- Стало быть, пропали четыре письма - два Катрины и два ваших?
- Пять. На последнее письмо я тоже ответил, но от Катрины ответа не дождался. Вряд ли это случайность! Розниек, что-то прикидывая в уме, спросил:
- Есть ли какие-нибудь доказательства, что вы действительно посылали письма?
- Какие могут быть доказательства, если я сам лично опускал их в ящик на углу улицы? Хотя, впрочем… постойте-ка!.. Кажется…
Леясстраут дрожащими пальцами начал рыться в бумажнике.
- Вот! - протянул он Розниеку голубую квитанцию. - Последнее письмо я отправил заказным. Розниек внимательно рассматривал квитанцию.
- Датирована… двадцать третьим мая.
- Следовательно, на юмужциемской почте должна иметься роспись получателя.
- Безусловно. А вы убеждены в том, что полученные вами письма были написаны рукой Катрины Упениеце?
- Абсолютно! По содержанию, стилю, по тому, как она меня встретила.
- А по почерку?
- В те давние времена мы ведь не переписывались. Но идентичность почерка, как мне известно, легко может установить экспертиза.
- Разумеется, если только нам удастся в конторе колхоза найти образцы почерка Катрины Упениеце.
- В конторе? А почему не дома?
- Хутора Межсарги больше не существует - сгорел дотла.
- Сгорел? - остановился Леясстраут.
- Вы об этом не знали?
- Когда это произошло?
- В понедельник ночью - спустя три дня после смерти Катрины и ее матери.
Леясстраут горестно усмехнулся.
- Эх вы… никому не верящие следователи! В понедельник утром я вылетел в Москву. Находился там четыре дня. Сжечь Межсарги я не мог бы при всем своем желании.
- На поджигателя вы непохожи, - сказал Розниек. - Только вот письма ваши Катрине, если ухитрялась перехватить Каролина Упениеце, могли сгореть.
- Могли! Но куда в таком случае девались письма, адресованные мне?
- Вы уверены, что они были отправлены?
- Кате никогда не была лгуньей.
- Это не аргумент. Вы говорили, что, не доверяя секретарше свои письма, отправляли их сами. А какой вы указывали обратный адрес?
- Служебный. Я депутат, письма приходят отовсюду. Многие пишут по нескольку раз, дополняя ранее посланную просьбу или благодарят за оказанную помощь. Письма Кате не вызвали бы подозрений секретарши.
- А разве письма вам вручаются нераспечатанными?
- Секретарша вскрывает только служебную переписку, но не депутатскую и личную.
- Кто она и как к вам относится?
- Женщина средних лет. Ко мне относится хорошо, обязанности свои исполняет старательно… - Леясстраут, похоже, что-то обдумывал. - Знаете, раньше я не придавал этому значения. Но она старается привлечь мое внимание, не упускает возможности блеснуть остротой ума, ярко одевается.
- Вот видите. Значит, могла интересоваться вашей перепиской. Знакома она с вашей женой?
- Жена изредка заходит ко мне на работу. Думаете, она передала письма жене, чтобы убить сразу двух зайцев? Вряд ли.
- Женщины народ сложный.
- Думаете, жена не дала бы мне понять, узнай она что-нибудь?
- Это еще вопрос. Мы никогда не знаем, что у них на уме.
Они вышли за ворота, где их поджидала машина.
- Прошу. - Леясстраут распахнул дверцу.
- Благодарю, - отрицательно покачал головой Розниек. - Пройдусь пешочком и все спокойно обмозгую. А к вам просьба: перед отъездом загляните к нам. С вами хочет повидаться прокурор Кубулис. Кроме того, нам надо будет встретиться с одной вашей старой знакомой и вместе поговорить.
- Старой знакомой? - удивился Леясстраут. - Разве кто-нибудь меня тут еще помнит?
Розниек загадочно улыбался.
XXVIII
Бабушка Салинь вырядилась как на праздник. Не каждый день ей доводилось бывать у следователя «по делу». Она долго глядела на Леясстраута, потом вдруг спросила тихонько:
- Янка, сынок, да неужто это ты? Бедная Кате! - По морщинистой щеке старушки скатилась слеза. - Бедняжка, видать, не суждено ей было, не суждено…
Леясстраут обнял своими большими крестьянскими руками щуплую старушку. Так они и стояли, припав друг к другу. Крупный коренастый мужчина и хрупкая старушка.
Эта сцена вызвала в воображении Розниека совсем другую картину, чем-то похожую и в то же время абсолютно иную по смыслу. В ней также перед Леясстраутом стояла немощная старая женщина, злобная и агрессивная. Удалось ли ему тогда сдержать в узде свой естественный гнев?
Леясстраут, взволнованный неожиданной встречей, сел без приглашения на ближайший стул.
Розниек достал из портфеля старомодный семейный альбом и придвинул свой стул к стулу старушки.
- Товарищ Леясстраут, - сказал он, - посмотрим старые фотографии! Быть может, в этом альбоме найдется ключ к нашему ребусу. Альбом этот принадлежал обеим Упениеце. Нашли в Межсаргах.
Розниек стал перелистывать альбом.
- Бабушка Салинь, назовите, кого из этих людей вы знаете, - сказал он.
Старушка надела очки и стала внимательно рассматривать фотографии.
- Вот это - Каролина, еще в девушках, рядом с матерью.
Розниек перевернул страницу.
- Возможно, кого-нибудь из этих узнаете? - Он подал старушке групповой снимок с подписью внизу: «Рундальский дворец».
Мамаша Салинь долго приглядывалась, потом придвинула очки поближе к глазам.
- Да, многих тут я знавала, - сказала она. - Этот - Марцис Вецгайлис, на войне пропал. Это - Петерис Лапинь, после войны был бригадиром в нашем колхозе.
- Он и сейчас там работает? - раскрыв блокнот, спросил Розниек.
- Что вы! - замахала руками бабушка Салинь. - Лет, почитай, пять как помер. Стар он был и хворый. А вот и барыня наша, а с нею рядом - да это же он, ей-богу, Хлыщ! Ишь как к ней притулился!
- Хлыщ? - Розниек всмотрелся в снимок, а затем протянул его Леясстрауту. - Вы помните этого человека?
- Помнить-то помню, - подтвердил Леясстраут. - Но как он тут очутился? Он же вроде птицы перелетной - приедет, поживет, уедет. На людях показываться не любил. Хозяйка писала ему письма и чаще всего сама ездила в Ригу.
- Откуда вам известно о письмах?
- Я отвозил письма на почту. На конвертах было написано: «Господину Круминю. Рига, улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь», или наоборот: «Дом двадцать семь, квартира тридцать девять».
- Значит, говорите, господину Круминю, - повторил Розниек. - Улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь или дом двадцать семь, квартира тридцать девять.
Леясстраут удивленно обернулся к Розниеку, но ни о чем не стал спрашивать.
Следователь вновь вручил альбом бабушке Салинь.
- Посмотрите, пожалуйста, до конца, может, еще попадется этот Круминь или какая-нибудь знакомая личность.
Вскоре бабушка Салинь воскликнула:
- А вот, сынок, погляди-ка! Вот он самый и есть - Хлыщ с Каролиной на мотоцикле.
- У Круминя был мотоцикл? - спросил Розниек.
- Раза два приезжал на нем, - ответил Розниеку Леясстраут, - английской или немецкой марки. Хозяйка уезжала вместе с ним в Ригу и жила там по нескольку дней. Лишь тогда мы с Кате, бывало, могли вздохнуть свободно.
- Более никого не знаю, - заявила бабушка Салинь, возвращая альбом.
Розниек, пошарив в портфеле, достал металлическую чернильницу - индейца с конем у колодца.
- Отличная вещица! - восхитился Леясстраут. - Антикварная. Где приобрели?
Бабушка Салинь поправила съехавшие на нос очки и восторженно вскрикнула:
- Как живые!
Розниек, убедившись, что оба они видят этот предмет впервые, все же спросил на всякий случай:
- А раньше вы никогда этой штучки не видели?
- Нет, - согласно ответили оба. Розниек вынул бланк протокола, уселся поудобней за стол и начал писать.
Леясстраут задумчиво стоял посреди комнаты.
- Я понимаю, - сказал он, глядя почему-то в потолок. - У вас есть свои служебные секреты, которые разглашению не подлежат. И тем не менее у меня к вам просьба. Мне не безразлична судьба Катрины, потому я хочу знать все до конца… Безусловно, когда это станет возможным… Если я смогу чем-либо быть полезен, всегда к вашим услугам, в любое время. Розниек продолжал писать.
- Сейчас мы проверяем новую версию. Обещаю, если дело прояснится, вы все узнаете. А за предложенную помощь - благодарю.
Леясстраут размашисто подписал протокол и придвинул листок мамаше Салинь, затем быстрым взглядом окинул комнату, словно желая убедиться, что ничего тут не забыл, и, прихрамывая, направился к двери.
Бабушка Салинь засеменила вслед за ним.
XXIX
До войны улица Марияс, была замощена булыжником. Магазинов и лавчонок на ней было великое множество - больших и малых, торговавших всякой всячиной.
Со звонким цокотом мчались пролетки легковых извозчиков, мелькали желтые спицы высоких тонких колес. Толстые кучера в черных кожаных фартуках чинно восседали на передках и время от времени, больше для порядка, охлестывали лошадей кнутом. Глаза лошадей сбоку были прикрыты шорами, дабы не глядели по сторонам и не пугались неуклюжих автомобилей и трамваев с открытыми площадками, со звоном и лязгом тащившихся по рижским улицам.
Босоногий мальчишка Арвид Кубулис носился по этим улицам в ораве таких же, как он, пострелят. Летом катался, примостясь на задней оси колясок, а зимой на коньках, зацепившись проволочным крюком за извозчичьи сани.
По этой самой улице Марияс шагал Кубулис в день Первомая сорок первого года, а в июне шел с комсомольским отрядом на фронт. За послевоенные годы преобразилась старая улица. Просторные витрины магазинов, вместительные автобусы и троллейбусы, юркие «Москвичи», «Жигули» и «Волги» нескончаемыми вереницами мчат в обоих направлениях по гладкому асфальту.
Хорошо зная довоенную улицу Марияс и многих ее жителей, Кубулис отправился в Ригу сам. В доме тридцать девять с тех давних пор и по сей день проживал друг детства Кубулиса. Прокурор решил поначалу не обращаться в официальные инстанции, не рыться в архиве, как обычно поступают в таких случаях. Он хотел спе