.
– Здравствуйте, Спейд.
Взрывы хохота. Кутерьма. Перезвон стекла. Разноголосица.
Джо стал сползать по стене. Теплый пот катился по его лицу. Он схватился за горло, силясь закричать. Эти голоса. Знакомые. Знакомые. Все знакомые. Где он их слышал раньше? Друзья Анны? Но у нее же нет друзей. Ни единого. Он не мог припомнить, как звучат голоса немногих ее друзей. А эти имена? Странные знакомые имена?..
Он сглотнул слюну пересохшим ртом. Он приложил руку к двери.
Щелк.
Голоса исчезли. Музыка прервалась. Прекратился перезвон стекла. Смех унесло вихрем.
Когда он вошел в дверь, ему почудилось, будто он оказался в комнате через минуту после того, как ураган вылетел в окно. Царило ощущение утраты, пустоты, опустошенности, тягостного молчания. Стены стенали от боли.
Энни сидела, глазея на него.
– Куда они подевались? – спросил он.
– Кто? – она попыталась изобразить на лице удивление.
– Твои друзья, – сказал он.
– Какие друзья? – она подняла брови.
– Ты знаешь, о чем я говорю, – сказал он.
– Нет, – упрямо сказала она.
– Что ты сделала? Купила новый приемник?
– Даже если так.
Он шагнул вперед, шаря руками в воздухе.
– Где он?
– Не скажу.
– Все равно найду, – сказал он.
– А я куплю другой, а потом еще, – сказала она.
– Энни, Энни, – сказал он, остановившись. – Сколько ты будешь продолжать это сумасшествие? Разве ты не видишь, что происходит?
Она уставилась в стену.
– Я знаю одно – ты плохой муж, ты пренебрегаешь мной, ни во что меня не ставишь. Ты отсутствуешь, и когда тебя нет – я со своими друзьями. И мы устраиваем вечеринки. Я смотрю, как они живут и умирают, ходят взад-вперед. Мы пьем и заводим романы. О да, ты не поверишь, романы, интрижки, мой дорогой Джозеф! И пьем мартини, дайкири и манхэттены, мой добрый Джозеф! Сидим и болтаем, вяжем крючком или занимаемся стряпней. Даже путешествуем на Бермуды или куда захотим, в Рио, на Мартинику, в Париж! Сегодня вечером у нас была такая отменная вечеринка, пока ты не замаячил тут, как привидение!
– Как привидение! – вскричал он, дико вытаращив глаза.
– Да, – прошептала она. – Ты почти что не настоящий. Словно призрак из другого мира, являешься портить нам настроение. О Джозеф, почему ты не сгинешь?
Он медленно проговорил:
– Ты обезумела. Бог тебе в помощь, Энни, но ты свихнулась.
– Свихнулась или нет, – сказала она наконец, – я приняла решение. Я ухожу от тебя сегодня же вечером к маме!
Он устало ухмыльнулся.
– У тебя нет мамы. Она умерла.
– Я все равно уйду домой к маме, – твердила она без конца.
– Где радио? – спросил он.
– Нет, – сказала она. – Если ты заберешь радио, я не смогу уйти домой. Я тебе его не дам.
– Черт!
Кто-то постучал в дверь.
Он пошел открывать. Пришел домовладелец.
– Прекратите крик, – сказал он. – Соседи жалуются.
– Извините, – сказал Джо, выйдя на площадку и прикрыв за собой дверь. – Мы постараемся вести себя потише…
Потом он услышал звук бегущих ног. Не успел он оглянуться, как дверь захлопнули и заперли изнутри. Он услышал торжествующие возгласы Энни. Он замолотил в дверь.
– Энни, открывай, дура!
– Полегче, мистер Тиллер, – предупредил домовладелец.
– Эта дуреха… мне нужно попасть в квартиру…
Он вновь услышал голоса, громкие и высокие, пронзительный свист ветра, танцевальную музыку и дзиньканье стаканов. И голос:
– Впусти его. Пусть делает, что хочет. Мы с ним расправимся. Он нам больше не причинит вреда.
Он пнул дверь.
– Прекратите, – велел домовладелец. – А не то я вызову полицию.
– Так вызывайте же!
Домовладелец побежал звонить.
Джо взломал дверь.
Энни сидела в дальнем углу комнаты. Темную комнату освещал лишь свет от десятидолларового приемника. Было полно людей, а может, теней. А в центре комнаты в кресле-качалке восседала старуха.
– Смотрите, кто пришел, – сказала она с восторгом.
Он шагнул вперед и сомкнул свои пальцы на ее шее.
Мамаша Перкинс попыталась высвободиться, билась, визжала, но тщетно.
Он ее задушил.
Покончив с ней, он бросил ее на пол, лущеный горох вместе с ножом рассыпался по всей комнате. Она похолодела. Ее сердце остановилось. Она умерла.
– Именно этого мы от тебя и добивались, – бесстрастно сказала сидящая в темноте Энни.
– Включите свет, – он, пошатываясь, хватал ртом воздух.
Он бросился вон из комнаты. Что это? Заговор? Они что, собираются заполонить и другие гостиные по всему миру? Умерла ли Мамаша Перкинс вообще или только здесь она умерла? А во всех остальных местах она жива?
В дверях появилась полиция, следом домовладелец. Они были вооружены.
– Руки вверх!
Они склонились над распростертым на полу телом. Энни улыбалась.
– Я все видела, – сказала она. – Он ее убил.
– Да, она мертва, – подтвердил один полисмен.