Фонарев похолодел. Выходит, тот парень… Ну да, тот же дом, в котором живет мастер… И в цехе говорили, что сын у него работает таксистом… А мать? Значит, это была жена Еремина? Он видел ее только однажды, на комбинатском вечере. Что же теперь делать?! Если б он знал!.. А, что там, теперь поздно каяться. Может, все и к лучшему: кто подумает, что он мог поднять руку на сына своего мастера? Сейчас главное - не подавать виду, полнейшее спокойствие…
Все эти мысли вихрем пронеслись в. голове Фонарева, а вслух он спросил:
- Не нашли?
Еремин ссутулился еще сильнее.
- Догнал бы - живого места не оставил. Может, и хорошо, что не догнал…
Потом Фонарев помогал мастеру готовить машину Михаила к отправке в таксопарк, успокаивал рыдающую Ксению Борисовну: «Его найдут, его обязательно найдут…»
В первое мгновение, увидев Фонарева, Ксения Борисовна вздрогнула. Ей показалось, что… Тут подошел Иван Николаевич, сказал, что работает с Романом в- одном цехе… Но главное - в памяти Ксении Борисовны накрепко засела массивная челюсть преступника, а у Фонарева подбородок был круглый, женственный, безвольный. Потом мы выяснили, что свет фонаря падал под углом и это удлиняло черты лица.
- В общем, Фонарев, - подвожу я итог, - помогли тебе твои уловки, как нищему рукопожатие.
- Я хотел, хотел прийти с повинной! - кричит Фонарев. - Это она меня отговорила…
- Вот как? А мне Лаура сказала, что она вообще ничего не знала о преступлении…
- Вы слушайте больше, она еще и не то придумает. Это ж такая стервозная девка!.. На следующий же день рано утром я пошел к ней…
Дверь открыла Лаура. На пороге стоял Фонарев - бледный, с темными кругами под глазами от угарной ночи. Не спрашивая разрешения, прошел в комнату, рухнул в кресло.
- Ромка, что с тобой?
- А то ты не знаешь!
- Скажешь - узнаю.
- Я человека убил!..
- Из-за меня? -восхищенно ахнула Лаура. - Из-за того, что я с Валеркой ушла? Ты и вправду меня так любишь?
Фонарев молчал, уткнув лицо в ладони.
- Тебя кто-нибудь видел, скажи? А этот таксист жив? Ну же, не молчи, - теребила Лаура.
- В больницу его увезли, что дальше - не знаю. Это, оказывается, сын нашего мастера Еремина.
- Кто тебе сказал?
- Я потом вернулся туда…
- И тебя никто не узнал?
- Я переоделся. Еще нож помогал искать.
Лаура посмотрела на Фонарева удивленно и недоверчиво.
- Бесподобство! Вот уж не ожидала от тебя такой прыти. Я, признаться, всегда думала, что ты тюхля тюхлей. Нож куда дел?
Роман зыркнул подозрительно.
- А тебе зачем?
- Думаешь, пойду доносить? - хохотнула Лаура. - Что взять с больного, кроме анализа? Очень мне нужно Валерку под удар ставить!
Роман вскочил:
- У, тварь! Все о нем беспокоишься! А что у меня из-за тебя жизнь покорежена - это пустяк?
Лаура вытащила из пачки сигарету, закурила, изящно отставив мизинчик.
- Тоже мне нашелся - оригинал в упаковке! Кто тебя заставлял на людей с ножом кидаться?
- Это верно, не на того я бросился. Твоего хахаля надо было угрохать, а потом тебя!
- Трепло! Валерка бы тебе так вмазал!..
Фонарев опустил голову.
- Что делать, Лара, посоветуй? Может, пойти признаться?
- Еще чего? Не смей меня впутывать!
- При чем тут ты?
- А как же! Начнут выспрашивать: с кем был в тот вечер да по какой причине? И выйдет: ножом ударил ты, а виновата я…
- А разве не так?
Лаура гневно пыхнула дымом в лицо Фонареву.
- Лыцарь! Никак ты не можешь, чтоб за мою спину не спрятаться! Кто же знал, что ты такой бешеный, когда выпьешь?
- Пил я немного…
- Или я не видела! Хлестал в три горла! Нам с Валеркой почти ничего не досталось.
- Вам и так сладко было!..
Лаура встала, мечтательно потянулась всем своим гибким змеиным телом.
- Валерка - мужик что надо!..
Фонарев метнулся к ней, порывисто привлек к себе.
- Вот все про тебя знаю, все, а тянет по-прежнему. Заколдовала ты меня, что ли?
Лаура осторожно высвободилась из его объятий.
- Сядь! Лучше подумай, как в тюрягу не загреметь.
Роман снова помрачнел.
- Что там думать? Все равно найдут!
Лаура презрительно усмехнулась.
- Какого ж черта ты следы путал, алиби создавал? Кончай дрожать - смотреть отвратно! Ты был на месте происшествия, искал нож вместе с мастером, кто тебя может заподозрить? Только вот еще что надо сделать. Если таксист жив, он тебя обязательно узнает - по бакам. Сегодня же их сбрей! А я позвоню в больницу, узнаю, что с шофером. Как ты сказал его фамилия - Еремин?..
Искусно группируя факты, Фонарев пытается создать впечатление, что он всего лишь горемычная жертва нескладно сложившихся обстоятельств. Если бы не безобразное поведение Лауры… Если бы не приезд Валерия Кречетова… Если бы таксист оставил его в кустах… И вид у Романа во время допроса соответственный: само смирение и покорность судьбе злодейке.
Тактика в общем-то не новая и достаточно примитивная: представить дело так, будто преступление совершено неумышленно, в состоянии сильного душевного волнения. Но нет! Фонарев сам себя выдал с головой: тот циничный расчет, то бесчувственное хладнокровие, которое он проявил, скрываясь от правосудия, исключают смягчение наказания. Фонарев внутренне был готов к преступлению, а когда он его совершил бы - в ту субботу или годом позже - не суть важно.
- Это все она, она виновата, - твердит без устали Фонарев. - Из-за нее все случилось… Это ж такая стервозная девка!.. Ее надо судить, ее!.. Если бы не она!..
- Какой же вы все-таки!.. - вспылила, не выдержав, Сушко. - Было одно Смягчающее обстоятельство - слепая, безрассудная любовь, - но и ее вы растоптали!..
На сегодня допрос закончен. Я вывожу подследственного в коридор, чтобы сдать конвоиру. Навстречу нам поднимается по лестнице мать таксиста. Увидела Романа - побледнела, отшатнулась. В глазах испуг и удивление, презрение и… жалость. Да, обыкновенная бабья жалость, какую испытывают женщины к несчастным и ущербным. Фонарев прогладил лицо Ксении Борисовны тяжелым, заледенелым взглядом, молча прошел мимо. Ни одна жилочка в нем не дрогнула, не всколыхнулась ни совесть, ни раскаяние.
«Пустое сердце бьется ровно», - вспомнилась мне строка из школьной хрестоматии.
Прошел год. Однажды вечером я поймал зеленоглазое такси. За рулем сидел молодой мужчина с четким, словно, вычеканенным профилем: тонкий, острый, нос, плотно сжатые губы, энергичный подбородок. Я пригляделся попристальней - неужто Носков? Он покосился настороженно - чего, мол, уставился? Ну да, он же меня не знает. Видел один единственный раз, да и то был в таком состоянии…
- Ну как, Миша, выкарабкался?
Он опять скосил глаз.
- Откуда вы меня знаете?
- Виделись в одном месте, - продолжал я интриговать. - Только тогда ты был в горизонтальном положении и не очень разговорчив. Но все же вспомнил, что у преступника были баки.
- Лейтенант Агеев? Мне мама о вас рассказывала…
- Уже, Миша, старший лейтенант, - поспешил похвастать я. - Получил повышение за успешное раскрытие… А, кстати, чем закончился суд над Фонаревым?
Михаил помолчал, видно было, что вопрос ему неприятен.
- Семь лет дали… в колонии усиленного режима…
Машина останавливается у моего дома, мы прощаемся.
- Миша, о главном не спросил: кого пестуешь - сына, дочку?
Носков расплылся в неудержимой блаженно-радостной улыбке:
- Сын у меня, уже семь месяцев. Димой назвали…
Я стою у подъезда своего дома, покуриваю - мать
не любит, когда я дымлю в комнатах. Ну, что ж, Дима так Дима… Не настолько я еще зазнался, чтобы возомнить, что это в мою честь. И все же приятно…
Миермилис Стейга
ШАГИ ЗА СПИНОЙ
I
Дремлет бор в тускло-голубоватом лунном свете. Сухой сосняк на взгорке еще дышит теплом, но с болотистой низины уже тянет холодной сыростью.
У ветхого, местами поваленного забора извилистые лесные тропы сплетаются в прямую дорожку, ведущую к высокому крыльцу дома лесника. Старый, рубленный из бревен дом вытянут кверху, словно его приподняли за печную трубу, потом опустили, и он по-старушечьи скособочился. Единственное, похожее на воспаленный глаз оконце подмигивает красноватым светом.
С треском распахивается окно. Жалобно скрипнув, хлопает наружная дверь. Эхо звуков еще долго мечется по лесным чащобам и затихает, увязнув в болоте. Где-то хрустит сухая ветка, слышится шорох листьев, глухо ударяет упавшая шишка. Замирают в чаще чьи-то шаги.
Внезапно ночную тишину разрывает гортанный каркающий крик. Свет в оконце начинает слегка подрагивать, и вот он уже заплясал. Все резвей и резвей словно в доме кто-то закружился, заметался со свечой в руке. Угасает он так же неожиданно.
Вдруг что-то светлое прошмыгнуло у изгороди, а затем посреди двора появляется белый призрачный силуэт. Но это не привидение, а женщина. Распущенные волосы длинными прядями падают на белую рубаху. Подняв руки вверх, она с криком убегает в лес.
Из раскрытого окна в посеребренные кусты вываливается человек. С трудом встав на ноги, он ковыляет в чащу леса.
II
Натужно рыча и чихая, милицейский автомобиль преодолевал болото по застланной хворостом дороге. Моросил дождик.
Пожилой шофер, прижавшись к рулю, напряженно всматривался в дорогу, стараясь не угодить в трясину. Он вполголоса клял и старые негодные «дворники», оставлявшие на стекле мокрые полосы, и топкую грязь, в которой того гляди увязнет чиненый-перечиненый «газик», и, наконец, старуху, которая отдала богу душу именно сегодня, в первый день его отпуска. А теперь колотись из-за нее в ночную темень по этим чертовым ухабам за тридевять земель. Конечно, Розниек мог бы и сам сесть за баранку, но только не по такой дороге. Пожалуй, только он, старый Антон, изловчится проеха