- Ты что, спятил? - ужасается преступник. - Тормози! Тормози! Разобьемся!
Пистолет нервно дергается у него в руке.
«У меня ведь есть «ночной тариф», - спохватывается Илгонис. Левой рукой он молниеносно выхватывает из-под сиденья увесистую, сплетенную из проводов дубинку и изо всех сил обрушивает ее на голову пассажира.
Звук выстрела достигает слуха Илгониса словно бы издалека. Он чувствует, что пассажир отвалился к дверце кабины. Только правая рука Илгониса почему-то тяжелеет и отказывается повиноваться.
«Удержать машину, только бы удержать», - сверлит мозг единственная мысль. Нога машинально перескакивает на педаль тормоза. Но тормозить нельзя, неизбежен занос, и машина может опрокинуться вверх колесами. Илгонис делает перегазовку и включает четвертую передачу. Но скорость все та же, только ход стал тяжелее, словно в передок ударил встречный ветер.
Еще одна перегазовка, и включена третья передача. Машина теряет скорость, но она все еще слишком велика, чтобы вписать автопоезд в столь малое пространство между перилами моста и не рухнуть в реку. Но вот справа уже видна асфальтированная стоянка, а дальше за нею песчаная лесная дорога. Напрягая последние силы, Илгонис одной рукой круто поворачивает рулевое колесо и тормозит.
Машина вздымает тучу песка и., врезавшись в сосну, замирает…
Теряя сознание, Илгонис успевает еще увидеть встревоженные лица и милицейские фуражки…
Валдис тоскливо слонялся среди берез, покуда не вышел на дорожку, которая вилась между приземистыми больничными корпусами.
По дорожке и тропкам прогуливались больные в синих и коричневых халатах с островерхими капюшонами. По мере приближения к воротам Валдис встречал все больше и больше людей в разноцветных осенних пальто, плащах и шляпах, идущих проведать своих родственников и друзей.
Возможно, кто-нибудь придет и его навестить. Для больного нет большей радости, чем гость. Когда Валдис был в тяжелом состоянии, Инта отвезла детей к своей матери, а сама день и ночь дежурила у его постели. По субботам и воскресеньям Инту подменяли его сослуживцы, особенно часто дежурила Фелита Судрабите. Кубулис, Стабинь и даже Апинис ежедневно звонили по телефону и, как только выдавались свободные часы, приезжали в Ригу с гостинцами для коллеги. Теперь Валдис чувствовал, что окреп, скоро можно будет выписываться. Но друзья и знакомые все еще часто наведывались к нему в больницу. Вот и сейчас в ворота вошла и приветливо ему заулыбалась помощник прокурора Фелита Судрабите.
- Здравствуй, хворенький наш! - крепко пожала она руку Валдису.
- Здравствуй, сестричка моя милосердная! - в тон ей отозвался Валдис. - Но все же почему это ты тут бродишь в рабочее время? Хочешь, чтобы я начальству накапал?
Фелита ухватила под локоть Розниека и увлекла его в глубь больничного парка.
- К твоему сведению, Фелита в рабочее время выполняет исключительно служебные поручения. Прокурор Кубулис приказал тебя навестить и передать вот это - служебный пакет, - вручила она Валдису увесистый кулек с фруктами.
- Так я и думал, - озорно поглядел Валдис на Фелиту. - Не будь распоряжения начальника, ты, конечно, сама бы не додумалась навестить несчастного пациента, который собирается тут открыть фруктовый ларек и торговать яблоками, грушами и апельсинами по сниженным ценам.
- Знаешь, Валдис, ты нахал. Когда у тебя появляется свободное время, ты' начинаешь смахивать на своего дружка Стабиня. Вот какая симфония! - воспользовалась Фелита излюбленным присловьем Улдиса. - Но сегодня я как раз приехала по служебному делу.
- Если так, то пошли в мой кабинет - вон за тем дубом.
Позади дерева оказался тихий уютный уголок, образованный живой изгородью и двумя цветочными клумбами. Была там и скамейка, перед которой кто-то соорудил из старых ящиков некое подобие стола.
- Здесь от шестнадцати до восемнадцати ноль-ноль я принимаю посетителей.
- В порядке живой очереди или по предварительной записи?
- Симпатичные идут вне очереди, через служебный вход.
- Вижу, ты тут от безделья стал легкомысленным!
- Спасибо за комплимент. К твоему сведению, «легкомысленный» вовсе не бранное слово. Оно состоит из двух - «легко» и «мыслить». Следовательно, имеется в виду человек, умеющий мыслить легко в противоположность тугодуму. Но есть и нюанс: человек, который способен легко мыслить, в самом деле легкомыслен, ибо за эту свою способность зачастую навлекает на себя гнев начальства…
- Ну и философ! Раньше ты что-то таким не был.
- Нет худа без добра. Я стал им, когда меня шарахнули графином по голове.
Фелита хотела что-то сказать, но передумала. Рассеянно прогулялась до куста сирени и, воротясь, сказала, словно ненароком:
- Знаешь, мне поручили поддержать обвинение по делу Круминя. - Фелита сделала паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление эта новость произведет на Розниека.
- Жаль будет с тобой расставаться, - вздохнул он.
- Расставаться?
- Конечно. После суда тебя переведут в прокуратуру республики. Карьера начинается с выступления в Верховном суде.
- А ты не хотел бы перебраться в Ригу? - спросила она глуховатым голосом.
- Ни за что! Я слишком люблю независимость.
- Не знала я, что ты такой непрактичный человек, - то ли в шутку, то ли всерьез сказала Фелита. - Скажи, Валдис, как все-таки тебе удалось напасть на след Круминя? Понимаешь, мне необходимо это знать, иначе я не сумею успешно участвовать в судебном процессе.
- А я-то, шляпа, вообразил, что ты захотела по достоинству оценить мои гениальные способности.
- И это тоже.
- Не хитри! Материалы дела изучала?
- В целом - да.
- Так вот знай, в этом деле никаких особых заслуг Улдиса или моих нет. Мы были как слепые котята, покуда не обнаружили, что старик почтальон уничтожил письма Катрины Упениеце и Леясстраута и подделал подпись в журнале доставки заказных отправлений. С этого и началось.
- Только не надо говорить, что у вас, признанных детективов, до этого не было никаких подозрений.
- Подозрения, как тебе известно, не доказательства.
- И тем не менее?
Розниек усмехнулся.
- На тогдашних моих доводах ты обвинение не построишь. Но если тебе очень уж хочется, я скажу: ты прекрасно знаешь, что даже самый хитроумный преступник где-нибудь, в чем-нибудь обязательно допускает промашку. Вот и почтальон тоже - перестарался и привлек к себе внимание. Он сделал один лишний ход конем. В буквальном смысле слова.
- Ты имеешь в виду индейца с конем у колодца? Я видела. Вещица антикварная и удивительно хороша.
- Старый оборотень пристально следил за всеми нашими действиями и понял, что обвинение легко направить против, Ошиня, тем более что многие улики были не в пользу фельдшера. А если учесть вдобавок, что Ошинь пьяница, подозрительный тип, то оставалось лишь дернуть за веревочку, чтобы капкан захлопнулся. Почтальон напоил фельдшера и сдал его нам, как говорится, тепленьким с рук на руки вместе с чернильницей, сообщив, что она принадлежала Каролине Упениеце.
- Ошинь уверял, что приобрел ее в Кёльне.
- Этого он не мог доказать. Если бы мы арестовали Ошиня, почтальону нечего было бы опасаться. Но я с самого начала весьма сомневался в виновности Ошиня. Слишком уж усердствовал почтальон. Почему-то мне запомнился его лицемерный голос: «Бедняжка, какая была добрая старушка! Такой славный человек она была. Да будет ей земля пухом!»
Я эти слова вспомнил, когда спустя несколько дней разговаривал действительно с добрым человеком, с мамашей Салинь. Она про Каролину Упениеце говорила совсем другое.
- О зловредной натуре умершей рассказывал и Леясстраут.
- Но это было значительно позже. Интересно то, что тогда на месте происшествия мы были намного ближе к цели, чем на протяжении всего последующего расследования.
- То есть как это? - удивилась Фелита.
- У почтальона на шее под шарфом были совсем свежие царапины. Достаточно было взять его кровь на анализ и сравнить с той, что была обнаружена под ногтями умершей…
- Не зря говорят, что искать тем трудней, чем видней, - заметила Фелита.
- Вскоре весьма серьезные подозрения пали на Леясстраута, и потому все эти на первый взгляд мелочи остались в стороне. Но мысль о почтальоне не давала мне покоя. Когда из разговора с Леясстраутом выяснилось, что пропали письма, я вдруг вспомнил лицо почтальона тогда в Межсаргах, в тот момент, когда я спросил, не доставлял ли он Упениеце каких-либо писем. Вопрос я задал чисто случайно, перебирая наугад все, что могло иметь отношение к обеим женщинам. Лишь впоследствии я понял, что попал своим вопросом в самую точку. Взгляд почтальона вильнул мимо меня в сторону, а в зрачках промелькнул страх.
- Круминь был сильным противником.
- Бесспорно. Развозя почту, он старательно выведывал у жителей обо всем происходящем.
- Ну, это свойственно многим сельским почтальонам.
- В том-то и загвоздка. Потому мы сначала и не обратили на него особого внимания. Поняв, что мы не намерены прекращать дело, он, встретив меня на автобусной остановке, кинул первую приманку - сказал, что видел в Межсаргах Ошиня. Тогда же он внес поправку в свое предыдущее высказывание, признал, что между матерью и дочкой были скверные отношения. А раньше об этом не говорил якобы потому, что о покойниках не принято говорить дурно.
- То есть намекал на то, что, мол, Катрина Упениеце сама могла убить мать и побежать топиться?
- Откровенно говоря, после первого допроса Леясстраута нам тоже пришло на ум такое предположение. А встречей с почтальоном на остановке автобуса я потом воспользовался. Он ведь ехал в поликлинику сдавать анализ крови. Мы сравнили его с данными экспертизы, и, знаешь, совпало. Кровь почтальона была идентична крови, обнаруженной под ногтями у Каролины. Очевидно, старуха сопротивлялась и поцарапала его. Тогда мы уже знали, что это он уничтожил письма Катрины и Леясстраута и подделал подпись Катрины.