- Кому говорят - выходи!.. Михаил схватил Парня за руку и легко выдернул его из кустов.
И сразу после этого удар - предательский, подлый… Нет, не сразу. Вышла мать, он что-то крикнул… Что же он крикнул?.. «Мама, зови скорее отца… пусть принесет воды!..» Воды!.. Воды!.. Воды!!! Михаил облизал шершавым языком сухие губы, умоляюще взглянул на медсестру. Та медленно покачала годовой: нельзя.
…Словно огромное жало гигантской осы , внезапно впилось в его живот. В первое мгновение Михаил даже не понял, что произошло. Он схватился за нож и попытался вырвать его из своего тела. Преступник с силой рванул рукоятку кверху, и только крепкий армейский ремень помешал ножу сделать, рану еще шире…
Носков бежал к дому, согнувшись, неловко зажав живот руками, и чувствовал, как что-то горячее и липкое просачивается сквозь судорожно сжатые пальцы. Он боялся взглянуть, он знал - это кровь, У него еще хватило сил взобраться на крыльцо, невидящими пальцами нащупать дверь… Но подняться по лестнице Михаил уже не смог. Поплыли перед глазами огненные круги, ударил в уши тугой набатный звон - он рухнул «а ступеньки лицом вниз, задыхаясь, жадно хватая помертвелыми губами ставший почему-то разреженным воздух…
- Считайте! Считайте дальше! - слышится над головой требовательный мужской голос.
- Шесть… семь… восемь…
Удушливо-сладкий запах эфира мягко обволакивает голову, невыносимо хочется спать.
- Считайте! Считайте! - твердит тот же голос.
- Одиннадцать… двадцать три… четырнадцать…
- Приготовить зажимы! Скальпель! - Это было последним, что услышал Михаил перед тем, как погрузиться в долгий операционный сон…
«Дзиньк!..» - звучит коротко и оборванно, будто случайно, мимоходом задели рукавом кнопку звонка. Но вслед за тем раскатывается такая длинная заливистая трель, что сомнений больше не остается - это за мной. Я вскакиваю с постели и начинаю быстро одеваться. Шаркают по коридору разношенные шлепанцы матери, тонко звякает дверная цепочка.
- Вы уж не сердитесь, Анна Викентьевна. - слышится деликатно приглушенный голос нашего шофера Геннадия Спирина, - срочно нужен, меня Дежурный Послал…
Мать впускает Спирина в квартиру, ворчливо предлагает раздеться.
- Как хотите, Гена, но без чашки кофе я вас обоих не отпущу. Никуда ваши преступники от вас не Денутся!.. - Она отправляется на кухню, я приоткрываю Дверь своей комнаты.
- Гена, заходи! Что там стряслось?
- Тяжкое, Дим Димыч! В вашей зоне таксиста порезали. Вчера, в двадцать три часа, на Гончарной.
- Грабёж?
- Непохоже. Пиджак с деньгами не тронут.
- Свидетели есть?
- Мать таксиста. Видела преступника издали…
- Значит, Таксист заезжал домой?..
Тихонько вошла моя старушка, стараясь Не греметь посудой, расставила на столе чашки с кофе, тарелки с бутербродами. Видимо, она слышала последние слова Гены - остановилась у дверей, заинтересованно ожидая продолжения.
Я оглядываюсь.
- Ты прости, мама, но у нас чисто служебный разговор. Обещаю: когда раскрутим это дело, доложу во всех подробностях.
Она обиженно поджимает губы и выходит, плотно прикрыв дверь. Сыплю сахар в чашку, придвигаю сахарницу Геннадию.
- Давай дальше! Кто осматривал место происшествия?
- Следователь и Волков. В его дежурство случилось…
- Приметы преступника?
- Очень слабенькие: Среднего роста, худощавый… был одет в светлый плащ…
М-да, приметы, как говорится, среднеевропейские, по таким можно заподозрить чуть не треть человечества. Начинать, «видно, придется с нуля. Первым делом в больницу - к потерпевшему!..
На пороге мать сует Спирину пакет с провизией. Безусое мальчишеское лицо сержанта заливается помидорным румянцем: есть такая слабинка - любит поесть. Самое удивительное, что при всем своем богатырском аппетите Гена Тощ, как кошелек перед зарплатой.
Реанимационное отделение я нашел быстро - оно расположено у самых больничных ворот. Все продумано: когда решают секунды, на пути к операционной не должно быть лишних метров. На двери лаконично-суровая табличка: «Посторонним вход воспрещён!» По-сторонним я себя не считал и потому, не колеблясь, нажал на кнопку звонка. Щелкнул замок, в меня пальнул любопытствующий ,- взгляд молоденькой медсестры.
- Я из угрозыска. Мне нужно срочно повидать раненого таксиста.
- Минуточку, я позову врача…
Медсестра ушла, не забыв захлопнуть дверь. Минут через десять, когда я уже собрался звонить второй раз, в дверях показался, сухопарый мужчина примерно моего возраста. Солидней и старше его делала аккуратная шкиперская бородка, закрывающая верхнею пуговицу серого, с голубоватым оттенком халата. Он ни о чем не спрашивал, только смотрел вопросительно-недоумевающе.
Я протянул свою книжечку. Он долго и, казалось, тщательно изучал мое удостоверение, но я по его нездешним, отсутствующим глазам видел, что мысли врача там, с больными, что мой визит не к месту, не ко времени, и вообще он с трудом понимает, кто я и зачем здесь.
- Агеев, из уголовного розыска, - повторил я дважды, пытаясь пробиться сквозь чащобу забот и тревог, обступивших врача.
Он встрепенулся.
- Сеглинь, лечащий врач. Чем могу быть полезен?
- Доктор, мне нужно поговорить с таксистом!
Его губы непримиримо сомкнулись.
- Это невозможно! Носков в крайне тяжелом состоянии.
- Жить будет?
Он помедлил с ответом.
- Трудно сказать. Потеряно много крови…
Я корректно, но настойчиво оттеснял Сеглиня в коридор, пока входная дверь не захлопнулась за моей спиной.
- Доктор, вы должны понять, этот разговор нам очень важен. Носков единственный, кто видел преступника в лицо.
Сеглинь с сомнением покачал головой.
- Боюсь, ваше посещение взволнует больного. Может быть, завтра?
- Доктор, дорога каждая минута! Преступник на свободе, кто знает, каких еще бед он может натворить…
- Хорошо! - решился Сеглинь. - В порядке исключения даю вам две минуты. Наденьте халат, я вас провожу.
Раненый лежал в одиночной палате, окруженный сложной аппаратурой из стекла и никеля. Он дышал тяжело и прерывисто, на лбу серебрились мелкие бисеринки пота. Врач промокнул его лоб марлей, сказал негромко:
- Миша, к вам товарищ из милиции. Вы сможете говорить?
Носков с усилием открыл глаза, в них застыла неутолимая боль.
- Спрашивайте, - едва слышно прошептал он.
Я понял, какого труда стоит ему каждое слово, растерялся и забыл заготовленные вопросы. И тогда он начал рассказывать сам. Михаил шептал быстро, бессвязно, спотыкаясь на трудных буквосочетаниях. Ему, видимо, необходимо было выплеснуть наболевшее, освободиться от навязчивых образов, засевших в воспаленном мозгу.
- Я чинил машину… поломался рядом с домом… а этот… в плаще… приставал к девушке… замахивался… Пьяный такой, злобный… Я хотел помочь… пошел к ним… Они ссорились… он ее ругал… обвинял в измене… Потом… потом они убежали… Я хотел его… в милицию… вытащил из кустов… И тогда он… тогда он…
Лицо раненого исказила мучительная гримаса, он застонал, заскрипел зубами, заново переживая случившееся. Сеглинь встревоженно приподнялся, движением бровей указал на часы.
Я заторопился.
- Скажите, Миша, вы этого парня встречали раньше?
- Нет… кажется, нет…
- Как он выглядел?
- Худой… невысокий… волосы русые, длинные…
- А лицо? Миша, вы шофер, у вас должен быть цепкий глаз. Что вам запомнилось в его лице?
Он ответил сразу, видно, лицо преступника навечно отпечаталось в его памяти.
- Баки на щеках… И глаза… Холодные, острые… как буравчики…
Михаил сцепил зубы, подавляя -готовый вырваться стон. Сеглинь сердито поднялся:
- Все! На сегодня хватит!
- Последний вопрос, доктор! Может быть в пылу ссоры было названо чье-то имя? Вспомните, Миша, вспомните!.
Носков закрыл глаза, и было не понять: то ли он снова впал в забытье, то ли обдумывал мой вопрос.
- Идемте, идемте, ему нужно отдохнуть, - тормошил Сеглинь.
Я медлил. Я все еще надеялся получить ответ на очень важный вопрос и клял себя за то, что задал его так поздно. Врач вежливо, но твердо взял меня за руку и повлек к выходу. У дверей я оглянулся. Михаил слабо Шевелил пальцами, как бы подзывая к себе. Я вернулся почти бегом.
- Вспомнили?
- Пить, - шептал раненый бескровными губами.. Пи-ить…
Я Обернулся к Сеглиню, он уже стоял рядом.
- Доктор!..
- Нельзя! Ему вчера весь кишечник перешили. Операция длилась три часа… - Врач говорил все это шепотом, опасливо косясь на Михаила, - не слышит ли.
- Пи-ить!.. - Носков лихорадочно облизывал запекшиеся /губы, под болезненно трепещущими ресницами замерцали слезинки.
- Ну что мне с тобой делать! - Сеглинь смочил водой ватку, осторожно провел по губам раненого.
Облегченно вздохнув, Михаил открыл глаза.
- Девчонка повторяла: «Не надо, не надо…» Имя называла…- Тонкая морщинка пролегла на гладком юношеском лбу.- Не помню, забыл…
Я легонько пожал вялую ладонь.
- Припомни, Миша, это очень важно. Вспомнишь - скажи доктору, я ему оставлю свой телефон. Счастливо, Миша, выздоравливай!
Он обхватил мою руку холодными негнущимися пальцами.
- Увидите маму… передайте… пусть не волнуется… И Алле… ей нельзя… скоро маленький будет… А я… я… выбак… выкаб… выкарабкаюсь…
Наша работа не для слабонервных, но к подобным сценам иммунитета у меня еще не выработалось Да и вряд ли это когда-нибудь случится. Сострадание к страданию, злость против: зла. Если нет в душе этих чувств, трудно, даже невозможно работать в милиции…
У самого выхода меня нагнал Сеглинь.
- Вы непременно должны найти этого подонка, слышите? Смерть всегда страшна, но когда она подступает к таким вот молодым… Как подумаешь, что он может не увидеть своего ребенка… еще не родившегося…
2
Я выхожу из отделения реанимации в преотвратнейшем настроении. Что толку хитрить с самим собой? Я могу играть роль многоопытного сыщика перед погруженным в больничные заботы Сеглинем. Но сам-то я. в тихой панике, внутри у меня все дрожит и трепыхается. Потому что это мое первое серьезное дело. До сих пор попадались лишь мелкие кражонки да дружеские мордобития. А тут - тяжкое ранение и человек на грани смерти. И все тебе верят,