Откуда и прыть-то такая взялась! Однако, как прибыли на место, я взял опять бразды правления в свои руки и уже командовал тёткой Анной как учитель. Показал ей, как поприманистее, жирнее делать наживку, как осторожно надо подходить к омутку и заранее выбирать удобное место, чтобы не было сверху сучьев: на них обычно не обращаешь внимания, а как клюнет, рванёшь удилище – а оно и застревает. Рыба на леске повисит-повисит, потрепещется, пока ширишься, – обязательно спрыгнет.
– Вот тогда, тётя, прыгай за им в речку-то, имай, – предупредил я тётку Анну.
Она слушала меня вроде внимательно, а сама аж зубами стукала от нетерпения. Умора!
С погодой нам повезло. Стояло безветренное, тихое, чуть сыроватое и тёплое утро. Клёв должен быть хорошим. От речки доносились чавкающие звуки. Там погуливали в водорослях и хватали садящуюся на воду мошкару подъязки. От каждого всплеска тётка Анна вздрагивала.
Вот и первые забросы. Я чуть не упал от изумления и – что там говорить! – зависти, когда моя подопечная уже через пару минут выволокла подъязка. Он запрыгал на траве, красноплавниковый, серебряный и ядрёный. Тётка Анна бросилась его хватать, потом, видно, поскользнулась и упала на рыбу животом. Надо бы посмеяться, да мне-то не до смеха. Я-то, опытный, стреляный рыбак, ничего не поймал!
Через полчаса рыбалки мы подошли к старой осине, упавшей поперёк реки. Тут обычно рыбаки переходят на другой берег, потому что дальше идут сплошняком кусты и удить невозможно. Радостный, что не ударил в грязь лицом (в сумке, висевшей на боку, стучали упругими хвостами три подъязка – не меньше, чем у тётки Анны), я привычно перебежал по осине на другой берег.
Тётка Анна шла сзади, но я в азарте рыбалки не обратил внимания на неё – велико ли дело перебежать речку. Стал уже красться к кусту, за которым прятался уютный омуток, когда услышал сзади короткое «Ох!» и громоподобный всплеск… Оглянувшись, увидел лишь руки тётки Анны, торчащие из реки, да ещё уплывающее от неё удилище…
В одну секунду взбежал я снова на осину и прыгнул вниз. И вот тут началась борьба с тёткой Анной. Оказалось, что она совсем не умела плавать и, вместо того чтобы помогать мне вытаскивать себя из воды, обхватила вдруг меня за плечи, прижала к себе и всей тяжестью грузного своего тела потянула ко дну. Я увидел лишь её широко раскрытые от неожиданного купания и страха, ничего не видящие глаза. Хорошо ещё, что успел глотнуть немного воздуха и, достав ногами дно, сильно от него оттолкнулся.
Тётка Анна оторвалась от меня на несколько мгновений, но как только мы вынырнули, вновь на меня бросилась и стала хватать за одежду цепкими пальцами, при этом кричала что-то бессвязное и страшное.
Я понимал, что, если она уцепится, мы вновь пойдём ко дну, и я отбивался от её рук всеми силами. Мне тоже стало жутко и захотелось бросить тётку и выбраться на берег, который был совсем рядом. Но бросать было нельзя, невозможно… и я боролся с руками тётки Анны, которые хотели утянуть меня на дно, и кричал ей что-то ругательное…
Пока мы так барахтались, течение занесло нас в глубокий и тихий омут, где мы только что удили подъязков. Силёнки совсем уж покинули меня, и я с трудом держался на воде, тётку же Анну вдруг развернуло как-то боком, и она, потеряв меня из виду, вскрикнула протяжно и дико, и голова её скрылась. Я едва успел поймать капюшон её лёгонькой брезентовой куртки. Как доплыл до берега и вытащил тётку Анну на песок, я в подробностях не помню. Остались какие-то мучительные и бесформенные обрывки воспоминаний: как выкатывал её из воды, вперевалку, словно тяжеленную чурку, как ритмически давил коленками на её спину, пониже лопаток, как начала она кашлять…
Потом я, наверно, уснул и проспал довольно долго, потому что, когда проснулся, солнце стояло уже над лесом, а тётка Анна сидела рядом и гладила меня по совсем уже сухой голове. Никогда бы раньше не поверил, что смогу вот так вот посреди дня закемарить на несколько часов, да ещё на рыбалке!
Удить мы тогда больше не стали, не захотелось почему-то, а поднялись и пошли потихоньку домой.
Но это всё не главное. Самое основное, что тётка Анна всю дорогу твердила мне, что я настоящий пионер, что я, мол, совершил подвиг и что она обязательно сообщит обо мне в «Пионерскую правду». Тут она попала в самую точку. Тогда меня только приняли в пионеры, «Пионерскую правду» я любил страшно и читал её до последней точки, особенно нравились заметки под рубрикой «Так поступают пионеры». Читал их и думал: «Вот бы мне чего-нибудь совершить такое, чтобы и про меня написали в газете: он поступил как настоящий пионер». А тут тётка Анна подвернулась, и всё, кажется, получилось как и у тех ребят, о которых уже написали…
Всё то лето и всю осень с трепетом открывал я страницы «Пионерской правды», думал: «Ну, сегодня нет про меня, но завтра-то уж будет точно». Ложась в постель, мечтал, что о том, как я вытащил тётку Анну из Верхней реки, прочитает вся страна, и я стану самым знаменитым пионером в деревне, а может, и в целом Приморском районе, и меня будут уважать взрослые и ставить в пример…
Ещё я рассуждал: напечатают или нет мою фотографию? О том, что для этого надо по меньшей мере сфотографироваться, и не думалось.
В общем, не написала обо мне «Пионерская правда» под рубрикой «Так поступают пионеры». Я решил, что тётка Анна не сообщила туда ничего, но не стал спрашивать у неё, так это или не так.
А может, в газете постановили, что поступок такого-то пионера из такой-то деревни не является столь уж важным, чтобы о нём писать на всю страну. Сам я больше склонялся к последнему, потому что тётка Анна хоть и зануда, но в общем хорошая и добрая. Так я и не стал знаменитым.
Но зато дедушко Павлин называет меня теперь своим крёстным отцом. Говорит, что так полагается, если спасают от неминуемой гибели твоего родственника.
«Аты, – говорит, – Паша, спас мою родную сестру Анну Ивановну».
И мой друг Колька Гуляев страшно мне завидует.
Ольга МирсановаОсенний монолог
Мирсанова Ольга Анатольевна – аналитик в IT-компании. Окончила Институт информационных бизнес-систем МИСиС. Аспирантка экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Увлекается акварельной живописью, историей искусств, чтением художественной литературы, в том числе на английском и немецком языках. Автор 5 научных публикаций.
Ну, обними же её! Неужели не видишь, как зябко ей в этом лёгком платьице? Сам-то застёгнут на все пуговицы. Куда же ты идёшь? Она окончательно промочит ноги! Мог бы и о даме подумать… Впрочем, ты редко думал о ней. Даже, наверное, меньше, чем я… Жил припеваючи: вкусный ужин, тёплый дом, хорошая жена, любимая работа… Не кажется, что тут чего-то не хватает? А я уверен – любви! Любовь умерла, засохла, как капля под палящим солнцем. А всё потому, что ты не замечал её глаз, когда приходил домой. А я видел, как она, уставшая от домашних хлопот, преображается в летящую, словно на свидание, молодую женщину. Однако ты был способен разрушить это иллюзорное счастье о стену непонимания. Изо дня в день любовь убывала, как песок в часах, и наконец иссякла совсем. А всё из-за проклятого равнодушия. Разве тяжело было обнять её, сказать ласковое слово и разделить её радость, сделав то, что она задумала, вместе? Но это, пожалуй, могло быть так же трудно, как и предложить ей сейчас твой пиджак…
– Завтра развод, – тихо произнесла Аня после неловкого молчания. – Ты уверен, что мы не совершаем ошибку?
– Насколько можно быть уверенным, – он пожал плечами. – Самое главное, в этом уверен Андрей, не так ли?
Никогда, Паша, я не мог понять этих девчонок, точнее, отчего они влюбляются в таких, как ты. Будь я на её месте, то и слезинки не проронил бы из-за тебя. Ты глуп и избалован вниманием, хоть и (что скрывать) симпатичен. Ты наверняка ещё и глух, иначе бы услышал, как трепещет Анино сердце. Бедняге Андрею этого, увы, тоже не услышать, ведь, при всём его желании что-либо расслышать, её сердце по отношению к нему будет биться ровно и точно, как у верного друга…
– Пожалуйста, не говори о нём так, – Аня теребила рукоятку зонта. – Он прекрасный человек, и интересен мне только как увлечённый своей мечтой человек.
– А тебе не кажется, что прекрасному другу ты уделяешь больше времени, чем своему мужу? – продолжал язвить Павел.
– Может, не будешь ревновать меня к каждому столбу? – оборонялась Аня.
Он посмотрел на хрупкую Анюту, походившую сейчас на намокшего котёнка, с высоты своего роста.
– Мне надо идти. До начала рабочего дня осталось пять минут, – сказал он и уверенно зашагал прочь.
Аня хотела крикнуть ему что-то вслед, но не смогла.
– Брось, Аня, брось! Он этого не поймёт! – стараюсь я докричаться до неё, но это невозможно. – Он не слышит тебя так же, как ты не слышала его, когда вы стали уходить из дома, не прощаясь. Теперь сложно что-либо изменить. Даже я теперь не могу помочь тебе, ведь дождь закончился, а я – всего лишь зонт…
Давно было. Многое с того времени быльём поросло, но та ночь до сих пор то и дело возникает в памяти. Я тогда молодой, зелёный совсем был. Последний курс физфака только начался, вся канитель с дипломом и экзаменами была ещё впереди, хотя сквознячок от предстоящих стрессов уже ощущался. Брат как раз только что вернулся из своей первой сибирской командировки. Они с отцом сразу на охоту собрались, а то до заморозков уже рукой подать, а поохотиться всё лето так и не довелось.
Я, конечно же, с ними напросился. Была у меня для этого своя причина. Больно уж хотелось перед одногруппницей каким-нибудь подстреленным зверьём похвастаться. Воспалённая фантазия рисовала меня в залихватском образе молодого победителя с ружьём наперевес и связкой уток или другой зверушкой побольше в горделиво выставленной руке.
Собрались, значит. Приехали на место, расположились, палатку поставили, костёр развели. Костёр – это первое дело в лесу, тем более в сумерках. Мало ли зверь какой выйдет. Охоту решили утром начать, когда глухари поближе подберутся.