Скажи мне, ветка Палестины:
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
Марван почувствовал ритм стиха, встрепенулся, кивнул переводчику и посмотрел на меня вновь ожившими глазами. Я продолжала:
У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?
Он схватил мою руку, затряс ее, восторженно говоря:
— Пушкин, Пушкин…
Я улыбнулась:
Палестинские беженцы покидают лагеря, разрушенные агрессорами.
Израильские бронемашины на земле Ливана.
Бейрут.
В этих многоэтажных домах совсем недавно жили люди.
— Нет, не Пушкин. Это Лермонтов. Наш прекрасный поэт.
Он кивнул:
— Да, да… еще.
И впился полуслепыми глазами в мое лицо. Я продолжала:
И пальма та жива ль поныне?
Все так же ль манит в летний зной
Она прохожего в пустыне
Широколиственной главой?
Или в разлуке безотрадной
Она увяла, как и ты…
Когда переводчик произнес последние строфы, я увидела, как по щеке Марвана, мужественного бойца, скатилась слеза, потом еще одна и еще… Я поняла, что творится в его душе, и взглянула на переводчика: «Может быть, нам лучше уйти?»
— Нет, нет, не уходите, — остановил меня юноша. — Простите мои невольные слезы, поверьте, они — не от слабости, а от любви и сострадания к моей родине, к моему народу, униженному, изгнанному с родной земли, отторгнутому от родных корней, как та пальмовая ветвь. В этих строках такая боль. Тут заплакал бы и камень.
Новелла втораяЗА РОДИНУ ДОЛЖНЫ БОРОТЬСЯ И ДЕТИ, И КАМНИ
Я расскажу эту историю так, как перевела мне ее Наиля, милая, добрая азербайджанская девушка. Мы стояли с ней на уютной веранде лагеря «Озерный», вдыхая всей грудью чистый утренний воздух, наслаждаясь веселым щебетом птиц, таких же неугомонно-счастливых, как и юное племя, поселившееся у подножья Аюдага. У нас была назначена встреча с двумя палестинскими мальчиками, защитниками крепости Калет-аль-Шакыф.
— Как прекрасен мир, и как он несправедлив, если в нем существует то, о чем расскажут вам сейчас дети, — нарушила молчание Наиля. — Я жила в Иордании, бывала в Бейруте. Эта земля — настоящий рай. Особенно, когда цветут гранаты, шелковица, розы, глицинии. А наш Крым… Посмотрите вокруг, как безмятежен мир, как свежи и зелены после дождя деревья и цветы, как дивно это бездонное небо!..
В это время на веранду поднялись два мальчика лет тринадцати-четырнадцати в национальных палестинских шарфах, повязанных поверх пионерских галстуков. Ласково обняв их за плечи, Наиля что-то сказала им по-арабски, и они назвали свои имена:
— Салах Марай Халиль.
— Бурхан Ахмед Тайиб.
На меня смотрели добрые глаза. Неужели это их били, пытали в израильских застенках? Словно отвечая на мой молчаливый вопрос, тот, что был поменьше ростом, приспустил брюки, и я увидела багрово-красный рубец, змеящийся через правое бедро до самой голени. Невольно воскликнула:
— Не надо, не надо!
Тогда другой ребенок, у которого были совершенно седые виски, о чем-то быстро, взволнованно заговорил. Наиля перевела:
— Он сказал: нужно чтобы поверили тому, о чем они сейчас вам расскажут…
Рассказ Бурхана, мальчика с седыми висками:
— Я — бейрутец и видел своими глазами, как авиация Израиля бомбила наш город. День и ночь длился этот кровавый кошмар, этот ад. Под бомбами гибли ни в чем не повинные женщины, дети, старики. Международный Красный Крест заявил, что девяносто процентов всех жертв израильских бомбежек и артобстрелов — именно они. Мы с отцом присоединились к палестинским бойцам. Вскоре отец погиб. Я взял в руки его автомат. С десяти лет мальчики Палестины умеют обращаться с оружием, потому что за Родину должны бороться и дети, и камни.
В это время началась оборона крепости Калет-аль-Шакыф в Западном Бейруте. Нас было мало — 36 палестинцев во главе с Марваном Абу Гушем, 15 ливанцев из Национально-патриотических сил и шестеро детей. И оружия у нас почти не было — несколько гранатометов, винтовки, а враги двинули против защитников крепости десятки танков, вертолеты, самолеты. И все же наши продержались целых шесть дней и ночей. Целых шесть — против двух с половиной тысяч израильских солдат. Правда, мы с Салахом ушли раньше — на третий день. Нам приказали перебросить патроны к одной из пещер, где не хватало боеприпасов. К тому времени многие наши бойцы были уже убиты. Четверо детей ранены. Кончились вода и хлеб. В пути Салаха тоже ранило. У него и сейчас еще не зажила сквозная рана на ноге. Когда мы добрались до места, там уже были израильские солдаты. Мы попали в плен. Нас зверски избили. Мне прикладом сломали руку. Потом поместили в большую сетку, привязали ее к вертолету и доставили в Тель-Авив в тюрьму. Меня и Салаха бросили в одну камеру…
Камера метр на метр, на двоих. В ней нельзя было даже сесть. Каждый день нас били. Жгли кожу сигаретами. Пытались добиться признания в причастности к взрыву склада оружия. Искали виновных. В камеру вталкивали без сознания. Оставляли на несколько часов, пока мы не приходили в себя. Потом все начиналось сначала. Так продолжалось 32 дня. Никакой медицинской помощи. Рана Салаха загноилась. Он был в постоянном бреду. А его выносили и били. О том, что мы в тюрьме, стало известно, потому что наши фотографии с надписью «Юные палестинские террористы» опубликовала израильская газета «Едиот ахронот». Вмешался Международный Красный Крест. Общественность потребовала освободить всех детей, находящихся в израильских тюрьмах. Нас вывезли в Сирию, в лагерь Ярмук. Мне и Салаху по 14 лет.
Мы поправились в Артеке, рана Салаха почти зажила. На днях мы уедем домой и будем воевать до победного конца. Мы все сейчас бойцы. Доучимся потом. Мы никогда не видели свою родину и считаем — лучше умереть, чем быть народом-изгнанником, есть чужой хлеб. Наша Палестина снится нам по ночам. Мы будем сражаться за нее до последней капли крови наравне со взрослыми. Мы — победим!
Бурхан и Салах вскидывают вверх правые руки, разводят пальцы в латинскую букву «V» — «Виктория, победа». В глазах — недетская убежденность, уверенность, решимость.
Новелла третьяИМ БЫЛ ДАН ПРИКАЗ УБИВАТЬ ПАЛЕСТИНСКИХ ДЕТЕЙ…
Ко мне подходит совсем маленький мальчик, хотя, говорят, ему 8 лет, протягивает ручонку:
— Сабах альхер! (Доброе утро!) Меня зовут Юнис Ахмед Хуссейн.
Наиля переводит, а малыш говорит быстро-быстро, волнуясь, сбиваясь:
— Они разбрасывают детские игрушки, теннисные мячи, яблоки, часы, транзисторы с вмонтированными в них минами. Специально для убийства детей. Дети думают: «Какой красивый мяч», — поднимают и погибают. Ночами в Бейруте разбрасывали бананы, игрушки, авторучки. Это были гранаты. Мой товарищ поднял очень красивый игрушечный паровоз и взорвался…
Однажды была очень сильная бомбежка, потом начались пожары. Мы выскочили из дому и побежали, сами не зная куда, лишь бы подальше от огня. И заблудились. Нас было трое. Навстречу шел израильский патруль. Моему старшему брату 12 лет. Он сказал: «Не сознавайтесь, что мы палестинцы. Скажите: мы — йеменцы, иначе нас расстреляют». Солдаты подошли ближе, спросили: «Палестина?» Он ответил: «Мы йеменцы». Один из них сказал: «Эти пусть идут». Сейчас уже известно, что им был дан приказ убивать палестинских детей, — всех, даже грудных, чтобы они не выросли и не взяли в руки оружие.
Возле городского стадиона в Бейруте была больница, куда свозили только раненых и больных детей. Мама рассказывала мне, что на крыше здания и на всех его стенах были нарисованы большие красные кресты. И несмотря на это, израильская авиация прилетала четыре раза и бомбила этот квартал особенно жестоко. Больницу посетили журналисты и делегации из Америки. Врачи просили всех уговорить израильского премьера Бегина пощадить детей. Доказали, что там нет ни одного взрослого бойца. Делегация обещала сделать это. А через три дня израильские самолеты забросали больницу фосфорными снарядами. Там были дети-калеки, которые не могли ходить. Почти все они заживо сгорели. Мама сказала, что это не враги, а военные преступники. Их нужно судить и сажать в тюрьмы. Они высматривали в бинокли, где больше всего детей, и прямой наводкой расстреливали их. В Ливане уже есть лагеря, куда сгоняют подростков, ставят им номерные знаки на руках… Я спасся чудом. Меня и брата вывезла из Бейрута мама. Где наш отец, мы не знаем… Последний раз он позвонил домой еще в июне, сказал, что сражается вместе с товарищами. Приказал уезжать в Дамаск, объяснил, по какой дороге еще можно проехать. Потом я взял трубку, и отец сказал: «Не волнуйся, сынок, я помню, что скоро твой день рождения. Подарок — за мной». Больше от него не было никаких вестей. Мама часто плачет.
Юнис не выдержал, тоже заплакал навзрыд. К нему подошел мальчик постарше, что-то сказал. Юнис сразу утих, но крупные, как град, слезы время от времени падали с длинных ресниц.
Я спросила Наилю:
— Что говорил ему товарищ?
Она ответила:
— Бойцы не плачут. Это — слабость. А слабые не победят врага.
Новелла четвертаяСЕГОДНЯ ЛАРА УЛЫБНУЛАСЬ
Палестинские дети очень красивы: смуглокожие, большеглазые, с копной блестяще-черных волос на голове, если смеются, зубы сияют, как жемчуг.
Лара Абу Гуш — блондинка. Да еще какая! Светлозолотистые волосы — настоящий бурный водопад! Я уже давно приметила эту десятилетнюю девочку, которая никогда не смеялась. Она старалась держаться в стороне даже от своих палестинских подруг: то сидела на веранде одна, глядя на море, то одиноко бродила по саду. Наиля рассказала мне ее историю.
— Мусульманские семьи многодетны. А вот Лара была единственной дочерью. Ее любили и баловали отец и мать. Ларин отец был крупным военным специалистом в Организации освобождения Палестины. Когда начались бомбежки, он стал сам возить ее в школу на своей машине. Однажды не успел завести мотор, как последовал взрыв. К счастью, никто не пострадал. Отец отвез дочь в безопасное место, а сам ушел сражаться. Взяла в руки автомат и мама. Через три дня их друзья пришли за Ларой и сказали, что родители ее убиты в один день. Девочку перевезли в Сирию, в лагерь Ярмук.